- Нет, - ответила Аустра. - Я только не знаю, действительно ли все это так, как вы рассказывали. Не могу представить, что из-за меня вы так страдаете. Ведь я ничего особенного не представляю, ничего… как и все…
Он, вздохнув, сказал:
- Вы не знаете, кем являетесь для меня, а я знаю. Все сказанное мною - правда.
Грустно улыбаясь, она смотрела себе под ноги.
- Вы меня не осуждаете? - спросил Лаурис.
- Нет, вы же ничего плохого не сделали.
- Я пошел бы и на плохое, если бы вы приказали, - страстно выдохнул Лаурис.
- И вы могли бы? - она недоверчиво взглянула на него.
- Все, что только вы пожелаете.
- А если бы вам пришлось ради этого погибнуть?
- Я бы не пожалел себя. По крайней мере я знал бы, что моя жизнь что-то значила.
- И что бы вы за это потребовали? - продолжала Аустра.
- Только то, что вы пожелали бы мне дать.
Покорность Лауриса тронула Аустру; под влиянием нахлынувшего на нее теплого чувства она протянула ему руку.
- Благодарю вас, вы мне друг. Возможно, когда-нибудь мне и понадобится ваша помощь.
Он с нежной горячностью схватил ее руку. Аустра позволила ему погладить ее.
- Боже, какие мы оба несчастные…
Больше она ничего не сказала. Сосны осыпали их пожелтевшей хвоей, и уныло завывал ветер. Они стояли на песчаной тропинке, которая даже на морозе не затвердела, и смотрели на мигающие сквозь кустарник огни поселковых домов.
Им нужно было расходиться в разные стороны.
Глава шестая
1
Заметив перемену в настроении Аустры, Зандав решил, что поступил правильно: в самом деле, лучшим лекарством для женских капризов всегда были решительные, энергичные действия. Всякий неосуществимый каприз - это нарыв в душе человека: если позволить ему разрастись, он отравит весь организм. Разве хирург должен считаться с тем, что причиняет потерпевшему боль? Смело и безжалостно вскрывая гнойник, он возвращает больному здоровье. Зандав тоже действовал правильно, и результаты стали очевидны уже в самые ближайшие дни: Аустра перестала говорить об отъезде, о своих страхах; если муж в штормовую погоду отправлялся в море, она не выглядела подавленной. Казалось, у нее даже появился интерес к тому, что происходит вокруг. Ее перестало обременять присутствие в доме посторонних. Когда Лаурис приходил по вечерам к Рудите, Аустра охотно слушала его рассказы, а иногда и сама участвовала в разговоре. Как-то раз она предложила поиграть в карты вчетвером. Теперь у Зандавов по вечерам стало оживленнее, и редко когда играющие расходились раньше полуночи.
"Она начинает оживать, - удовлетворенно думал Алексис, наблюдая за женой. - Это благоразумнее, нежели вечно хлюпать и вешаться мужу на шею".
Иногда они слушали радиопередачи или коротали вечера, вспоминая о разных событиях из прошлого, и оттого, что им не нужно было больше уединяться попарно - Лаурису и Рудите в кухне, Аустре с Алексисом в своей комнате, их жизнь стала естественнее и удобнее. Они знакомились и привыкали друг к другу, это была переходная стадия к будущей родственной близости. Лаурис постепенно становился как бы членом семьи Зандавов. Если случалось, что он не приходил, все ясно чувствовали его отсутствие - будто чего-то не хватало.
Но не будем, однако, наивными и не станем судить о людях лишь по одним внешним признакам: если человек улыбается, это еще не значит, что он счастлив; молчание не доказывает отсутствие мыслей. Под внешним спокойствием часто скрывается волнение.
Чувства, которые довели Аустру до ссоры с Алексисом, ничуть не утихли. Она с прежним настойчивым отчаянием стремилась вырваться отсюда, и, как в первые дни, по-прежнему мучительной казалась ей жизнь здесь. Только теперь она не чувствовала себя такой одинокой и покинутой, как прежде: теперь у нее был друг, человек, готовый для нее на все. Еще не зная, что может произойти, она верила в чудо и облегченно вздохнула, почувствовав, что ее положение не такое уж безвыходное. Вместе со смутными надеждами Аустра приобрела уверенность, смелость, и действительность ей больше не казалась такой невыносимой. Лаурис Тимрот хотел освободить ее, увезти домой (каким путем - неважно, главное, что он хотел это сделать), Алексис противился этому и устраивал всяческие препятствия. Все это доказывало, что первый из них - друг, второй враг, потому что стремления первого совпадали с желаниями Аустры, тогда как второму они были совершенно чужды. Эгоизм Алексиса и его жестокость оттолкнули ее, пробудили в ней упрямство; преданная дружба Лауриса и его готовность помочь заслуживали признательности, которая могла перерасти и в какое-то другое, более глубокое чувство. Вся сила чувств, которую Алексис своим отношением оттолкнул от себя, устремилась теперь на Лауриса. Аустра была слишком измученна и растерянна, чтобы анализировать происходящее и ясно оценивать события. Факты утверждали очевидное: Лаурис - друг, Алексис - враг, и этого было достаточно.
"Он хороший, достойный любви человек…" - думала Аустра о Лаурисе. Теперь она постоянно сравнивала обоих как в мелочах, так и в главном, и всегда Лаурис при этих сравнениях выигрывал: ей казалось, что он искреннее, глубже и тоньше, чем Алексис. Он не так эгоистичен, не навязывает другим своих убеждений и действует лаской там, где Алексис применяет грубую силу.
Это сознание крепло в ней одновременно со все растущим смятением чувств. Желание уйти отсюда превратилось в доверие к человеку, от которого зависело осуществление этого желания, и чем страстнее стремилась она вырваться из ненавистного окружения, тем горячее становилась привязанность к своему освободителю.
В тот самый момент, когда Аустра убедила себя в том, что любит Лауриса, начались затруднения. Лаурис часто приходил к Зандавам, возможно даже чаще, чем прежде, и Рудите, так же как и все в поселке, думала, что он приходит к ней. Как только люди станут думать иначе, эти посещения сделаются невозможными, поэтому всячески надо было заботиться о том, чтобы это ошибочное мнение продолжало существовать и дальше. Но теперь это уже было не так просто. Во-первых, Лаурису самому тяжело было продолжать игру. Прежде, когда никто не знал действительного положения дел, ему приходилось пересиливать лишь себя. Это тоже было нелегко, но все-таки проще, чем теперь, когда за ним наблюдала Аустра. Она, знавшая всю низость этой игры и молчаливо оценивавшая ее по-своему. Если бы Лаурис был уверен, что она отвечает ему взаимностью, он чувствовал бы себя в этой роли более сносно: это была бы их общая тайна, заговор, и его действия были бы оправданны. А сейчас он не знал, одобряют его или осуждают. На всякий случай следовало относиться к Рудите по-прежнему, не отдаляться от нее - это сразу бы навело на всякие нежелательные размышления и догадки. Но каждый раз, когда Рудите по привычному и законному праву хотела с ним уединиться или когда Лаурису надо было ей что-то сказать, он терялся, краснел и чувствовал неловкость. Он смущался, если Рудите выходила проводить его за дверь и они немного задерживались в сенях. Ведь Аустра понимала, зачем выходила Рудите. Как тяжело было целовать девушку на прощанье, казаться ласковым, произносить нежные слова!
Лаурис был благодарен Аустре, когда она предложила проводить время всем вместе. Слушая радио или играя в карты, теперь не нужно было притворяться, сдержанность Лауриса оправдывало присутствие посторонних. И Рудите пришлось мириться с тем, что они реже и на более короткое время оставались с глазу на глаз и что в обществе брата и невестки Лаурис уделял ей меньше внимания - этого требовало приличие. Нельзя сказать, чтобы эти новшества были по душе Рудите, но на все ее возражения Лаурис находил убедительные доводы.
- Мы должны быть вежливыми и внимательными и к окружающим. Человек не может считаться только со своими удобствами. Или ты думаешь, что Алексису не доставляет удовольствия поболтать с нами? Если начнем сторониться их, Аустра решит, что мы избегаем ее, ведь у нее здесь нет других друзей, кроме нас.
Лаурис был прав, Рудите с ним согласилась.
Раньше Аустре было безразлично, что Лаурис говорит Рудите и как он к ней относится. Но теперь ей стало неприятно смотреть на нежность, с какой Рудите относилась к Лаурису. Робкое кокетство Рудите ее злило, ей казалось, что каждый взгляд Лауриса, обращенный в сторону Рудите, крадет что-то у нее самой. Не случайно она предложила играть в карты: это было продиктованное ревностью средство борьбы, с помощью этой уловки она добилась того, что Лаурис почти все время находился на глазах и Рудите не могла изливать на него свою нежность.
Однажды Рудите почувствовала себя плохо, после обеда ушла к себе в комнату. Когда пришел Лаурис, она легла в постель и попросила Аустру дать ей порошок от головной боли. Лаурису ничего не оставалось, как зайти к больной и посидеть у нее некоторое время. В комнатах Алексиса воцарилась напряженная тишина. Алексис читал газету, Аустра занялась вышиванием. Радио было выключено, чтобы шум не беспокоил больную. Лаурис оставался наедине с Рудите, и это, наконец, стало невыносимо. Аустра молча отложила вышивание и вышла на кухню. Тихо постучав, она приоткрыла дверь в комнату золовки.
- Простите, что беспокою. Я не знаю хорошо ли, что больная так много разговаривает. Тебе бы следовало уснуть, Рудите, это лучшее средство от головной боли. Лаурис может зайти пока к нам.
- Это верно, - согласился Лаурис. - В таких случаях нужен покой.
Он, виновато улыбаясь, простился с больной и вышел.
Алексис стасовал карты, и они некоторое время играли втроем. Все время выигрывал Зандав, он единственный углубился в карты. Немного погодя хлопнула кухонная дверь, и вошла Рудите. Она сняла мокрое полотенце с головы:
- Немного легче стало. Что я там одна буду скучать.
Губы Аустры искривила усмешка, но она с готовностью предложила:
- Иди садись рядом со мной. Алекси, дай Рудите карты.
Игру закончили, когда Алексису надоело выигрывать. Он ушел в свою комнату и стал раздеваться, не дождавшись, пока все разойдутся, а Рудите, как всегда, собралась проводить Лауриса.
- Нет, милая, тебе надо остерегаться простуды, - сказала Аустра. - Я сама закрою за Лаурисом дверь.
Не обращая внимания на сердитый взгляд Рудите, она проводила Лауриса до крыльца. Крепче обычного было ее рукопожатие. Тихо, но твердо прозвучал голос:
- Если любят меня, забывают других…
- А осторожность? - прошептал Лаурис.
- Вы правы. А теперь уходите, уходите немедленно. Со мной нельзя разговаривать в сенях.
Словно выгнанный за дверь, Лаурис стоял в темном дворе, силясь понять, что с ним произошло - плохое или хорошее? "Эта женщина умеет бороться, - подумал он. - Только бы не против меня…"
Он сразу понял, что болезнь Рудите была притворством, но почему Аустра вела себя так, ему мешал осознать все трезво недостаток воображения. "Если любят меня, забывают других…" Это было приказанием или даже немного походило на обещание. Она позволяла приблизиться к себе.
"Выходит, что я могу на что-то надеяться!" - подумал Лаурис.
А обе женщины весь следующий день были холодны друг к другу, пока не взял верх разум.
2
Мороз ударил рано, но снег заставил себя ждать долго. Даже к рождеству земля не оделась белым покровом. Болота и трясины замерзли, реки покрылись толстым слоем льда, он вполне выдерживал возы. В окрестных лесах усердно рубили деревья. Зандаву выделили сорок кубометров строительного леса в государственной делянке, примерно столько же он купил на торгах. Заготовку леса решили начать после праздников, когда кончится рыбная ловля, - в море уже появилась шуга, и уловы становились все меньше и меньше.
В сочельник приехал Эзериетис. Он гостил три дня, осмотрел хозяйство Алексиса, потолковал о постройке нового дома и предложил лошадь для вывозки бревен из леса. Старик был немногословен, но его взгляд говорил красноречивее слов, и чутье помогло ему понять то, о чем умолчали Алексис с Аустрой. Не мог он лишь взять в толк одного: как Алексис согласился сменить Эзериеши на эту нищету, спокойную деревенскую жизнь - на суровый труд рыбака? И откуда у Аустры взялось терпение все перенести? Говорить об этом с зятем не стоило. На третий день рождества, когда гость уезжал, Алексису нужно было снимать с кольев килечные сети и приготовить снасть к ловле. Попросили у Тимрота лошадь, и Аустра повезла отца на станцию. И вот здесь-то, в предчувствии скорой разлуки, развязались их языки, и они рассказали друг другу всю правду.
- Будущей весной думаю сдать усадьбу в аренду, - сказал Эзериетис. - Чего я, старый человек, буду надрываться? Много ли мне надо, на мой век хватит.
- Конечно, тогда у тебя будет меньше забот, - согласилась Аустра. - Но это, наверно, первый случай, когда в Эзериеши придет арендатор…
- Да, так оно и есть, - вздохнул Эзериетис. - Если бы мне раньше кто-нибудь сказал, что дойдет до этого…
- Отец… - начала Аустра и смутилась. - Ты сердишься на меня? Ведь из-за меня так получилось.
- Оставим это, - хмуро отмахнулся отец. - Я знаю, что не по доброй воле ты шла сюда.
- А если бы я осталась… разрешила Алексису уйти одному?
- Это было бы неправильно. Ты должна была уйти с ним.
- Я надеялась, что он одумается, сравнив эту жизнь с нашей. Скажи, отец… но ты, наверно, не захочешь этого…
- Говори.
- Если бы ты еще повременил с арендой… это лето?
- Ты надеешься, что Алексис передумает и вернется назад?
- Нет, на это я не рассчитываю. Но если я сама… вернусь?
- Одна?
- Всю жизнь я здесь не проживу. Я много раз уже говорила Алексису, но он заупрямился и слышать не хочет об этом. Неужели я непременно должна подчиниться ему?
- Об этом, пожалуй, надо было думать раньше, - проворчал Эзериетис.
- А теперь поздно? Но если я не могу выдержать этой жизни?
Вероятно, отец услышал в ее голосе что-то такое, чего не произнесли губы. Он взглянул на Аустру, сделал попытку улыбнуться, но получилась жалкая гримаса.
- Вот тебе и раз… Еще году не прошло, и уже такие разговоры! Разве он… плохо относится к тебе?
- Этого нельзя сказать. Но… - Аустра смущенно опустила глаза, - да и не это главное. Сегодня мне тяжело об этом говорить… в другой раз, может быть. Но если дело обстоит так, что в Эзериеши должны прийти посторонние люди, для которых там нет ничего дорогого, не лучше ли тогда… Конечно, если тебе неудобно принимать меня такую обратно и если я не смогу выдержать… то на свете достаточно мест, куда можно будет уехать.
- Не говори глупостей. В Эзериешах тебя примут в любое время, какая бы ты ни пришла. Я тоже остался совсем один, как заброшенная собака. У меня ведь, кроме тебя, никого нет. Меня нечего слушать, у тебя своя жизнь. Но если находишь, что так лучше, приходи в любое время. От Алексиса все равно большого толку не было и, наверное, никогда не будет.
- Спасибо, отец. Может случиться, что твой кров мне понадобится в самом недалеком будущем.
Остаток пути они проехали молча. Только при расставании у Эзериетиса вырвались значительные слова:
- Если это так, как ты говоришь, тогда я еще обожду и год похозяйничаю сам.
Поезд ушел. Аустра пустила лошадь шагом. Только сейчас, когда уехал отец, она поняла, какой покинутой и незащищенной была она на этой чужой земле, где приходилось жить против своей воли. Один-единственный человек понимал ее и сочувствовал ей. "Я его люблю… буду всегда любить. Почему я его не встретила раньше - как правильно и просто устроилось бы все. Сама преградила путь к своему счастью, сама должна и преодолеть эту преграду. И Лаурис поможет мне, потому что дело не только в моем счастье. Вдвоем это будет гораздо легче".
Добравшись до поселка Песчаного, Аустра не поехала домой, а свернула к дому Тимротов, чтобы Лаурису, если он у Рудите, не пришлось вести домой лошадь. Но он был дома и встретил Аустру у ворот.
- Я услышал, как вы подъехали, - сказал Лаурис, - и сразу понял, что больше некому.
Скрипнула дверь, кто-то вышел во двор - вероятно, брат Лауриса. Было темно.
- Вы хотели что-то сказать… - прошептал Лаурис.
- Завтра вечером я пойду в магазин за газетами, - так же тихо ответила Аустра. - Если хотите встретиться и поговорить, ждите у речки.
- Я буду там, - взволнованно ответил Лаурис. В темноте блеснули его глаза.
Аустра ушла, а дрожки, грохоча по мерзлой земле, въехали под навес. Лаурис ликовал. По темной дороге, в ту сторону, где мигал желтый огонь в лачуге Зандавов, шла, опустив голову, ссутулившаяся женщина.
3
На следующий день Алексис и Лаурис ставили килечные сети. Пришлось зайти далеко в открытое море, на глубину шестнадцати сажен. Пока они возились с сетями, поднялась метель, берег скрылся из глаз. Опустив последний якорь, они повернули моторку к берегу, ориентируясь по ветру. Компаса не было. Через какой-нибудь час они должны были подойти к берегу, прошло уже больше двух, а берега все не было. Они поняли, что моторка описывает вместе с ветром круги или идет параллельно берегу. Лодка обледенела, шуга быстро смерзалась. Видимость из-за сгустившейся мглы была не больше, чем шагов на тридцать.
Они блуждали до вечера - усталые, продрогшие и голодные. Уже смеркалось, когда утихла метель и слева показалась полоса леса, далеко в море вдавался какой-то мыс.
- Здорово! - сплюнул Алексис. - Далеко заплыли. Засветло не доберемся, да и горючее идет к концу.
Они подошли ближе к берегу, чтобы новая снежная метель не застала их в открытом море. Если не хватит горючего, пристанут где попало и пешком пойдут в поселок.
Лаурис нервничал - Аустра напрасно будет ждать его. А возможно, она встретит их на берегу, ведь она знает, что он в море с Алексисом, и они успеют договориться о встрече. Возможно… а возможно, что она передумает и больше не будет искать свиданий.
- Который час? - спросил Лаурис, когда они, наконец, добрались до отмели поселка Песчаного.
- Шесть, - угрюмо проворчал Алексис. - Весь день потерян. Я думал, что сумею подготовить новую сыртьевую сеть, да где уж теперь. Хорошо, если успеем сколоть лед с лодки.
- Ты сейчас собираешься скалывать? - проворчал Лаурис. - Лучше придем утром. - "Аустра теперь уже отправилась в магазин. Сколка льда займет не меньше получаса".
- Ты куда-нибудь торопишься? - спросил Алексис.
- Я голоден, да мы сегодня и так проболтались слишком долго, - огрызнулся Лаурис.
- Беги, мне-то что. Я и один сколю… - резко засмеялся Алексис. - Молодому человеку некогда, ха-ха! Наверно, опять бриться спешишь? Надо было захватить с собой бритву - в море побрился бы.
Неудачный день испортил обоим настроение, и они беспричинно злились.
- Делай как знаешь, - заявил Лаурис. - С меня на сегодня хватит. Всего хорошего!
- Вертопрах! - крикнул вслед Алексис.
- Я тебе не батрак! - отрезал Лаурис, уходя.
В конце концов ничего страшного нет, если оставить обледеневшую лодку до завтра. Скоро Алексис пожалел о своей резкости, но как всякого уверенного в своей правоте человека это еще больше раздосадовало его. "Пусть катится ко всем чертям! А лодка постоит, я один тоже не буду батрачить".
Закрыв на ключ кабину моторки, он отправился домой в таком дурном настроении, что маленький Дадзис вместо ожидаемой ласки получил от хозяина пинок сапогом. В кухне хлопотала одна Рудите.
- Где Аустра? - сердито спросил Алексис.
- Еще не вернулась из магазина.