- Вот ежели не разведу вместо теперешних навозных скотинок добрых коров, то со всем этим хозяйством, - Игнат обвел рукой ямы, - буду смахивать на голодную мышь, которая умостилась на банке свиной тушенки: под ней целое богатство, а попользоваться нельзя. На кой черт невесте наряды, коль рыло корчагой… А вот и Сашка, - перебил себя Игнат, вглядываясь в конец улицы. - Эге-гей! Сю-юда!.. Вьюн парень. Увернется - потом ищи днем с огнем по углам.
Павел почти всю зиму не встречался с Сашей Комелевым. Бросалось в глаза не то, что тот раздался вширь, что старенький пиджачок (хотя и было по-весеннему холодновато) тесен в плечах - удивляли непонятные, неуловимые перемены в лице: черты его стали как-то тверже, - может быть, потому, что четче вырисовывались брови, иными стали и глаза - раньше чистые, прозрачные, они словно бы потемнели.
- Лошадей я уже запряг, - произнес Саша неожиданным для Павла баском.
Он, верно, не в силах был просто спокойно идти рядом: нагнулся, схватил горсть снегу, стиснул его в комок, швырнул в столб оградки, по лицу пробежала досада - не попал, поддел носком сапога старую колесную втулку, отшвырнул, потянулся, сорвал с нависающего дерева голую веточку, размял в пальцах почку, понюхал… Чувствовалось, что для его тела самое тяжелое наказание - перестать двигаться.
- Эким ты молодцом вымахал, - не удержался Павел.
Саша лишь смущенно отвернулся, походя потряс рукой кол изгороди - крепко ли держится. Зато расцвело до сих пор кислое и надутое лицо Игната.
- А чего ж, мужаем… - ответил он за Сашу не без самодовольства.
3
На плане, что висит в кабинете Павла Мансурова, там, где не тронутая тушью калька означает леса, кое-где можно увидеть кружок с надписью, вокруг него - штриховка полей; все это соединено с остальным миром извилистой, тонкой, как ниточка, линией. Это починки, те деревни, о которых обычно говорят: "Кругом лес да дыра в небо". Ниточка, связывающая их с миром, - убогая проселочная дорога, доступная лишь ноге пешехода, колесу телеги да гусенице трактора.
Каждый такой починок для районных руководителей - незаживающая болячка. Живут четыре десятка людей на отшибе, попробуй им доставить из МТС комбайны и тракторы, ломай голову над тем, как их укрупнить, к какому колхозу их присоединить.
Починок Кудрявино лежит как раз посередине между колхозами "Труженик" и "Светлый путь". От обоих он далек. В тот год, когда началось укрупнение, Кудрявино присоединили к "Светлому пути", колхозу крепкому, со старым опытным председателем Федосием Мургиным.
Кудрявинцы были бесшабашный парод: весной не особенно торопились с севом, осенью - с уборкой, просили у государства кредиты, расходовали и не думали выплачивать. Оказавшись под крылышком Федосия Мургина, начали надоедать ему: "Федосий Савельич, хлебец вышел… Федосий Савельич, нельзя ли авансик…", за что степенный и рассудительный Федосий Мургин возненавидел их тайной и лютой ненавистью и эту отброшенную в леса бригаду называл не иначе, как "автономная республика Кудрявино", тем самым намекая районному начальству, что он не имеет сил подчинить кудрявинцев своей воле.
В деревнях Погребное, Сутолоково, Ивашкин Бор - оплот и ядро разросшегося ныне колхоза "Светлый путь" - не было обиднее клички, чем "кудрявый". "Кудрявый ты, брат, не иначе…" Тот, кому бросали такие слова, знал, что они отнюдь не похвала наружности, а просто его считают и бессовестным попрошайкой, и последним на свете бездельником, и вообще ни к чему не пригодным человеком.
Павел Мансуров предложил передать Кудрявино колхозу "Труженик".
- Федосий стар и живет по старинке, ему теперь дай бог управиться со своим колхозом без этого довеска. Ты ж вон как разворачиваешься. Хватит сил, вытянешь кудрявинцев, - говорил он Игнату.
От деревни Новое Раменье до починка через поскотины считалось километров пятнадцать. Но кто мерил эти километры лесных дорог?
Лошадь уже два часа старательно тащила розвальни по лесу. Полозья то скользили по грязи, то скрежетали по жесткому снегу, то погружались в мутные лужи. Спасение, что санный полоз - не колесо: всюду пройдет, нигде не застрянет…
Дорога становилась все уже и уже, лес - выше, гуще, глуше. В одном месте обогнули бурелом - толстые стволы сосен лежали крест-накрест друг на друге, вскинув черные от сырости корневища. Ничто в лесу не может вызвать с такой силой впечатление дикости, как бурелом - хаос, хранящий на себе следы неистовой силы. После него казалось странным, что они едут по проложенной людьми дороге. Невольно ждешь - вот-вот оборвется она, лошадь потащит розвальни через пни, кочки, трухлявые стволы упавших деревьев, по бездорожью и… кончится путь.
Но вот среди плотного леса показался голубой просвет, скрылся, показался другой, более широкий… Розвальни выехали на колею, заполненную вязкой грязью, кое-где, как щитом, покрытую толстой коркой унавоженного льда. Дорога пересекала поле озими. За полем - обычные деревенские крыши с выкинутой к небу неизменной березкой. Вот оно, Кудрявино!
Саше еще ни разу не случалось бывать в лесных починках; подъезжая, он с любопытством вглядывался - должна же на чем-то лежать печать глухомани. Но дорога вела к привычной деревенской околице: осевшая за зиму изгородь, такие же осевшие ворота из жердей, распахнутые гостеприимно настежь, бревенчатые избы…
- Да у них электричество! - удивленно воскликнул Саша.
В глубь просторной деревенской улицы уходили желтые столбы.
- Федосий Мургин локомобиль завез, - пояснил Игнат. - Одну зиму свет был, потом случилась какая-то неисправность. Федосий к тому времени махнул рукой на кудрявинцев, кудрявинцы - на его локомобиль… Столбы-то стоят, да и в избах лампочки есть…
Сам Игнат, хоть и не раз бывал здесь, сейчас глядел вокруг быстро бегающими глазами, на переносье легла напряженная морщинка, - как-никак все, что ни увидит, станет его хозяйством.
- Эх-хе-хе! - вздохнул он. - Косилка-то где перезимовала.
Председатель "Светлого пути" Федосий Мургин еще не появлялся, по его ждали с минуты на минуту.
В бригадной избе, до укрупнения служившей колхозной конторой, приезжих встретил бригадир Савватий Копачев, более известный по прозвищу "Саввушка Вязунчик", маленький человечек с большой лобастой головой, сморщенным бритым лицом, прыгающими вверх-вниз бровями и живыми, беспокойными глазками. Павел не был знаком с ним, Игнату же частенько приходилось видеть Саввушку у себя. Не скрывая своего удивления, Игнат прямо спросил:
- Как же так случилось? Ты - и бригадир.
- Сам не пойму, - безунывным, по-детски тонким голоском ответил Саввушка. - Народ за меня горой стоит.
Игнат с сомнением покачал головой:
- Ишь ты… деятель.
Саввушка Вязунчик, от рождения слабосильный, не приспособленный к крестьянской работе, сам сознающий это, был одним из тех, кого обычно называют в деревне "зряшный мужик". Не только в колхозе, но и к своему хозяйству он не прикладывал рук. Приходила пора пахать усадьбу, садить картошку, а Саввушка ходит от соседа к соседу, просит сначала табачку на цигарку, затем…
- Дощечек у тебя, брат ты мой, не завалялось ли?.. На что? Да, чай, весна. Скворцы, слышь, прилетели, скворечник надо приладить.
И он целый день самозабвенно сколачивал скворечник, не обращая внимания на то, что старуха с высоты крыльца честит его на всю деревню:
- Полюбуйтесь, люди добрые! В доме луковицы завалящей не отыщешь! Век вековечный мучаюсь с непутевым!.. Господи! Когда ты его приберешь?
У Саввушки был сын, бравый офицер, красавец парень, изредка приезжавший на побывку домой, сводивший с ума девчат щегольским, с золотом нашивок, мундиром. Саввушка им гордился, многозначительно напоминал встречным и поперечным: "мое семя". На деньги, высылаемые сыном, и кормился он со старухой.
Никто в округе не знал больше Саввушки смешных побасенок и страшных историй. В любом месте, где только сходились два-три человека, Саввушка начинал своим детским голоском рассказ.
И сейчас, ожидая приезда Федосия Мургина, он начал не без хвастовства:
- Нелегко, видать, к нам добраться. Вы, Павел Сергеевич, примечаю, машинку-то свою оставили, на простых дровнях к нам подкатили. Лесные мы люди… Не слыхали, какое лихо сюда загнало? Нет. То-то и оно. Мы, кудрявинцы, одного с тобой корня, Игнат Егорыч. Ты родом из Останова, мы - тоже. Лет так сто пятьдесят назад в Останове жила Фекла, по уличному-то - "Лешачиха". А почему Лешачиха - разговор особый. Здоровая была, страсть. Мужички-то наши на медведя один на один хаживали, она и их кулаком сшибала. Муженек у нее был хлипкий. Она его понуждала бабьи работы делать: корову доить, тесто ставить, бельишко там простирать, а сама пахала, косила, новины жгла. Характеру угрюмого, живет не по-людски, все навыворот. Ну, народ-то по темноте своей коситься стал: не иначе ведьма, не иначе лешачиха, пакости ей, ребята! И пакостили: на клин коров напустят, бычку там ногу перешибут, дошло дело - колом лошаденку ейную пришибли. Тут Фекла-то и не стерпела, дозналась кто… А пришиб лошаденку парень один, по селу первый ухарь… Так что вы, братцы мои, думаете! Средь бела дня Фекла этого парня смяла, голову его промеж колен вставила да при всем народе, при девках-то штаны спустила, по голому заду и всыпала… Извелся потом от этого парень-то. А Фекла покидала на телегу свое добришко, на добришко мужика посадила, сама в оглобли впряглась, да и в лес… Вслед плевались: "Лешачихе - лешачье место, живи где хошь, сатанинское семя". Выбрала Фекла местечко поглуше да поприглядней, с одного боку соснячок, с другого - березки, одна одной кудрявее…
Саша слушал с интересом, Павел - скучающе, Игнат боялся задержаться до вечера; нет-нет да и поглядывал в окно. Он первый и перебил Саввушку:
- Наконец-то! Прибыл Федосий.
Тучным животом вперед, расставляя раскорячкой короткие ноги, на каждом шагу шумно отдуваясь, вошел в избу председатель "Светлого пути" Мургин, протянул пухлую ладонь Павлу, затем Игнату, помедлив, протянул Саше, на Саввушку не повел и бровью.
- Овраг за Коростельскими лужками залило, еле перебрались. В мои-то годы с кочки на кочку прыгать… - Он сиял с головы кожаный картуз, вытер платком лоб и круглое лицо.
До укрупнения колхоз Мургина вызывал зависть у окружающих колхозников. В те годы не только коршуновские покупатели, но и на базаре областного города спрашивали хозяйки: "Из "Светлого пути" свинину не привезли?"
После укрупнения "Светлый путь" заметно осел. Прошло три года, а до прежнего уровня не дотянулись.
Сейчас Мургин, выставив живот, сидел с суровой важностью, только умные рыжеватые глазки сквозь узкие щелки припухших век настороженно бегали по лицам. Ведь как бы там ни было, а он не сумел сладить с кудрявинцами, приходится передавать их Гмызину. А кто этот Гмызин? В колхозных председателях всего четвертый год. Федосий Савельич боялся, что секретарь райкома Мансуров намекнет с ехидцей: "С твоей шеи груз… Благодари человека, что освобождает". Легко ли такое выслушивать на старости лет?..
Но Павел лишь сказал:
- Пойдем по хозяйству посмотрим. Ты, Савельич, все расскажешь без утайки.
- Обрадовать не обрадую, а расскажу начистоту. - Мургин поднялся, кивнул небрежно Савватию. - Сбегай пока к Марфе Карповне, накажи, чтоб погодя самовар сообразила. Люди целый день тут будут.
- Дело невеликое, перепоручить могу, - с важностью заметил Савватий. - А при осмотре-то хозяйства и мое слово не лишнее.
- Иди, иди, куда посылают. Сам покажу твое хозяйство.
Савватий с явным сожалением расстался с гостями: народ они свежий, можно бы побеседовать.
- Не удивились вы, случаем, что на бригадирстве Саввушка Вязунчик сидит? - отдуваясь после каждого шага, заговорил Мургин. - Ставил я, ставил своих бригадиров… Никиту Обозникова посадил сначала. Тот с месяц промучился, потом пришел, шапку об пол брякнул: "Что хошь, мол, делай, сбегу от кудрявинцев. Самая уборка, а они все в лес по ягоды. С собаками ищи каждого!" Ведь подумать только, мужик с утра раннего под окнами сторожил, чтоб в лес не отпустить, - хитростью уходили… С Иваном Мишиным такая же штука. А на собраниях кудрявинцы кричат: "Не надо чужого! Из своих бригадира выберем…" Вот и выбрали этого шута горохового. Очень удобный для них человек… Здешний народ лесом попорчен… Не земля их кормит - лес! Ягоды собирают, продавать носят. Малинка-то рубль стаканчик, а этой малины возами вози отсюдова. Дичину бьют, рыбу в озере ловят. При нужде и лося освежуют… Закон далеко… Весь закон и вся власть тут - бригадир. Потому чужие и не приживаются… Потому и Саввушку выбрали: самый безобидный человек… Он и лошадей не откажет усадьбу вспахать, и малиной заниматься не запретит, и на работу не погонит - сам ее не любит. Живут у этого Христа-Саввушки за пазушкой, а тот по своей глупости рад почету. Должно, и вам хвалился: "Народ-де мне доверяет…" Вот, Игнат, слушай… Не для острастки говорю - для науки.
Земля задубенела от вечернего морозца, и лошади тяжелей было тащить сани. Приходилось больше идти пешком. Молчали. Наконец Павел спросил:
- Не жалеешь, что согласился?
Игнат нехотя ухмыльнулся.
- Иль, думаешь, оглобли поверну?
- Пока-то еще не поздно… Я, прямо скажу, хоть и посоветовал, да теперь сомневаться стал. Колхоз твой, как на дрожжах, растет. Он, может, знаменем всего района будет, и вдруг такую гирю повесили…
- Не мне гирю, так Федосию; как ни кинь, кому-то вешать придется…
- Только это и заставляет. Но невыгодны тебе кудрявинцы… Ой, намучаешься…
- Не из-за выгоды их беру. Людей жаль. Утонули в лесах, одичали, сами не вылезут. На Федосия - сам толковал - невелика надежда. Непрочно на ногах стоит, потянет кудрявинцев, сам того гляди в болото сползет. Попробуем мы… Больше некому.
- Если так - святое дело. Спасибо скажем.
- Не на чем. Межой свой колхоз от других отделять не собираюсь.
- Ну и все ж, как думаешь своротить лесовиков?
- Как? - переспросил Игнат. - Да очень просто. Хлеб с их полей - долой! Невыгодно. Часть полей отведу под луга, часть буду засевать корнеплодами. Поставлю хороший скотный двор, силосных ям нарою, маслобойку оборудую и буду вывозить из Кудрявино масло. Выпасы у них большие, травы сколько угодно, силосу хоть на весь район заготовляй… - Игнат помолчал и добавил: - Это - дело дальнего прицела, и пока придется просто тянуть их… Мне скот для развода нужен, племенной, породистый! - закончил он упрямо.
Павел рассмеялся.
- У тебя на каждую болячку одна и та же припарка. Даешь скот - и шабаш!
Игнат не ответил, двумя широкими шагами он нагнал сани, завалился на них.
- Садись! Здесь уклон - лошади полегче…
Мансуров и Саша привалились к нему.
Скрипели оглобли, шуршали полозья, молчал затянутый сумерками лес.
4
Саша временами смутно чувствовал, что жизнь напористо наступает на него, не дает опомниться. Каждый день приносил новое.
Недавно казалось, что нет скучнее на свете случайно прочитанной в газете фразы: "Такой-то колхоз перевыполнил план силосования…" Бесцветные, серые слова, они не оставляли следа в душе.
Но проходили дни, и он с ревностью, со страстью искал в газете: засилосовали? А как? Почему мало сказано? Три строчки написали, словно огрызнулись…
Новое приходило вместе с беспокойством, вместе с заботами.
Колхоз косит, колхоз запасает сено. В эти дни каждый с опаской смотрит на небо: а вдруг да грянет дождь, погниет трава, чем кормить скот зимой? Хорошо, если будет солома, а как и той не хватит? Прирезай тогда коров, пока сами не сдохли. Под богом ходим.
К осени на скошенных лугах подрастет густая отава - добрая трава, коси по второму разу. Плохо ли снять сена вдвойне! Скосить-то можно, но как высушить? Осеннее солнце не горячее, дожди перепадают часто. Коси не коси, все равно сгниет - пропадет добро, что ж делать? Под богом ходим!
На Роговском болоте вокруг ляг и бочажков несчитанные гектары осоки. Не ходит туда скот, не ест ее - жестка, края листьев, что бритва, режут в кровь язык, десны, губы. Никчемная трава. А велика ли польза в дремучих зарослях крапивы за раменским полем? Многие считают - возмущаться нечем, мало ли растет и плодится бесполезного на свете, на то божья воля.
Но все это так кажется до времени, пока не узнаешь, пока не раскроют тебе глаза.
Скоси отаву, засыпь в яму, притопчи поплотней, закупори покрепче - немудреное дело. Не надо высматривать да выжидать солнца; дожди, сырость, утренние заморозки - ничто не помеха. А в конце зимы вынимай эту перебродившую, пахнущую хлебным квасом отаву, разноси по кормушкам - будут есть коровы да облизываться. Осока, крапива - даже их можно перегнать на молоко и мясо…
Тридцать семь ям силосу заложил Игнат Егорович. В каждой яме от тридцати до сорока тонн. Подсчитай, лежат в земле сокровища, копилка колхозного богатства на пустыре!
Сотни тысяч рублей в банке, новые подвесные дороги на скотном, чтобы не на руках таскать навоз, велосипеды у ребят, шелковые платья у девчат, крыши, крытые железом, музыка из радиоприемников - вот что такое силос! На красивой земле - красивая жизнь, отцовская мечта! Саше ли быть к этому равнодушным…
………………………………………………………………………
По-прежнему Игнат Егорович считал законом каждый свободный вечер вместе с Сашей проводить над учебниками. Книжную премудрость Саша схватывал быстрее Игната. Но если Саша просто запоминал, верил всему, что ни прочитает, без оговорок, то Игнат часто ворчливо спорил с учебниками:
- Что пишут? Башня для силоса дешевле ямы. А утеплять башню, а ремонтировать ее?.. Клепка каждый год будет расползаться по швам. Такие ремонты встанут в копеечку…
И он сразу выкладывал кучу житейских примеров, после чего и у Саши пропадало доверие к прочитанному.
Заботы и беспокойства были у них общими, мечтали они вместе, вместе учились, вместе работали, и новое для Саши открывалось через Игната Егоровича.
С Катей Саша помирился вскоре же после возвращения из города.
Проведенная в одиночестве часть ночи после размолвки была для Саши прощанием со старой сосной. И не только наступившие осенние дожди, не только зима с ее морозами помешала им встречаться на прежнем месте - другое. Их отношения изменились, стали более обыденными, но от этого вовсе не более холодными, наоборот - появилась простая дружественная близость. И эту дружбу незачем было скрывать от людей, прятаться с ней в темноту ночи под сень сосны, стоящей в стороне от дороги.
Старая сосна отслужила им свое и стала не нужна.
Катя начала приглашать Сашу в гости. Вместе с дедом, бывшим Сашиным учителем Аркадием Максимовичем, пили чай. Катя, сменив костюм на фланелевый халатик, с гладко забранными волосами, румяная, довольная новой для нее ролью гостеприимной хозяйки, угощала напористо:
- Саша! Ты что, как красна девица, сидишь? Вот варенье, вот слойки! Не заставляй кланяться.
После чая Аркадий Максимович любил посумерничать и пофилософствовать на какие-нибудь высокие темы - о вселенной, о человеческом уме, о будущем…
- Бесконечность окружающего мира меня не гнетет. Напротив! В этой бесконечности я вижу бесконечные возможности для применения человеческих сил. Да, да, друзья! В мироздании есть только один бог - человек!