"Надо посмотреть ей в глаза!" - твердо решает Ванюшка и, выбрав удобный момент, поворачивается к женщине. Он видит широко раскрытые голубые глаза, блестящие губы, выгнутые брови. Жарко покраснев, Ванюшка решает взгляд не отводить, но не выдерживает, и женщина понимает Ванюшку. Понимает, что он смущен, что видел ее смуглую грудь, следил за ее движениями, когда закалывала волосы, понимает, что он боится ее. Женщина открыто, весело улыбается. Торжеством сияет ее лицо, на котором написано откровенное: "Понравилась? Ничего мудреного в этом нет! Глаза у меня голубые, стан тонок, ноги стройны, грудь смугла… Влюбляйся в меня, влюбляйся!"
Поза женщины, движения, улыбка, губы говорят о естественности, необходимости того, что должно было происходить с Ванюшкой - молодым, здоровым парнем, сидящим рядом с молодой женщиной в кабине, укрывающей их от мира. Вокруг них тайга, безмолвие, одиночество дороги. Женщина словно говорит: "Дорога бежит под нами, над нами светит солнце, стоит вокруг лес, а мы сидим вдвоем. И мир так устроен, что люди должны любить друг друга, и ничего стыдного, зазорного нет в их любви!"
Когда смущенный Ванюшка отводит глаза, она с добродушной усмешкой говорит:
- Я из Короткино… Незамужняя…
И это звучит так естественно, что нет сомнения: в человеческой речи не существует более нужных, более естественных в этот миг слов. Именно эти слова женщина должна была сказать после того, как Ванюшка смутился, так как слова устраняли преграды, которые возводит человеческая мораль между незнакомыми мужчиной и женщиной. И между этих слов прозвучало: "Ты понравился мне. Ты молод, красив! Смотри, светит солнце, бежит дорога!"
- Меня зовут Лиза!
- А меня - Иван… Ванюшка! - отвечает он, понимая, что страшно обидит ее, если не скажет своего имени.
- Вот и познакомились! - легонько, удовлетворенно вздыхает она и невольно, сама не замечая, придвигается к Ванюшке. - Ты откуда едешь?
- Из Абрамкино, - отвечает Ванюшка.
С ним происходит непонятное: чувство неловкости, застенчивости исчезает, в движениях, позе, наклоне головы появляются простота, изящная легкость. Незнакомым для себя жестом - кивком головы - он забрасывает назад светлые волосы. Теперь ему совсем не трудно повернуться к женщине, посмотреть в глаза. Она отвечает веселой белозубой улыбкой.
- Пешком-то надоело идти? - спрашивает Ванюшка. - Поди, обрадовалась, когда машину увидела?
- Обрадовалась, Ванюша! - с готовностью подхватывает она. - Боюсь я одна по лесу ходить.
- Чего бояться? - спрашивает он.
- Одной - страшно! - поежившись, ответила она. - Одному плохо… Человеку плохо одному. Вот сейчас я шла дорогой… Тихо, дремотно, словно на земле и нет никого. О боже, думаю, неужели так и останется! Ни мамы у меня, ни мужа, ни ребятишек…
- Замуж бы выходила. Тебе замуж… - говорит Ванюшка, быстро взглядывая на нее. - Тебе замуж…
- Легко выйти! - заканчивает она и приглушенно, радостно смеется. - Замуж можно выйти, да не хочу!
- Почему?
- Мне и одной неплохо!
- Не поймешь тебя! То ты одна боишься быть, то тебе одной хорошо!
Лукаво подтолкнув его плечом, она вызывающе, грудным голосом поясняет:
- Я редко бываю одна!
- Чудная ты! - покачивает головой Ванюшка. - Ой и чудная ты! - с восхищением повторяет он. Так естественно, так просто выглядит все, что говорит и делает женщина, что ему и не приходит на ум осудить ее. Осудить ее - это значит осудить непонятное и незнакомое ему. Ей, женщине, вероятно, действительно жить одной лучше, хотя она боится одиночества, тайги, пустынной дороги.
- Ты сам чудной! - отшучивается Лиза. - Шибко чудной!
- Почему же? - живо спрашивает Ванюшка, морща нос. На душе весело, ласково.
- Понятный ты, открытый! - мягко, душевно произносит она. - С женщинами робеешь, стесняешься. Ты любить будешь долго, крепко. Вот за тебя бы я замуж вышла.
- Почему, ну почему! - хохоча, добивается Ванюшка.
- Верный ты человек, крепкий… - серьезно отвечает она, откровенно любуясь им.
Ванюшку с новой силой охватывает чувство легкости, простоты. Странным кажется, что он спервоначалу стеснялся глядеть на открытый ворот легкого платья, на оголенные коленки. Теперь он смотрит на нее без чувства неловкости: ему даже нравится смотреть, а ей видеть, что он смотрит.
- Замуж тебе надо! - убежденно говорит Ванюшка.
- Бери! - тянется Лиза к нему.
- Быстро! - хохочет Ванюшка и, машинально глянув на спидометр, восклицает: - Ух ты! Тридцать километров иду без передышки!
Резко затормозив, он выключает мотор, шутливо обращается к женщине:
- Остановка Березай, кто хочет - вылезай!
Откинувшись на сиденье, она языком проводит по алым губам; заметная, синеватая, на виске бьется жилка.
- Прогуляйся, отдохни! - предлагает Ванюшка, протягивая руку к двери.
- Подожди! - шепчет она и ловким, гибким движением рук обхватывает его голову, притягивает к себе. Сидящий в неловкой позе Ванюшка теряет равновесие, валится к ней на грудь. Падая, он быстро думает о том, что остановку автомобиля Лиза истолковала по-своему. "Она подумала, что специально остановился!" - пробегает мысль, но тут же глохнет, моментально забывается. К его губам прижимаются теплые губы женщины, руки крепко обнимают шею.
- Бензином от тебя пахнет… страшно!
Ванюшка не может освободиться из ее рук, не может оттолкнуть женщину - это будет сильнее пощечины, больнее, чем удар наотмашь. Ванюшке кажется, что если он оттолкнет ее, то он оттолкнет не только ее, а все, что вокруг них: солнце, тайгу, голубую стремнину Ингоды, весь сияющий мир. Добрая жалость, нежность к женщине - красивой, одинокой, сильной - охватывает его. "Она хорошая", - убежденно думает Ванюшка и мягко, легко обнимает ее за плечи. Она зябко сжимается, замирает. Слышно, как в остывающем радиаторе пощелкивает, побулькивает.
- Хороший ты! - шепчет женщина.
- Ты - хорошая! - тоже шепотом отвечает Ванюшка.
- Я недавно женился, - после длинной паузы говорит он. - Десять дней как женатый…
- Молчи! - закрыв глаза, просит Лиза.
Так проходит еще несколько минут.
- Хорошая у тебя жена? - наконец спрашивает она.
- Хорошая!
- Я знаю! - говорит она. - Поцелуй меня!
Он целует.
- А теперь поехали! - грустно произносит Лиза.
Отвернувшись, она долго молчит. Они проезжают километров пять, когда женщина садится прямо, поправляет волосы. Глаза ее сухо блестят.
- Не торопись! - просит она Ванюшку. - Не торопись!
7
После Короткино Ванюшка остается один.
Ни стыда, ни угрызений совести он не испытывает, словно то, что было, должно было быть. Происшедшее не имеет никакого отношения к Анке, как будто Анка находится в одном мире, а случайная попутчица - в другом. Ванюшка сердцем чувствует, что, поцеловав женщину, поступил правильно, так как что-то высшее, не поддающееся объяснению, руководило его поступками. Это непонятное, высшее, человеческое для него связано с тем, что окружало его и женщину: с солнцем, тайгой, голубыми реками и пустынной лентой дороги.
"Трудно человеку быть одному!" - печально пожаловалась женщина, и это тоже было связано с окружающим миром. Ванюшке думается, что грех совершил не он, а другой, неизвестный ему человек, оставивший женщину одинокой среди солнца, тайги, синих рек, зеленой травы. О сложности жизни думает Ванюшка, понимая, что до самой смерти будет помнить о встрече с женщиной. Воспоминание будет принадлежать ему точно так, как принадлежит весь мир.
…За кедрачами дорога круто вздымается на увал, петлянув по островерхой сопке, зигзагом опускается к небольшой речушке Блудной. Бурная, стремительная, Блудная встает на пути.
- Ого! - восклицает Ванюшка.
Блудная разлилась - мутно-коричневая, громкоголосая, выпирает из берегов, облизав прибрежные тальники, заползает на полотно дороги.
- Ну и ну! - Ванюшка по знакомой талине старается прикинуть, на сколько прибыла река. Пожалуй, на полметра, если судить по тому, что вода касается нижних ветвей кустарника.
- Вот беда! - восклицает Ванюшка, нахлобучивая на лоб кепку, чтобы не слепило солнце, затем, немного подумав, снимает сапоги, портянки, потом, еще подумав, - брюки.
- Интересно, холодная или нет? - соображает он, пробуя воду большим пальцем ноги. - Холодноватая, черт возьми! Впрочем, они все холодноватые, эти горные речушки! Все!
Нащупывая пальцами неровности дна, Ванюшка медленно входит в воду. Она обжигает ноги. Вода кажется холоднее от того, что ожесточенно палит полдневное раскаленное солнце. Но постепенно ноги привыкают к холоду.
Как слепой, вытянув вперед руки, нащупывая дно, идет по Блудной Ванюшка. Вода поднимается выше колен, потом река мельчает: середина позади. Течение валит с ног, так хватает за икры, что чудится - их сжимают пальцами. Под ступнями скользят катыши - камни, режут кожу осколки гранита.
Прежде чем вернуться к машине, Ванюшка опять забредает вглубь, указательным пальцем прижимает на ноге то место, до которого дошла вода. Палец он не отпускает, старательно придерживая его, идет к машине. Став рядом с колесом, обмечает на нем глубину.
- Тю-тю! - вытягивает губы Ванюшка. - Так, пожалуй, и выхлопную трубу захлестнет! А что, запросто захлестнет! Скажи, захлестнет или нет? - подозрительно прищуриваясь, спрашивает он машину. - Не знаешь! Вот и я не знаю…
От отметки на ноге до отверстия выхлопной трубы сантиметра три-четыре, Ванюшка мрачнеет.
- Если наклонишься, чуть пойдешь боком, что произойдет? Захлебнешься! - говорит он, грозя пальцем выхлопной трубе.
- Что же делать? - вслух размышляет он.
Ванюшка колебался бы дольше, если бы не заметил на песке свежие следы шин. Судя по протектору, по ширине колеи и скатов, через Блудную часа два-три назад прошла такая же машина, как у него.
- Что же мы имеем перед собой? - машину и себя спрашивает Ванюшка.
Подпрыгивая на камнях, Блудная спускается с сопки, полого уходит в распадок. Река потому и называется Блудной, что блудит, виляет меж сопками, быстрая и неспокойная. Места дикие, безлюдные; буреломистая тайга громоздится на сопках. "Засяду - помощи не жди! - мелькает мысль, - Река эта такая - невежливая…"
Ванюшка осторожно сводит машину в реку. Как только колеса окунаются, он прибавляет газу - журчит, пенится, ревет вода. Брызги вздымаются стеной, солнце зажигает в них многоцветную радугу. Ванюшка не видит, что делается под машиной, он лишь представляет, как вода заливает диски колес, доходит до тормозного барабана, затем поднимается к выхлопной трубе. Это опасно.
Когда под машиной слышен негромкий всхлип воды, которую будоражит выхлоп, Ванюшка до отказа выжимает акселератор, чтобы на большой скорости выскочить на крутой берег.
Ваа-а-ай! - ревет машина. Она, подпрыгивая, мнет, раздвигает в стороны воду, тугие, толстые струи двумя веерами поднимаются вверх, отчего автомобиль оказывается как бы в коридорчике. Ванюшке больно слушать надсадный вой машины, видеть, как она напрягает силы, старается отбросить воду, чтобы быть свободной, способной к полету.
- Давай, милая, давай! - умоляюще, с верой в машину шепчет Ванюшка.
Автомобиль медленно движется вперед, упрямо наклонив радиатор, и Ванюшка тоже наклоняется вперед, втягивает шею в плечи, напружинивается, как перед прыжком; он даже раскачивается взад и вперед, чтобы помочь этим машине.
- Ну, еще немного, ну капельку! - умоляет он.
Громко, захлебываясь, ревет под выхлопом вода: глушитель совсем погрузился в нее.
- Еще немножко! - вдруг свирепо кричит на автомобиль Ванюшка. Машина проходит метр, второй, прошла бы третий, но из-под капота вдруг цевкой брызгает вода, раздается такой звук, словно мотор подавился, захлебнулся. Сразу Ванюшка не может сообразить, что произошло - почему под капотом вода, почему она бьет вверх. На мгновение он теряется и только поэтому не отпускает ногой акселератор, и машина продолжает двигаться. В следующее мгновение он понимает, что воду на капот гонит вентилятор охлаждения, но машина еще минует самое глубокое место.
- Молодец, милая, молодец! - кричит Ванюшка, готовый обнять машину. - Молодец, товарищ машина!
Как раз в эту секунду автомобиль наклоняется, вздрагивает и, прежде чем Ванюшка успевает перекинуть рычаги, останавливается. В тишине победно, обрадованно ревет Блудная.
- Яма! - догадывается Ванюшка.
Он резко нажимает на стартер, затаив дыхание, ждет, когда мотор вздрогнет. Сильный аккумулятор проворачивает поршни, сквозь рев воды раздается неуверенное биение первых тактов. По-прежнему не дыша, боясь, что мотор заглохнет, он осторожно прибавляет обороты.
- Поехала, поехала! - морщится от жалости к машине Ванюшка. Автомобиль судорожно цепляется за песчаное дно колесами, силится оторваться от песка, покачивается, как человек с зубной болью. - "Ой-уй-оу!" - ревет мотор. А у Ванюшки вдруг холодеет в груди: стараясь выбраться, машина с каждым мгновением все глубже и глубже зарывается в песок. Он протягивает руку, чтобы выключить зажигание, но не успевает: утробно всхлипнув, машина останавливается сама.
Из-под капота валит пар.
- Все! - шепчет Ванюшка.
8
С ног до головы мокрый, Ванюшка стоит на крыле машины. С него струйками льется вода, смешанная с песком. Подождав, чуточку обсохнув, он забирается в кабину, чтобы обдумать положение.
Две-три минуты прошло с тех пор, как забуксовала машина, но в мире все переменилось: и солнце светит не так ярко, и тайга не веселая и праздничная, как была раньше, и Блудная не кажется живописной, причудливой рекой. Совсем другой, незнакомой стала машина. Где легкость, подвижность, крылатость Ванюшкиного автомобиля? Тяжелый, насупленный и мертвый стоит он в холодной воде.
Фары машины, точно потеками слез, облиты грязной жижей, колеса тупо упираются в воду. Погруженный в реку автомобиль кажется обрубком металла. Кургузый, жалкий, несчастный обрубок.
Сгорбившись, Ванюшка сидит на горячем сиденье. Шум неистовой Блудной как бы углубляет, подчеркивает тишину распадка, тишина звенит в ушах, тревожит, как иногда тревожит непонятный, разнобойный шум… Итак, нужно все обдумать.
Разных шоферов знал Ванюшка, и все они, забуксовав, по-разному вели себя. Одни, обозлившись, негодовали, бросались, как в драку, на машину, чтобы натиском, злой энергией, выдернуть из земли или воды; другие отчаивались, схватившись руками за голову, стонали от огорчения; третьи терпеливо, скучно, борясь с ленью, превозмогая нежелание работать, возились с машиной. Все это не подходит Ванюшке. Он вспоминает, как поступал с забуксовавшим трактором отец.
После нескольких безуспешных попыток выбраться из грязи, отец выходил из кабины, садился на сухое местечко. Он любопытно, осуждающе глядел на трактор: "Просили же тебя засесть!", не спеша курил, смачно пускал дым и крепко чесал пальцами седой висок. С каждой затяжкой самосадом отец веселел - наливались насмешливой влагой светлые глаза, морщился нос, в лукавой хитринке кривились крупные зубы. Наконец он, улыбнувшись, говорил Ванюшке поучительно: "Смотри, в этой холерине, в этой тракторюге, восемьдесят лошадиных сил, а он сидит, как ползунок на горшке, - ни встать, ни пойти! Ослаб, этот холерный тракторюга!" Когда Ванюшка соглашался, что трактор действительно, видимо, ослаб, отец снисходительно бросал: "Я его вытащу! Вытащу, хоть во мне и четверти лошадиной силы нет!"
Отец вытаскивал трактор из грязи так ловко, с таким изощренным изобретательством, что Ванюшка замирал от восторга, а отец по-детски, взахлеб смеялся: "Ну скажи, тракторюга, у кого больше сил - у тебя или у меня?"
Вспомнив отца, его лукавую улыбку, привычные жесты, Ванюшка, ни секунды не раздумывая, выскакивает из кабины в воду, раздвигая ее крепкими, мускулистыми бедрами, выбирается на берег.
- Ну, батька, ну, батька! - любовно шепчет Ванюшка.
Через пять минут план готов: он поддомкратит задние колеса, натаскает под них камней, машина встанет на твердую основу, он рывком подаст ее вперед и выберется из ямы. Вот и все, хотя придется труднехонько: домкратить в воде машину - это не пироги с морковкой есть.
- Сколько у вас лошадиных сил? - спрашивает Ванюшка машину. - Благодарю! А у меня и четверти силы нет! Однако пожалуйста бриться, товарищ машинюга…
Ванюшка идет к автомобилю, достает домкрат, вороток, гаечный ключ. Старательно протерев запылившийся инструмент, осматривает задние колеса, которые сидят значительно ниже, чем передние. Они почти целиком ушли в воду, так что видна только черная блестящая кромка.
- Неприятность! - восклицает Ванюшка, потому что, качая домкрат, ему придется с головой погружаться в воду.
- Водолазом заделаюсь! - решает он.
Поставив домкрат на дно, он набирает в грудь как можно больше воздуха и опускается плечами и лицом в воду. Он, видимо, плохо рассчитывает движение - валится на бок, домкрат выскальзывает из рук. Вынырнув, Ванюшка хочет удивленно свистнуть, но вместо свиста изо рта пузырится вода.
- Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! - говорит Ванюшка.
Следующее погружение в воду он рассчитывает лучше - удается поставить домкрат, сделать несколько качков воротком. Вынырнув, он дрожит от холода, дышит тяжело.
- Ванюшка, ты дурак! - вдруг убежденно говорит он и снимает с руки новенькие часы "Победа".
Часы стоят.
- Ванюшка, ты дурак и чучело! - повторяет он. Подумав, снова надевает часы на руку. - "Потом вылью воду, разберусь, что к чему!"
Во время следующего нырка Ванюшка делает десять качаний воротком, мысленно ругая себя за то, что не сделал отметку на колесе, по которой можно было бы узнать, поднимается оно из воды или нет. Поэтому во время очередного отдыха он прочерчивает ногтем на резине тоненькую риску. Затем делает еще десять качаний. Дальше домкрат не идет.
- Тьфу! - выхаркивает воду Ванюшка. Несколько секунд он дышит так тяжело, как дышит рыба, выброшенная на берег. Открыв слипшиеся веки, он глядит на черточку - она и не думала подниматься.
- Домкрат уходит в дно! - догадывается он.
Пьяной походкой, борясь с осатаневшим течением, выходит на берег, поеживаясь от холода и острой боли в ногах, идет искать плоские камни, которые можно было бы подложить под домкрат. Как назло, хороших камней не видно. Попадаются круглые и овальные, слишком большие и слишком маленькие. Он все дальше поднимается на сопку и вдруг мычит от острой боли: в палец левой ноги впивается осколок камня. Вытащив его и послюнив ранку, Ванюшка невольно оглядывается, и его вновь поражает вид окружающего. Горы, сопки перед горами, сосняк за сопками, река кажутся не такими, какими они бывают обычно. Дремотно-тяжелое, неприятное, притаившееся живет вокруг Ванюшки, и непонятно, почему оно такое. Сумрак кедрача кажется жутковатым, полным опасностей, изгиб Блудной - коварным, сопки полны пугающих неожиданностей.
С кручи машина кажется почти затонувшей: ни колес, ни крыльев не видно, представляется, что вода подбирается к мешкам с сахаром. Машина грязна, понура. У Ванюшки щемит сердце, словно не машина, а сам он мокнет в холодной речке, намертво прикованный ко дну. Некоторое время он неотрывно глядит на машину, затем встряхивает головой, как будто отмахивается от липкого, неприятного.