- О, аперитив! - оживился толстый капиталист и, прежде чем выпить, повертел рюмочку и долго принюхивался.
Все дружно подходили к подносу с рюмками. Люся тоже выпила для храбрости, которая была ей необходима, чтобы начать танцевать.
Закрутив руками над головой, покачиваясь, то приседая, то поднимаясь, она подала пример гостям, и за ней выскочил крепыш с расплющенным носом, похожий на боксера или на гангстера. Размахивая локтями, согнув колени, пошел танцевать Фернандель. Вступила в круг Таня, томно, безвольно поводя кистями рук. Все они импровизировали, подчиняясь музыке современного танца, завораживающего ритмом, который расковывает тело, диктует движения, без обязательного чередования фигур, и кружит голову.
Когда музыка прервалась, снова выпили, потом снова танцевали. Фернандель то стелился у Люсиных ног, то возвышался над ней, как дерево. Длиннозубая улыбка не сходила с его лица. Люся подумала, что у него, конечно, есть любимая женщина, и ей вдруг стало горько и завидно, хотя полюбить этого Фернанделя нисколько не хотелось.
Потоптались под музыку и представители старшего поколения. Один даже удивил полной раскованностью своего тела, абсолютной подвижностью суставов и таким темпом, которому никто не мог следовать.
После третьей рюмки пела Эдит Пиаф. Все слушали молча. Толстый капиталист - с закрытыми глазами. Люся была уверена, что он дремал, но, едва певица замолкла, капиталист открыл свои маленькие глазки - кофейные зернышки.
Можно считать, что прием удался. Гости чувствовали себя непринужденно. Боксер-гангстер сидел на полу у ног Тани. Ваза с конфетами пустела. Фернандель откусывал сразу по половине яблока. Но в воздухе постепенно разливалась некая тревога. С нарастающей силой проникал в комнату аромат горячего сдобного теста, и кое-кто из гостей поворачивал голову к дверям и принюхивался.
Люся и Таня старались ничего не замечать. С помощью английского и немецкого они внушали итальянцам, что Феллини великий режиссер, а Мазина - гениальная артистка. Итальянцы вежливо соглашались.
Теперь снова можно было потанцевать что-нибудь спокойное. Люся перебирала пластинки, выискивая какое-нибудь нафталинное танго…
Но тут раскрылась дверь!
Все-таки случилось то, чего они боялись!
На маме было парадное синее платье, а за ней, в смежной комнате, - раздвинутый стол с горками ватрушек, с грибами и чуть ли не с котлетами!
У Люси была очень быстрая реакция. Она тут же оказалась рядом с мамой, загораживая просвет в двери.
- Позвольте вам представить нашу маму, - сказала она, пытаясь прикрыть дверь, но мама отстранила ее твердой рукой и торжественно, как на сцене, произнесла:
- Дорогие гости, прошу пожаловать к столу.
- Ну зачем это, мамочка, ведь у них не принято…
- У них не принято, а у нас принято! - Мама холодно отстранила Люсю, пошире распахнула дверь и добавила нечто уже совсем выкопанное из древности: - Отведайте нашего хлеба-соли. Чем богаты, тем и рады.
Умница Таня быстренько пустила танго и бросилась в объятия своего гангстера, но остальные гости необычайно оживились и потянулись к двери.
- Мамочка, ну пойми, это не то… - пыталась спасти положение Люся.
Но Фернандель с радостным криком: "Не то! Не то!" - потрясая над головой сцепленными руками, ринулся в столовую.
Остальные словно того и ждали. В дверях даже потолкались. Мама, как руководитель, высилась во главе стола и объясняла, показывая на блюда:
- Ватрушки. Грузди соленые. Наливка домашняя из черноплодной рябины.
- Рябины! Рябины! - подхватывал веселый Фернандель.
А красивый, выхоленный старик капиталист вдруг произнес на чистейшем русском языке:
- Господи! Соленые грузди! Только слышал о них в отрочестве своем! - и молитвенно сложил перед мамой руки.
Люся и Таня лишились речи, но мама не растерялась. Русский на чужбине - кто бы он ни был - сам виноват.
- Снявши голову, по волосам не плачут, - наставительно сказала она, но все же усадила соотечественника во главу стола, чтобы он переводил тосты, которые провозглашала то она сама, то дядя Саня, неожиданно возникший в столовой с гитарой в руках.
Вот вам и европейский прием!
Мама властно приказала:
- Добавь-ка к столу ватрушек.
Фернандель кричал: "Вартушек! Вартушек!" - и Люся покорно шла на кухню. А что будешь делать? Все поднимали рюмки с соком рябины за вечный мир и взаимопонимание между народами.
Танин гангстер, который оказался испытателем новых легковых машин, предложил тост за любовь. Все почему-то полезли чокаться с мамой, и, когда Фернандель потом протянул свой бокал в сторону Люси, она холодно сказала:
- Лично я посвятила свою жизнь науке.
Русский перевел. Фернандель закричал нечто несогласное и возмущенно тряс головой, указывая пальцем на потолок. Он утверждал, что Люсино решение неугодно богу.
- При чем тут бог? - пожала плечами Люся.
Но Фернанделю было лучше знать - он оказался священником! А танцевал и рок и шейк, орал и хохотал и носил красные носки!
Один из гостей вдруг потребовал рецепт маминых ватрушек. Без них он уже не мыслил себе дальнейшей жизни! Все, как по команде, вытащили блокноты, но запись не состоялась. В Италии не знали ни сметаны, ни творога. Пытались заменить творог сыром, а сметану каким-то кремом, но мама сказала, что ничего не получится.
Тогда дядя Саня взял гитару. Он собирался петь для итальянцев, которые все в душе музыканты, у которых "Ла скала", Титта Руффо, Галли-Курчи, и вдруг - "Мой костер в тумане светит" или "Утро туманное" - прокуренным дядиным баритоном!
- И что ты все волнуешься? - снисходительно сказала мама. - Из-за всякого пустяка волнуешься. Люди как люди, пьют, едят, довольные. Чего тебе надо?
- Кошмар какой-то! - вздохнула Люся. - "Калинку" поют!
"Калинку" пели с увлечением. Все хором одно и то же: "Калинка, калинка, калинка моя", и опять: "Калинка, калинка, калинка моя"…
Только русский капиталист, наклонив к маме седенькую голову, рассказывал, что лет сто назад его предки очутились в Италии, обжились, женились на итальянках, но как святыню проносили из поколения в поколение русский язык, русские имена и память о Москве. Звали его Николай Александрович. Но что касается языка, то говорил он странно: "Я был разволнован" и "Будучи бухгалтером, я снял часть своих пожизненных сбережений и приехал прознать живую святыню предков".
Мама благосклонно кивала и жалела Николая Александровича:
- Конечно, человек без корней, без родины - последнее дело.
- О нет, синьора, - живо возразил он, - я имею родину! Я был послушный сын Италии… Плачу налоги… Когда позвали воевать, я воевал…
Дядя услышал про войну и уже тут как тут. Где воевал, когда воевал?
Таня включила магнитофон, но самые горячие ритмы и призывные завывания Динни Ходлея никого не привлекли. Гости сгрудились вокруг мамы и дяди Сани. Синьор Николай Александрович время от времени что-то коротко переводил, и тогда все шумно не то восторгались, не то сочувствовали.
А капиталистами оказались не старики, а ловкий, как на шарнирах, танцор синьор Джованни и совсем еще молодой синьор Микель в самых потертых джинсах и старых вельветовых туфлях. Вот поди угадай!
Девочки быстро таскали грязную посуду на кухню, чтобы не возиться с ней потом до полуночи. Скоро в кухню пожаловала мама.
- Что же ты оставила гостей? - не без ехидства спросила Люся.
- Они в твоей комнате уединились, и дядя Саня с ними.
Люся возмутилась:
- Нет, так нельзя! Бросили людей! Пойдем, Танюша!
- Да оставьте вы их в покое! Гостю тоже иногда свобода нужна.
Таня все же побежала, послушала под закрытой дверью.
- То молчат, то хохочут, - доложила она в кухне. - Дядя Саня на гитаре играет.
- Вообще-то за границей принято, чтобы дамы после обеда покидали столовую…
- Ну и отлично! Хоть посуду успеем перемыть.
Наконец дверь из комнаты открылась, и девочки снова потанцевали и шейк и танго. Гости были оживлены, а раза два Люся заметила, как они перемигиваются друг с другом. С чего это они развеселились?
Секрет открылся, когда в передней появился водитель автобуса, приехавший за гостями.
Синьор Николай Александрович приосанился, встал у дверей и поднял руку, как дирижер, а остальные, пристроившись друг за другом, образовали шеренгу, каждый положил руку на плечо соседа, а в свободной руке все держали маленькие белые листочки, на которых латинскими буквами были записаны русские слова. Грянула гитара дяди Сани, и все, тихонько продвигаясь через комнату в переднюю и дальше к выходной двери на лестницу, пели:
Спасиба вам большой,
А мы пошли домой!
Спасиба вам большой,
А мы пошли домой…
Автор этих слов Николай Александрович один задержался в передней. Он приложился к маминой руке. Голос его дрожал.
- Благодарю, синьора, благодарю. Я нашел у вас экилибру своей души…
Он уехал последним и у лифта трижды, крест-накрест, расцеловался с дядей Саней. В доме стало тихо.
- Нет, держите меня, я падаю! - вдруг засмеялась Таня. - Синьор Ассандро сказал, что прилетит за мной на персональном самолете.
- Чепуха! - отрезала мама.
- Чепуха, конечно, а приятно…
Дядя Саня задумчиво сидел, держа на коленях свою гитару.
- А ведь я свободно мог его убить, - сказал он.
- Кого это?
- Николая. Мы с ним в сорок втором году друг против дружки стояли. На одном направлении.
- Или ты его, или он тебя, - возразила справедливая мама.
Дядя Саня помолчал, покрутил головой и тихо запел свою любимую:
Эх, дороги, пыль да бурьян…
Эксперимент
У Карины сняли кольцо в парикмахерской, где она делала маникюр. В салон вошли два бандита. Один встал у дверей, другой обошел клиентов, отбирая деньги и ценные вещи. Карина хотела сбросить кольцо в мисочку с мыльной водой, но не успела. Потом грабители покинули помещение, приказав своим жертвам не трогаться с места в течение пяти минут.
Это случилось в одной из центральных парикмахерских Еревана среди бела дня.
На самом деле ничего подобного не было. Кольцо с плавленым сапфиром лежало в кармашке портфеля, а история его похищения являлась следственным экспериментом, который задумали осуществить студентки второго курса юридического факультета Карина и Римма.
Будущие юристы решили выяснить, как в большом современном городе распространяются слухи. Они рассказали эту выдуманную историю студенту физмата длинному Леве, Римминой тете Герселии и родителям Карины. С них должно было начаться распространение слухов. Решено было - больше никому ни слова не говорить.
- Плевал я на нынешних мужчин! - возмутился Лева. - Неужели ни один не поднялся на вашу защиту?
- Ох, ох, комнатный джигит заговорил! Откуда в дамском салоне мужчины? Соображай…
Римма была особенно строга с длинным Левой, потому что он считался ее "любимым другом".
Тетя Герселия заклинала Карину никому ничего не говорить.
- Кольцо - пустяки. Тебе папа новое купит. Тебе будущий муж бриллиантовое подарит. Главное - не раздражай осиное гнездо. Они могут отомстить. Я об этом много читала. Главное - молчать!
Римма испугалась за эксперимент. Если тетка будет молчать, какой от нее толк?
- Ты, наверное, про итальянскую мафию читала, а это обыкновенные ереванские воришки…
Тетя Герселия не стала спорить, побежала на кухню варить кофе и потащила за собой телефон на длинном шнуре. Вскоре в комнату донесся ее взволнованный голос:
- Магдаша, ты меня слышишь? Я тебя серьезно предупреждаю - не отпускай детей одних никуда, никуда… Сегодня у одной знакомой в парикмахерской отняли дорогое кольцо. Хорошо, что не с пальцем вместе… Ну да, да, ты ее знаешь… На букву "К", больше ничего не могу сказать… Дочка Сергея Артаряна, правильно ты угадала…
- Тираж моей тетки - сто пятьдесят человек в день, - сказала довольная Римма.
Эксперимент пошел.
Сергей Иванович Артарян порывался идти в милицию. Мама отговаривала его. Сестра мамы, тетя Феня, приехавшая погостить из Тбилиси, причитала на грузинский лад:
- Вуй ме, это же какой-то бандитский город! У нас, в Тбилиси, таких вещей не бывает… Хорошо, что я сегодня уезжаю…
Сергей Иванович этого не вынес, ушел в спальню. Мама тут же за ним - проводить воспитательную работу.
- Сергей, милый, потерпи уж последний вечер. Как-никак она моя старшая сестра. В кои веки в гости приехала. Надо, чтоб мы проводили ее как полагается. Знаешь, как у них в Тбилиси на это смотрят…
- И откуда у вас, у кубанских казачек, появился этот восточный политес?
- Ох, милый! О чем вспомнил!
Однако было время, когда Сергей Артарян и его грузинский друг Ираклий поехали на студенческую практику в кубанское село, а оттуда вернулись женатыми на родных сестрах. Старшая, Феня, - как потом рассказывала Карине мама, - "не растерялась". В семье каждый год рождался чернокудрый мальчик, чем тетя Феня прочно завоевала любовь и уважение всей обширной грузинской родни. А Карина появилась только десять лет спустя, когда Сергей Иванович уже смирился с тем, что не оставит на земле потомства…
Вечером, когда все в доме завертелись в последних сборах, вдруг выяснилось, что никто не удосужился заказать такси. Вообще-то это должен был сделать Сергей Иванович, но ограбление, которому подверглась его дочь, заставило его забыть обо всем на свете.
Тут зазвонил телефон. Троюродная сестра Лиля рыдала в трубку:
- Серго, милый, какое несчастье…
- Что с тобой, Лиля, что случилось?
- Не со мной, а с вами! Говорят, вашей Карине палец отрезали…
Сергей раздраженно бросил трубку на рычаг.
Карина не зафиксировала, по какому каналу прошел первый слух, но в конце концов это можно было сделать и завтра…
Тетя Феня, уже готовая к отъезду, судорожно пересчитывала свои вещи. Всего должно было быть одиннадцать мест.
- Чемодан раз, баул два, бутыль три, сетка четыре, посылка для Нуцы… А где термос? Термос где?
- Да у тебя в руках термос, - успокаивала ее мать.
Вышли на улицу, стали на видном месте. Такси не появлялись. Обычно зеленые огоньки шныряли взад и вперед, а в нужную минуту не было ни одного.
- Я опоздала! - причитала тетя Феня, хотя до отхода поезда оставалось еще полтора часа.
Карина волновалась, мама не смотрела на отца, а тот, бедненький, чувствовал себя виноватым и больше всех нервничал и сердился.
- Я сбегаю к стоянке, - предложила Карина.
- Пока ты будешь ходить, мы поймаем машину и придется тебя искать, - холодным и спокойным голосом сказала мама.
В эту минуту черная "Волга", которая стояла у тротуара, плавно придвинулась, и водитель, выйдя из машины, молча открыл дверцу.
- Я на неизвестной машине ночью не поеду! - решительно заявила тетя Феня.
Водитель - парень в добела потертых по моде джинсах - пояснил негромко, обращаясь к Карине:
- Машина от Газияна.
И Карина, скрывая растерянность, приказала всем садиться, а сама села рядом с водителем, зная, что ей больше беспокоиться не о чем.
Действительно, парень в модных джинсах аккуратно похватал чемоданы, баулы и авоськи, сунул их в черное брюхо "Волги", и машина покатила на вокзал, где тоже ни Сергею Ивановичу, ни Карине, ни беспокойной тете Фене таскать ничего не пришлось.
Когда тетю Феню со всеми ее вещами водворили в купе, Сергей Иванович попытался сунуть водителю пятерку, но тот со скорбно-снисходительной улыбкой отклонил гонорар.
Карине он сказал:
- Стою на площади справа.
- Не надо! - взмолился Сергей Иванович.
Но они, конечно, вернулись домой на черной "Волге".
- Как это понимать? - спросил отец, поднимаясь по лестнице.
На вопрос, заданный в таком тоне, лучше было вообще не отвечать…
Едва вошли, зазвонил телефон.
- Первый час ночи, между прочим, - сухо констатировал Сергей Иванович, когда Карина торопливо сорвала трубку.
- Андрюша, ты?
Она попыталась поблагодарить его за машину. Но он сухо прервал ее и потребовал к аппарату Сергея Ивановича.
- Меня? - удивился Сергей Иванович. - О чем ему со мной говорить?
Карина стояла рядом, пытаясь хоть что-нибудь услышать и понять, что происходит.
Отец положил трубку.
- Он говорит, чтобы я ни о чем не беспокоился и никуда не заявлял. Он это дело целиком берет на себя.
- Какое дело? - не поняла Карина.
- Насчет ограбления. Он уже все знает, все подробности. Машиной мы тоже ему обязаны? Кажется, скоро в этом доме моя роль сведется к нулю…
Карина закрылась в своей переделанной из чулана комнате и стала думать об Андрее Газияне.
Теперь она перед сном всегда думала об Андрее. Он появился внезапно не только в ее жизни, но и в городе, где люди ее возраста и ее круга, в общем-то, все более или менее знали друг друга.
Впервые она увидела его на одной из улиц студенческого района, потом в молодежном парке, где притаилась круглая обсерватория, затем в университетском кафе. Был он очень заметный - высокий, красивый. Говоря о нем, все сходились на одном слове - необычный. А почему? Не носил джинсов и пестрых рубашек, как большинство ребят, стригся коротко, песен не пел.
Очень скоро он стал провожать Карину до самого подъезда ее дома. Шел позади, за несколько шагов от нее, и ни разу не пытался заговорить.
Римма очень быстро выяснила, что он сын военного, учился где-то на Дальнем Востоке, а теперь его отца перевели в Армению и Андрей зачислен в Политехнический на третий курс.
И вообще он сын племянницы подруги тети Герселии, и Римма может в любую минуту узнать о нем все подробности.
- А мне не интересно! - сказала Карина.
- Интересно, интересно, - безапелляционно уверила Римма. - Но только вскоре он сам с тобой познакомится, у него это в плане, мне Лева сказал.
На другой день длинный Лева остановил Карину на улице. И тут же к ним подошел Андрей.
Лева сказал:
- Вы, собственно, можете считать себя давно знакомыми. Через меня. С Андреем я ходил в детский сад, а с Кариной в школу.
После этого, едва проснувшись, Карина загадывала, придет ли Андрей к концу занятий, чтобы проводить ее домой. Вспоминала его слова, выискивала в них подспудный тайный смысл, оценивала его поступки.
Как-то Андрей спросил:
- Что у тебя было с Эриком?
Что было? Дома у них вечно толклись ее товарищи по школе, потом по университету. Мама их кормила, с Сергеем Ивановичем они играли в шахматы. Это были свои, домашние мальчики. Один из них - Эрик, сын папиного товарища, - когда-то нравился Карине.
Он рос без матери, в седьмом классе забросил ученье, нахватал двоек. Девочки посовещались и решили: надо его спасать, лучшие ученицы возьмут над ним шефство. Эрик всем им поочередно писал записки: "Я вас люблю". Даже маленькой дурнушке Гаяне написал: "Я вас люблю в этом новом платье". Девочки возмущались таким вероломством, но опеки не бросали. Эрик в конце концов выровнял отметки, получил серебряную медаль и уехал в военное училище, чтобы стать летчиком. На вокзале Карина плакала, перед отходом поезда они поцеловались. Вот и все.