Все-таки небольшая неловкость была, и доктор Яковлев от этого тайно страдал. Во-первых, как отнесется Аня к тому, что он путешествует с чужой, еще не старой женщиной? Бог знает что взбредет ей в голову, еще вздумает переживать. Во-вторых, все, с кем им приходилось сталкиваться в пути - в кафе, на заправке, в магазинах, - принимали их за супружескую пару, и ему приходилось подробно объяснять, что нет, они, мол, только фронтовые друзья, здесь, в этих местах, служили в войну и вот вспоминают те дни. В-третьих… В-третьих, поначалу доктор галантно всюду платил за себя и за Надю и немного побаивался, что выскочит из бюджета. И так уже истратил больше, чем предполагал, когда встретился с родней. Он даже думал, что если не хватит, то возьмет взаймы у Тихона, Тихон всегда был денежным парнем, а тут… Но не мог же он так себя унизить, чтобы аккуратно подсчитывать и делить с Надей, с женщиной, так сказать с дамой, расходы пополам. Надя сама хватилась и запротестовала: "Леша, это не по-товарищески, я так не согласна…" Но было уже поздно… Только бы Аня все правильно поняла и не обиделась, что не привез подарков… А-а, будь что будет! Поездка так нравилась ему, так увлекала, что он не хотел думать о неприятном…
Какими бы простыми, приятельскими ни были их отношения с Надей, все-таки ее присутствие, смех, который он почти позабыл, то, как колыхались от ветра легкие завитки на ее висках, как она поднимала руки, приглаживая волосы, как шутила, как внезапно задумывалась, морща брови, - все это чуть-чуть волновало его, придавало их разговорам - откровенным и дружеским - какую-то остроту, прелесть, неожиданность. Ему, доктору Яковлеву, даже казалось теперь, что вовсе не с Тихоном хотел он встретиться, а именно с Надей. Надя умнее, тоньше, да и дружили они с Тихоном только потому, что тот стал Надиным мужем и она ввела Тихона в их медицинскую среду.
Надя расспрашивала его, какая Аня, и он честно рассказывал, что любит жену и не изменяет ей. Может, и изменил бы, да не с кем и некогда. Глубокого чувства никто не вызывает, а случайности, пошлости - это не для него. Он старался говорить осторожно, чтобы не получалось, что хвалит себя и чернит Тихона.
- А в общем, ты же знаешь, от тюрьмы да от сумы, как говорили когда-то, да еще от любви, можно теперь прибавить, никто не застрахован…
- Ну и слава богу, - сказала Надя. - Это ужасно, если человек считает, что любовь больше к нему не придет. Я не осуждаю Тихона…
- Смотри, как ты ему предана, - с завистью сказал доктор. - Тихон, по-твоему, всегда прав… Нет, Аня бы меня по головке не погладила, если бы я… - Он не договорил. - Уж она бы… Но ты страдаешь? И теперь еще страдаешь?
- Не знаю.
- А раньше?
- Угу, - односложно ответила она.
Яковлев вздохнул:
- Что ты сказала детям?
- Правду…
- Но Тихон, он-то ведет себя порядочно, помогает тебе?
- Как все странно рассуждают, - с горечью отозвалась Надя. - Если человек дает брошенной жене достаточно денег, значит, он порядочный, мало - непорядочный. Ну, а то, что убито в человеке, - сколько это стоит?
Яковлев расчувствовался. Он произнес задумчиво, глядя на убегающую от машины дорогу:
- Хорошая ты женщина, Надя… Милая ты женщина, доктор Милованова. Все-таки не зря я завидовал когда-то Тихону, крепко он тебя прикрутил к себе… Занял в твоей жизни колоссальное место.
Надя повела плечами, как будто разорвала путы, заговорила о том, какой красивый путь - с ума можно сойти! - как ей приятно побывать снова в этих краях… Конечно, мало похоже на то, как было: все теперь так роскошно, асфальт, здравницы, пансионаты.
- Ох, смотри, какую собаку везут в "Победе". Ах ты, дорогой, симпатичный пес… А помнишь, Леша, как к госпиталю прибилась собачонка, черные лохмы и два блестящих глаза?..
- Я полагал, что у всех собак по два глаза…
- Не насмехайся.
О чем они только не говорили!
Конечно, о воспитании детей.
Конечно, о врачах и сестрах из госпиталя. Кто куда девался? Кто как устроился?
Конечно, о достижениях хирургии.
Доктор Яковлев спросил:
- Ты много оперируешь?
- Я вовсе не оперирую, Леша, - сказала она как-то слишком спокойно. - Я ведь это дело давно оставила…
Он даже скорость сбросил.
- После войны, когда встал вопрос, как быть и где быть, мы, естественно, прежде всего думали о Тишиной судьбе. У него ведь специальности не было, учиться вроде поздновато, здоровье не крепкое. Выбрали наш городишко… Ну, в общем, я теперь санитарный врач…
- Жаль, - сказал Яковлев прямо, - из тебя мог выработаться хороший хирург… настоящий…
- Возможно… но когда у тебя двое детей и не очень здоровый муж…
Они ехали какое-то время молча, потом Яковлев не выдержал:
- Свинья Тихон, как я погляжу…
- Это не он, это я виновата…
- И ты тоже виновата! Нельзя бросать дело, которое больше всего любишь…
- Выходит, я больше всего любила Тихона.
- И вот результат…
- Ну что ж…
Яковлеву стало неловко, он спросил мягко:
- Что же ты в нем нашла, в этом Тихоне, - вот чего я раньше не понимал и теперь тем более не понимаю…
- Ты всегда был непонятливый…
- Вот и моя Аня говорит то же самое.
Надя засмеялась:
- Мы ведь договорились - Тихона еще нет, и твоей Ани еще нет… Есть только лес, небо, хирург Яковлев…
- И доктор Милованова.
- Хирург Милованова, - поправила Надя.
- Да, молодой, способный хирург Милованова.
- И она ставит цветочки на стол своему шефу, как говорят теперь, а он, увы, этого не поощряет… - Яковлев опять услышал ее милый короткий смешок. - Нужно отдать тебе справедливость, Леша, все-таки ты был исключительно твердолобым и недогадливым…
Они не сразу поехали к озеру, на котором стоял тот старый деревянный дом, промытый дождями, с поросшими мхом стенами, где размещался когда-то их госпиталь. Яковлев боялся, что Наде там будет тяжело, слишком много воспоминаний. Но Надя сама захотела туда поехать.
Они выбрались рано, солнце еще не сильно грело, над водой держался голубоватый туман, и вода в озере, в этом голубоватом тумане, казалась темной и холодноватой.
Огромные валуны лежали у входа в дом, на этих валунах сидели когда-то раненые, дожидаясь, пока им дадут место. И на берегу, недалеко от дома, тоже громоздились валуны.
- Похоже, что они стали меньше, - показалось Наде.
- Да, вросли в землю…
Надя сказала:
- Когда носилки, на которых привезли Тихона, сняли с грузовика и поставили тут, у валунов, а я вышла, чтобы принять больного, - я дежурила в тот день, - он сказал, Тихон… у него были совсем детские веселые глаза, а лицо белое, ни кровинки: "Доктор, вы меня спасете? Я обещал маме и всем девушкам нашего города, что вернусь с войны", - и подмигнул мне. А я ответила: спасу…
- И спасла… оперировала в сложнейших условиях…
- Не благодарить же меня за это… - Надя огляделась по сторонам: - Смотри, как пригнуло ветрами наши сосны… Когда солнце не светит, есть что-то в этой природе древнее, правда?. Что-то северное, величественное и чуть печальное… Я влюблена в эту природу…
- Так сильно влюблена, что не хочешь разговаривать про Тихона?
- Да, не хочу. Ты посмотри лучше, какое небо, на юге совсем иная голубизна…
В доме размещалось теперь правление колхоза, но они все-таки вошли, прошлись по комнатам и чуть не поссорились, определяя, где именно, в каком углу была перевязочная; потом оба стали смеяться, - господи, какое это имеет значение!..
На стене низкого коридора висели плакаты, призывающие повысить надои молока, и Надя вспомнила, как к госпиталю приблудилась корова. Вечно к ним прибивалась то собачонка, то корова, а то и какой-нибудь одинокий старичок, просившийся поработать и подкормиться. Старичка тут же начинали называть "дедушкой" и "папашей", и он оказывался самым нужным, самым необходимым человеком. И все горевали потом, расставаясь с ним и отдавая ему свои банки с тушенкой и запасные рубахи или портянки.
- И все эти приблудные у тебя у первой находили понимание и покровительство, - сказал Яковлев.
Верно, собачонка спала около Надиной койки, и корову Надя, дрожа от страха, сама доила, пока не удалось пристроить ее при кухне. Повар был деревенский и любил коров.
- Она меня чуть не убила, эта корова, такая была брыкливая. А как мучилась недоеная…
- Вот эта черта - обязательно самой всех спасать и выручать, - она тебя и увела от хирургии… Хирургия требует не жалости, как ты уверяешь, а именно твердости, искусства, умения, - сказал Яковлев. - Не знаю, как в жизни, в быту, а за операционным столом я тверд.
- А я каждый раз должна была собирать все свое мужество, - призналась Надя.
- Тем более это делает тебе честь… Думаешь, я не волнуюсь перед операцией? Так же, как и в первый раз, так и теперь волнуюсь…
Они сидели на берегу, на камнях, уже обогретых солнцем, и смотрели, как тает и расходится туман, высветляя очертания берегов, поросших кустами.
Из конторы колхоза вышел человек в очень выношенной, но чистой гимнастерке, с пустым рукавом, заправленным за ремень. Он с любопытством разглядывал незнакомых людей и прислушивался к их разговору.
Яковлев и ему рассказал, что они тут проездом, в этом самом доме работали в войну и вот захотели поглядеть…
- Супруга ваша? - спросил однорукий про Надю.
- Нет, просто фронтовые друзья, врачи, тут вот у вас оперировали. А вы?.. - спросил Яковлев, выразительно поглядывая на пустой рукав. - Вы…
- На войне потерял руку…
Яковлев стал расспрашивать его, какое было ранение, потом окликнул Надю, отошедшую к самой воде.
- Надя, - будто делая ей подарок, крикнул он, - вот товарищ, ему сделали ампутацию… Ты помнишь, у нас лежал лейтенант, еще тогда, в лесу… рыжий такой… Точно так же было перебито сухожилие, такое совпадение. Да, - сказал он сочувственно, обращаясь к однорукому, - потом мы многому научились, и медикаментозные средства появились, предотвращающие гангрену, а тогда чаще ампутировали. Все, в том числе и наука, движется вперед.
- Я вот читал в газетке, - сказал инвалид, - будто бы такого достигли, что голова может существовать отдельно от туловища, если не врут… И сердце даже пересаживают… Может, и руки, научатся обратно пришивать, а? - Он засмеялся.
- Будем надеяться, - сказал Яковлев. - Но, поверьте, мы решаемся на ампутацию только в самом крайнем случае, чтобы спасти жизнь…
- Да оно не всегда нужно, жизнь-то спасать, - сказал инвалид, ловко, одной рукой управляясь с сигаретой и зажигалкой. - Насмотрелся я всего, пока валялся по палатам. Без рук, без ног, как дитя малое в люльке лежит. Солдаты таким прозвище дали - самовар. И верно как самовар… - Улыбка вдруг прошла по его худому лицу. - Мне повезло, что жена хорошая, не дала духом пасть. Я счетовод, прилично получаю. Все благодаря ее упрямству, пилила меня, как пила: "Иди на курсы". - "Тьфу, пойду, только отстань…" А в госпитале я лежал в Средней Азии, там урюк, жарища, - красота!
- А мне у вас нравится, - сказала Надя. - У вас закаты яркие, особенно зимой, снег так и горит…
- Это само собой. Но там урюк, виноград. Урюк цветет, все сады розовые…
Когда однорукий ушел, с сожалением расставшись с ними, Яковлев тут же сказал:
- Ты представляешь, что я вспомнил? Когда ты к нам приехала, совсем еще на девочку похожа была, на девятиклассницу, я вхожу, а ты держишь треугольничек в руках и ревешь. Оказывается, письмо пришло, а раненый - адресат - только-только скончался. У меня просто душа заныла, какая ты хорошая…
Надя отмахнулась:
- Ну, вот еще…
- Нет, правда, ты произвела тогда на меня очень сильное впечатление…
Они долго гуляли по берегу, с удивлением наблюдая, как солнце оживило воду, с какими шелковыми переливами бежала теперь по озерной глади легкая рябь. И неожиданно Яковлев подумал вслух:
- Интересно, как сложились бы наши отношения, если бы Тихон попал в другой госпиталь, а не в наш…
- Ох, Леша, Леша, - только и сказала Надя.
Они посидели еще на берегу, а когда решили, что пора обедать, и поехали, Надя как бы невзначай вспомнила:
- А я ведь видела как-то твою старую любовь, твою цыганку…
- Где? - испуганно спросил Яковлев.
- На профсоюзной конференции. Созвали медработников из всей области. Она очень тепло о тебе говорила…
- Да? - не поверил Яковлев. - Что же она говорила?
- Что ты хороший человек. Считает только, что мужчина ты не самостоятельный, что не ты выбираешь женщину, а женщина выбирает тебя. У тебя мягкий характер…
- Абсурд! Человек, у которого мягкий характер, не может быть хирургом.
Надя запротестовала:
- Ты потому и хороший хирург, что у тебя мягкий характер. Ты любишь больного, а не только саму операцию, не свое хирургическое мастерство…
- Ересь. Без мастерства какой же может быть хирург! Ты несешь чепуху…
- А мне кажется, она права, твоя цыганка… Настойчивость, во всяком случае по отношению к женщинам, тебе не свойственна. Правда, я не знаю, какой характер у твоей Ани…
Яковлев слегка покраснел:
- У Ани крутой характер…
- Вот видишь…
- Но Аня помогает мне жить, - сказал Яковлев, как будто оправдываясь. - Она твердой рукой ведет наш семейный корабль, и это позволяет мне всего себя отдавать работе…
- Тебе повезло, - сказала Надя. - Тебе очень повезло…
- А Тихону разве с тобой не повезло? - рассердился, сам не зная на что, Яковлев.
- Повезло, - спокойно ответила Надя. - И Тихону тоже повезло. И поэтому Тихон нашел свое место в жизни, утвердился, преуспел на работе и даже новую любовь нашел, когда старая угасла. А я вот свое место потеряла…
- Что ж ты, без Тихона не проживешь, что ли…
- Ты не понял, - все так же спокойно пояснила Надя. - Я не Тихона имела в виду. Я свое место в жизни потеряла. Я ведь не люблю свою нынешнюю работу, хоть это и очень почетно - бороться с антисанитарией… Мне больше нравилось оперировать. А я отказалась от своего призвания, и жизнь отомстила мне…
- Мудришь ты, доктор Милованова, - покривил душой Яковлев. - Идешь от неверных посылов, мудришь, а вокруг такая красота…
Надя согласилась:
- Действительно, вокруг красота.
Иногда они просто молчали. Надя сказала, что она теперь выучилась подолгу молчать, - у детей своя жизнь, а она много времени проводит одна, молча. Даже считает, что это полезно, укрепляет нервы и приучает размышлять. Есть такая философия, не то у буддистов, не то у йогов, - они утверждают, что человеку необходимы дни полного молчания.
- Это великолепно…
Яковлев недоверчиво пожал плечами.
- Одинокие женщины всегда интеллигентнее замужних, - засмеялась Надя. - Я почти не успевала читать, а теперь не только позволяю себе роскошь молчать, но и читаю. Даже снова полюбила поэзию… А ты?
- Ох! - только и вздохнул Яковлев.
У Нади даже с собой были книжки стихов. И в сельских магазинах, мимо которых они проезжали, она кое-что купила, радуясь своей удаче:
- Теперь ведь достать хорошую книгу - все равно что выиграть в лотерею. Все покупают книги, повальное увлечение…
- А не мода? - усомнился Яковлев.
- Может, и мода, но хорошая…
- Когда я был молодым, любил читать. Я был большим книго… книго…
Он затруднился, но Надя помогла:
- Книгочеем…
Они оба охотно смеялись над любым пустяком. Иногда читали по очереди вслух, Надя - волнуясь и запинаясь, Яковлев - отчетливо и с выражением. Но чаще, как ни сопротивлялась Надя, все-таки разговаривали. Яковлев расспрашивал, какой она была маленькой. Надя рассказывала. И про детей своих рассказывала. Яковлева это веселило. Сам же он больше всего любил говорить про свою больницу:
- Иметь бы такого завхоза, такого помощника, каким был твой Тишка в госпитале, и можно бы жить не тужить, знать, что тыл обеспечен, все в порядке, твое дело - только больные. А то ты не поверишь, как приходится изворачиваться, кланяться умелым людям, даже из своего кармана платить, только бы изготовили инструментарий, какой тебе удобен, или гвозди… ну, знаешь, какие мы при переломах вставляем, это же целая проблема. Я одно время даже сам изобретал…
Он откладывал книгу или переводил разговор на другую тему и увлеченно начинал рассказывать про больных. Память у него была как регистрационный журнал, он каждую мало-мальски сложную операцию отлично помнил. А операции все сложные, считал он, все требуют подготовки. Отнесешься халатно, так могут быть такие последствия, что ой-ой-ой…
- Операции я все помню, а лица, понятно, забываю. Тут как-то обиделся на меня больной: я, мол, у вас лежал, вы меня все голубчиком называли, а запамятовали. Я отвечаю - погоди, вот посмотрю на твой шовчик и скажу, лежал ты у меня или не лежал, на лицо, извини, не всегда гляжу. А то еще такой был случай…
Надя охотно слушала.
Они обычно находили веселую, усыпанную солнечными пятнами лужайку, но сами садились в тень под дерево и машину, конечно, тоже ставили в тень. И сегодня выбрали живописное тенистое место, договорились, что будут читать каждый свою книгу и будут молчать, не отвлекаться. Но Яковлев долго не вытерпел. Пошелестел страницами и тут же заговорил о том, что очень интересно наблюдать за Надей, когда она читает: на ее лице отражаются все эмоции.
- И брови поднимаешь. И хмуришься…
- Ты что же, следишь за мной?
- Да. Мне приятно…
Солнце передвинулось, им тоже пришлось передвинуться. И Яковлев, чертыхаясь, перегнал машину в другое место, в кусты.
- Ты к своему "Москвичу" относишься с такой заботливостью, как к живому существу, - пошутила Надя.
Яковлев почти серьезно ответил:
- Всякий механизм живой, надо знать его особенности и относиться к ним с уважением…
- Ох, хорошо, если бы и к людям так относились… с уважением…
- А я отношусь с уважением, - уже вполне серьезно ответил Яковлев. - Я к тебе отношусь…
Надя от серьезного разговора ушла:
- А читать мешаешь…
Но книгу все-таки закрыла.
- Ты хорошо слушаешь, - похвалил Яковлев. - Тебе хочется рассказывать и рассказывать, так ты хорошо слушаешь. Я вниманием не избалован… Аня, - он впервые заговорил об Ане с каким-то оттенком обиды, - Аня наперечет знает всех подруг нашей дочери, всех ее преподавателей и сокурсников, но с тоской слушает то, что рассказываю я… - Он отломил от куста веточку и, перебирая листочки, сказал: - Иногда после операции я прихожу такой усталый и взбудораженный, что долго не могу ни уснуть, ни успокоиться, все говорю…
- Возможно, что Ане надоело слушать про операции…
- Конечно, надоело. Она устала, хочет спать, а я про свое… - И почему-то стал оправдываться: - Аня очень хорошая и прекрасно ко мне относится…
- Не сомневаюсь…
- Тебе неприятно, когда я говорю про Аню?
- Нет, что ты…
- Значит, мне показалось. - Яковлев успокоился. - Аня ведь самый близкий мне человек. Дочь меня не очень-то любит, она - мамина дочка, друзей у меня мало, вот вы с Тихоном, да и то далеко… А Аня со мной всегда… - Как обычно, он спохватился, испугался, что говорит неделикатно, ранит Надю, которая теперь с Тихоном врозь, и предложил:
- Лучше правда почитаем…
- И помолчим, - сказала Надя строго. - Иногда лучше всего помолчать.