- Жене моей муж, или просто "эй!", детям отец, соседям сосед, а тебе родственник. Звать меня Хажи-Али. Помнишь, был такой род в нижнем ауле - Куцул… Зачем прозвали наш род Куцул, когда добра в жизни никто не черпал… Мы, куцулы, все кузнецы или лудильщики; кузнецы ковали чужих лошадей, лудильщики лудили чужие котлы…
В комнату вошла моя жена, поставила на стол чайник, тарелку с хлебом, сыром. Странные эти существа, наши жены: утром хмурилась, а сейчас глаза так и сияют.
- Спасибо, красавица, - сказал старик, обращаясь к моей жене, - лучшей еды я не знаю. Только прошу тебя, дай по куску хлеба с сыром моим шалопаям да жене моей - она будет говорить, что сыта, - не верь ей, ушли утром, не позавтракали, у нее молоко может потеряться…
- А выпить у нас ничего нет? - спросил я у жены, хотя при одном только слове "выпить" - будь то коньяк или слабое сухое - у меня где-то под ребрами начинало все дрожать.
- Есть, дорогой… Что хотите выпить?..
- Спасибо. Я не пью, красавица. Вот только если покурить…
- Пожалуйста, почтенный Хажи-Али, вот пепельница, вот сигареты "Дымок"… - я зажег спичку. И все-таки кем же мне доводится почтенный Хажи-Али? Послушаю, может быть, что прояснится.
Гость достал из старого замасленного кисета табак, скрутил цигарку и запыхтел, пуская клубы дыма.
- Сыр у вас горький, лучше сыра не бывает. Предложи мне жареного фазана - я изберу сыр и хлеб. Недаром один горец сказал: в жизни самое главное - горская брынза и кусок пшеничного хлеба! Мудро сказал!
Он еще что-то продолжал говорить - знаете, когда хурджин продырявится, просо из него сыплется, сыплется, - а я сидел и думал: какое же дело привело почтенного Хажи-Али в мой дом?
- Холодно сегодня, лучше бы крепкий мороз, чем такой промозглый дождь с крупой… Нет у нас хорошей зимы… а ведь шли пешком к тебе. Спросишь, почему не сели в автобус? Разве с ними сядешь - обязательно кто-нибудь потеряется или отстанет… Вот эта моя девочка, косички у нее, как хвостики у козлят, на днях потерялась, ну, совсем исчезла. День искал, ночь искал, тревожился: у меня не так много детей, чтобы разбрасываться. Утром нашлась. Знаешь где? В комнате, в детской комнате милиции. На диване спала себе спокойно. Не дети - звери! Никакой жалости нет к отцу. И все-таки я люблю их…
Прошло уже, наверное, полчаса, но то ли мешок был велик, то ли просо мелко, но из старика все еще сыпалось:
- …Живем в новом поселке, там, где кончается асфальт. Молодой такой поселок - еще не всем улицам дали имена, потому называют их линиями: первая линия, вторая линия, а я живу в конце седьмой линии…
У старика очень приятный тембр голоса - наверное, в молодости он пел, но сейчас его голос начал меня укачивать, убаюкивать… Фу, стыд какой, еще не хватает заснуть перед гостем. Но как залатать этот хурджин с просом?
- Выпейте еще чаю, отец. Может, жена ваша выйдет к столу, посидит с нами, покушает, - предложил я.
- Что ты, сынок, пусть моя с твоей там, отдельно поворкуют… Боюсь, что в жизни не стало больше порядка, когда женщины получили равноправие… Смеешься? А я убежден в этом. Разве моя дочь могла бы потеряться, если бы не чувствовала себя ровней мальчишкам с нашей седьмой линии? Вот ты, говорят, писатель, сидишь за этим столом и выдумываешь, сочиняешь всякие небылицы…
- Почему же всякие небылицы? Правду, как в жизни…
- Ха! - Он сверкнул крепкими зубами, такими молодыми для своего старого лица. - Если все будут писать правду, как же отличить в жизни кривду? Вот ты, говорят, смешно пишешь. Пиши, сынок, выдумывай. Что поделаешь, каждый по-своему зарабатывает себе хлеб. Я помню, когда работал в Шурагате кузнецом, механизатором меня тогда называли, знал одного парня. Ну, какой чудак! Чтоб насмешить людей, готов был поджечь собственный дом. И случилась однажды беда - сгорел у него дом. Люди прибежали, а он не поверил и - "ха-ха-ха" - залился смехом: "Бросьте, говорит, шутить". Глядя на него, такого веселого, и другие подхватились хохотать…
- Чай, наверное, остыл, почтенный Хажи-Али!
- Выпью, выпью, сынок. - Он глубоко затянулся цигаркой. - …Что же я хотел сказать? Да, вспомнил: в собесе есть одна добрая русская женщина, такая седая, ну, не волосы, а чистое серебро; говорят, по седине можно определить чистоту души… Вот она сказала мне: "У вас, товарищ, Шихаев, большой стаж на тяжелой работе и выглядите вы старше своих паспортных лет… вам три года не хватает до хорошей пенсии". А моя пенсия сейчас совсем небольшая, по инвалидности - всего сорок рублей на меня, на жену - она у меня очень больная, бедняжка, я на нее кричу, сержусь, а душа болит за нее, у нас шестеро детей, и только старший сын работает, но скоро он пойдет в армию и тогда… Дети растут, нужны учебники, ботинки, тетради… Опять я свернул с главной тропинки. Прости, сынок… Да, года в моем паспорте не совсем точные, там их меньше, а прожил я лет на восемь больше.
Он достал платок, развернул и вытянул из пухлой стопки паспорт.
- …Беда в том, что, когда я родился, отец сделал только зарубку на столбе у входа в саклю. Но зарубка не метрика, а сейчас мне нужна бумажка, метрика, чтобы собес сосчитал мои годы и дал пенсию, заслуженную возрастом и трудом… Когда же я родился? Сейчас скажу, мать моя, покойная, говорила, я родился в тот год, когда умер ее дедушка, а тот умер в год, когда половодье унесло половину саклей аула Сулевкент, а беда эта случилась в тот год, когда было затмение, а уж год затмения все знают - это было, когда из царской каторги привезли тело фальшивомонетчика Али-Пача… Вот теперь, сынок, тебе ясно, когда я родился?..
Я даже вздрогнул - так неожиданно перестало сыпаться просо. Кончилось, что ли?
В это время из детской комнаты появился сын моего гостя. Он шел на руках, балансируя вытянутыми в струнку ногами. За ним таким же манером, на руках, двигалась девочка ("равноправная со всеми мальчишками на седьмой линии"). Шествие замыкал мой Заур, на четвереньках.
- Смотри, смотри, у твоего тоже получается! Так, смелее, выше ногу, отрывайся от пола, ух, джигит!..
- Опле! - крикнул его сын, перевернулся и встал на ноги. Такое же сальто проделала девочка. Повалился на бок и Заур, радуясь больше всех.
- Идите, дети, не мешайте нам. - Хаджи-Али нахмурился, и ребята исчезли; девочка - мигом, его сынок - нехотя, цепляясь за стулья, Заур - вприскочку. - …Напротив детской парикмахерской есть такая… экспертиза - там дают метрику. А дают эту метрику тем, у кого есть другая бумажка, называется "направление" начальника отдела загса. Я у него был, но и там тоже нужна бумажка из аула, справка, что до Советской власти записи, кто когда родился, не велись. Ездил я в аул. Достал такую справку, как будто здесь не знают, что записи не велись. Я же не виноват, что в ауле революцию не сделали раньше, ну, хотя бы в тот год, когда я родился… Паспорт там выдавали в тридцатых годах, и всем, кроме детей, наш сельсовет - большевик Корхмас, с гордостью писал в паспортах: год рождения двадцатый - именно в этом году, двадцатом, родилась и укрепилась Советская власть в Дагестане.
"…Экспертиза… справка, загс… сельсовет - Корхмас…" - мелькало у меня в голове, кружилось, путалось. Чаю выпить надо, крепкого чаю, иначе до вечера буду слушать гостя и ничего не пойму.
- …Вот с этой справкой мы пойдем, сынок, сейчас в загс, чтоб меня направили на экспертизу. Спасибо, я вижу, ты хочешь помочь старику. Хадижа! - окликнул гость свою жену. - Я же говорил: в нашем роду настоящие мужчины. Сейчас мы идем с Мирзой по делу, а ты располагайся тут. Помоги хозяйке, может, что постирать надо, обед приготовить… Посмотри, сынок, жена моя красавицей была, да и сейчас выглядит недурно… Трудностей мы пережили с ней много, но и радости не обходили наш дом. Правда, Хадижа?
- Правда. Для радости немного человеку нужно: ласковое слово сказать, и человек в мороз - согрет, голодный сыт… Спасибо вам, Мирза, за приют и угощение, спасибо за доброе слово… Лучше, муж мой, я пойду: дети вернутся из школы… что подумают, никогда мы свой дом не запирали…
- Как пойдешь, Хадижа? С детьми трудно добираться. Ладно, иди, только не растеряй детей. Пошли, сынок… - и он начал одеваться.
3
На улице мой новоявленный родственник говорил так же громко и так же много:
- …Двадцать лет я работал лудильщиком на заводе сепараторов. Семнадцать молодых рабочих были моими учениками. Мой портрет и сейчас не снимают с Доски почета!.. О чем ты задумался? Ругаешь старика, оторвал тебя от твоего творческого дня - мне сказали, что ты сегодня творишь дела, а я вот пришел, помешал тебе.
- Да нет, скорее помог… жизнь у тебя интересная… О тебе надо писать, отец.
- Обо мне? - просиял старик белозубой улыбкой. И тут же нахмурился: - Зачем смеешься? Кому интересно читать обо мне? Я ведь подвига не совершил, хотя семь раз был ранен на войне с немцами. Выкинь из головы эту мысль, сынок, не трать времени. Вон сколько красивых людей идут нам навстречу и обгоняют нас. Ты пиши о любви… Я молодой красивый был. Сильный. Буйвола хватал за рога и валил на землю. Однажды приволок в аул живого медведя… Да, сынок, было время… Недавно поехал в аул за справкой - никого не узнаю, и меня никто не узнает, пока не объяснил, кто я такой. Только камни не изменились, а все остальное изменилось…
4
В городском отделе загса нас приняли как нельзя лучше. Направление было написано за две минуты. Теперь все дело было только за Эльдаром Мухтаровым: по его указанию врачи осмотрят и установят истинный возраст почтенного Хажи-Али.
Эльдар Мухтаров… были когда-то мы с ним друзьями, был повод у меня разочароваться в этом человеке. Теперь Эльдар Мухтаров подозревает, что на кончик моего пера попадут когда-нибудь его проделки, не предусмотренные уголовным, но осуждаемые моральным кодексом. Мухтаров болтает обо мне черт знает что, громче всех кричит: "Держи вора, держи вора!" - а у самого совесть чернее сажи. Он ненавидит меня авансом, действует по принципу: клевещи, клевещи, что-нибудь да пристанет…
Невеселые мысли увели меня далеко из кабинета заведующего загсом, но зычный голос старика быстро вернул меня в день сегодняшний, в мой творческий день:
- А зачем тебе, сынок, было портить отношения именно с этим Мухтаровым, который сегодня камнем лежит на моей дороге к пенсии? Как ты неосторожен, - горевал почтенный Хажи-Али. - Неужели нельзя было стерпеть, а уже когда получим эту бумажку, я первый тебе помогу справиться с негодяем…
- Помолчи, отец! - невежливо оборвал я старика. - Кажется, есть выход. Будет тебе справка. Ты пойдешь к Мухтарову и начнешь поливать меня всячески. Не бойся сказать лишнего: даже самое плохое будет для него недостаточно! Чтобы заставить ишака подняться на палубу, надо изо всех сил тянуть его от пристани. Пулей влетит, вот увидишь!
- Неплохо, кажется, придумал, - обрадовался заведующий отделом загса, - уж я-то хорошо знаю натуру Мухтарова.
- Как же я могу поносить своего родственника?! - возмутился почтенный Хажи-Али, окутывая клубами дыма кабинет заведующего отделом загса. - Мне нечего сказать о тебе плохого. Ты принял меня, как принимают родственника… А нельзя ли припугнуть Мухтарова?
- Пока Мухтаров испугается - большая волокита пройдет, а тебе, сам говоришь, ждать нельзя, сын в армию уходит…
Хажи-Али притушил окурок и встал.
- Что ж… попробую, хотя за свой язык не уверен… Не очень-то он меня слушается, - он поклонился заведующему, сказал мне, что зайдет ко мне вечером, и неожиданно быстро ушел.
5
Осенью на Кавказе в пять вечера город уже зажигает огни. Кончился день. Мой творческий день, за который не удалось написать ни строки. Как сияла снежной белизной стопа бумаги - так и осталась нетронутой… Что-то очень похожи один на другой мои творческие дни. Вот и сегодня… Впрочем, сегодня у меня на душе нет ни упрека, ни тени недовольства: если в каждый свой творческий день я буду находить по одному родственнику - богаче меня не найти человека.
Довольный собой, в обнимку с собственной совестью я вернулся домой. Жена встретила меня слезами. Нет, она не упрекала - это было бы легче, - а молча повела меня в комнаты, то есть в бывшие комнаты - теперь это были сараи, полные разбитой посуды, разорванных книг и рукописей, перевернутой мебели. Верхом на антенне телевизора, как на лихом скакуне, вылетел мне навстречу сын почтенного Хажи-Али. Поддерживая локтем старую кремневку, он гаркнул:
- Руки вверх!
За ним с игрушечной саблей над головой бежал и кружился, падал и вставал Заур. Он не кричал, а как-то верещал от переполнявшего его восторга. Мальчишки играли в войну.
- Успокойся, родная, - утешал я жену. - Посмотри, наш сынок никогда так не веселился. Наш родственник…
- Нашел родственников! Мало у нас родин!..
- Не я нашел, дорогая, меня нашли. Прошу тебя, не делай драмы… А почему ты не отправила мальчика с его матерью?
- Он отказался… Ему здесь больше нравится. Есть что разбить, найдется, что порвать… Это такой разбойник!..
- Улыбнись, милая. Все пройдет. Сейчас вернется его отец и заберет малыша. А где наш старший?
- Как всегда, во дворе. Пойду к нему.
Жена ухватила под мышку Заура и ушла, нет, зачем лукавить, она сбежала, оставив меня наедине с лихим наездником, который подхватил в другую руку саблю Заура.
То, что он вытворял со мной, не придумает самое буйное воображение писателя-фантаста.
Сын моего нового родственника делал на моей спине стойки, крутил сальто, гонял меня по комнате рысью, переходящей с помощью плетки в галоп; загнав меня на стул, он ловко выдернул его из-под моих ног. Я упал удачно, но успел разбить любимую вазу моей жены. Жалеть о вазе, подумать, какими словами выразит жена свою печаль об утраченном, было некогда: юный джигит поставил меня к стенке и взвел кремневку. Ружье не стреляло - это хоть кого обозлит. Выхватил из ножен кинжал, отважный воин ринулся к моему горлу…
Новый мой родственник позвонил в дверной звонок именно в эту минуту. Его ненаглядный сынок отложил расправу со мной и пошел куролесить по комнатам, добивая то, что осталось целым, дорывая все, что еще не было разорвано.
Хажи-Али осмотрел меня, улыбнулся и вдруг расхохотался, да так, что закашлялся… Еще бы! Я бы тоже не удержался от смеха, увидев такого растерзанного, потного, задохнувшегося человека, каким я видел себя в зеркале, чудом уцелевшем после всех гражданских и мировых войн, в которые сегодня играли дети. Сегодня, в мой творческий день!..
- …Не рассматривай себя, я смеюсь над тем, что произошло со мной, - еле выговорил мой гость.
- Значит, все в порядке, Хажи-Али?
- Можешь считать, что так…
- Честно говоря, не ожидал даже, что все так быстро сладится.
- А я решил - чего тянуть? Пришел и сказал…
- Пожалуйста, по порядку, как пришел, что он ответил, что ты…
- Я начал, как ты, сынок, посоветовал: "Це-це-це, совести у людей нет!.." Мухтаров поднял голову и так высокомерно спрашивает: "О ком ты, старик?.. О Мирзе Байрамове, что ли?.." А я отвечаю: "О ком же еще, неважный оказался у меня родственник. Велел сказать своей жене, что его нет дома, а когда я еще раз вернулся, чтобы передать гостинец детям, сам открыл дверь…" Тут Мухтаров прошелся по кабинету и начал: "Лучше бы я не знал этого подлеца! И как его терпит земля? Это дьявол, а не человек! Мешок грязи и лжи! Родного отца убьет - не охнет, только бы клясться его же могилой!.."
- Какой негодяй! - вырвалось у меня. - Это что же, он серьезно тебе все сказал?
- Серьезно, сынок, он так обозлился, побелел с лица, зубами скрежещет, кулаками машет. И тут, сынок, меня прорвало. Забыл я, зачем к нему пришел, обо всех своих бумажках забыл, встал, да как хвачу кулаком по столу, да как рявкну: "Эй, собачий сын, заткни свой язык, псина, а не то придется твоей же экспертизе твои раны считать!" Он сразу свой рот захлопнул, успел только прошипеть по-змеиному: "Ты же сам только что поносил своего родственчика…" А я гляжу прямо в его воловьи глаза, такие большие отрастил глаза, подлец, а ничего в жизни не видит; гляжу в его глаза и говорю: "Да, поносил. Я имею право - это мой родственник, но ты, сын облезлой вороны, причем ты здесь?! Разве у мужчины, носящего папаху на голове, может быть такой грязный рот, полный злобы? Сегодня даже в самом глухом ауле не найдешь такой грязной сплетницы, как ты!.." Он забежал за свой широкий стол и уже оттуда начал грозить, что вызовет постового, если я не уберусь со своими бумажками. Я только засмеялся ему в лицо; негде ему занять благородства, чтобы решить мой вопрос достойно, а своего у него от рождения не было. Так ему и сказал. И еще добавил: "Ты, сопляк, что же, решил, что из-за этих бумажек я совесть потеряю, позволю оскорблять доброго родственника, пусть даже он совсем мне чужой человек?!" - "Как чужой?! Мирза Байрамов тебе чужой? А кто талдычил мне, что он твой, чертов старик, твой родственник? Что ты меня путаешь?! Что ты себя путаешь? Убирайся вон, чтобы духу твоего здесь не было!" - так он мне сказал. Это я точно запомнил.
- И ты ушел?
- А что было еще там делать? Все, что надо было сказать, я сказал, все, что мог услышать, услышал…
Да, если в молодости человек валил буйвола на землю и живьем волок медведя в аул - его ничего не укротит: ни годы, ни обстоятельства.
- Ах, почтенный Хажи-Али! Ты же все потерял, вместо того чтобы приобрести то, что тебе нужно!..
- Нет, дорогой, я приобрел больше, чем потерял. Я нашел человека, а это для меня всего дороже.
Старик встал, пожал мою руку, подхватил своего сынишку и - был таков. Ушел домой, к семье. Ушел, одержав для себя победу, выказав достоинство, которого я пожелал бы многим…
<1969>
Человеку дарят имя
"Дерхаб!" - слово, достойное любой похвалы.
Не упрекайте меня, почтенные, в излишнем пристрастии к этому слову - я готов повторять его при каждой встрече с добрыми людьми. Уж сколько веков оно служит нам, а нисколько не износилось от частого употребления, лишь отполировалось до блеска. На самой скромной свадьбе, на самом пышном торжестве, от бритоголовых вершин Дупе-дага до отвесных скал Цудахара - всюду: и на равнине, и в горах моей страны - звучит и радует слух это доброе даргинское слово, смысл которого составляют самые сердечные, самые светлые пожелания. Слово это полно радостью до краев, как полон рог и бокал с геджухским вином, сопровождающие "Дерхаб!" по обе стороны, как самого почетного гостя.