- У тебя сколько сил… А у меня! - говорит он тихо, невнятно. Перед глазами встает серый, унылый человек - невидимый противник, с которым Ванюшка спорит, когда бывает тяжело. Тускло-свинцовыми глазами серый человек смотрит на него, недобро усмехается: "Вот она, шоферская жизнь!" Еще раз упрямо мотнув головой, Ванюшка громко, веселее повторяет: - У тебя сколько сил… А у меня!
Невидимый противник исчезает.
Ванюшка бегом поднимается по склону сопки, не сразу, но находит два плоских камня, потом - еще три.
- Попались! - торжествует он, хотя торжествовать рано: один камень он снесет вниз легко, а два - нет. Значит, придется подниматься на гору четырежды. "Ничего! Погуляю!" - думает Ванюшка, взваливая на голое плечо камень. Он уносит его, кладет на берегу, погрозив пальцем автомобилю:
- Вот обожди! Притащу четыре, тогда узнаешь, что будет!
Он притаскивает еще камень, хочет пойти за третьим, как обращает внимание на то, что в наклоне машины есть какая-то перемена. Неуловимая еще, но он уже твердо уверен, что с машиной произошло неладное, хотя внешне как будто ничего не изменилось. Просто у него такое ощущение, словно машина сделалась еще более жалкой, несчастной. Ванюшке мерещится, что машина зовет его на помощь.
- Глупость! - говорит он, стараясь успокоить себя, но не успокаивается, а стремглав сбегает с кручи. Ему вдруг кажется, что машина позвала его тревожным, испуганным голосом: "Иди на помощь, Ванюшка!"
- Что случилось? - спрашивает он. Рядом с машиной Ванюшка теряет ощущение, что с автомобилем произошло неприятное. Потом он догадывается, что нужно посмотреть на черточку, проведенную ногтем.
Черточки не видно. Да что черточки - задних колес не видно, точно их и не было.
- Вот это дело! - раздельно, по слогам произносит Ванюшка.
Машина медленно-медленно погружается: вода вымывает песок из-под колес, выхватывает песчинку за песчинкой.
Дно Блудной, на котором стоит машина, подобно трясине.
Ванюшка на миг представляет: машина уходит в воду все глубже и глубже; уже нет передних колес, потом крыльев, мотора, кабины. Нет ничего - бурливая река несется поверх автомобиля.
Ванюшка до крови закусывает губу, трясет головой, чтобы отогнать ужасное видение.
9
Дальнейшее похоже на дурной сон. Далекое, полузабытое воспоминание охватывает Ванюшку. Он слышит приглушенный голос матери, которая рассказывает о страшном.
- И пошли мы по миру просить хлеба Христа ради! - с болью говорит мать, а ссутулившийся отец поддакивает ей, его голос тоже приглушен и тосклив. Жуткие тени от керосиновой лампы бродят по комнате, заползают на печку. Ванюшке делается совсем страшно, так как он теряет ощущение времени, которое вдруг пятится назад. Чудится Ванюшке, что за темными окнами нет сельсовета с алым флагом, школы-десятилетки, лозунга на клубе: "Коммунизм - это есть Советская власть плюс электрификация", который он умеет читать, но еще не понимает. Холодный пот выступает на Ванюшкином лбу.
- Мама, не надо! - просит он мать.
- Глупенький! - ласковым шепотом говорит мать, - Это же давно было… Еще до Советской власти…
Ванюшка сбрасывает шубейку, подскочив к окну, прижимается носом к холодному стеклу. Он видит ярко освещенный красный флаг на сельсовете, школу-десятилетку, знакомый плакат. Нет, не повернулось назад время!
Ванюшке теперь не так страшно слушать рассказ матери о том, как у деда за недоимки отняли единственную лошадь, и семья пошла по миру.
- А когда пришла Советская власть, дед первым вступил в колхоз, - продолжает мать. - С ним вступили и мы.
- Наш конь, Гнедок, тоже пошел в колхоз! - шутит отец. - Отобрали его у кулака. Хороший был конь, смирный да работящий! А мне не до него было - за тракторами гонялся.
Ванюшка от радости дрыгает ногами под шубой, тоненько хихикает, свертывается уютным калачиком.
- Хорошо, что Советская власть, а, мама? - дрогнувшим голосом, боясь, что опять пригрезится повернувшее назад время, спрашивает Ванюшка.
- Сказанешь же! - улыбается отец, ласково опуская руку на голову сына. - Ты как тот лектор…
- Какой лектор? - счастливо-капризным голосом тянет Ванюшка.
- Прошлогодний. Читал лекцию о преимуществах Советской власти. Смешно, будто мы без него не знаем!
- Мы знаем… - лукаво, ямочками на детских щеках улыбается Ванюшка, испытывая желание схватить руку отца, прижаться к ней, но сдерживает себя, так как мужикам миловаться негоже.
Сморенный дневной усталостью, Ванюшка быстро засыпает, вздыхает во сне от счастья, но перед пробуждением видит суставчатые мохнатые лапы паука, ползущего к матери; алым светом в темноте горят жадные паучьи глаза, а когда паук открывает рот, в нем бьются в смертельной судороге тонкие лошадиные ноги. "Мама, беги!" - хочет закричать он, но не может… Проснувшись, Ванюшка торопливо нащупывает руку отца. Здесь!
Сейчас, на берегу Блудной, ему вспоминается тревожный голос матери, лошадиные ноги, бьющиеся в жадной пасти. Детские воспоминания всегда сильны, а Ванюшкино - страшно. Невозможное, дивное сравнение приходит на ум - лошадь и машина. У деда с семьей хлеб и жизнь отнял исправник, отобрав лошадь; песчаное дно Блудной засасывает новую Ванюшкину машину, в которой для него все: работа, радость, любовь к Анке, отдельная квартира.
Что делать, как бороться с песком? Как паук в паутину, затягивает он теплый металл, не успевшее остыть тело его машины. Ванюшка - одни на одни с быстрой горной рекой. Дикие, могучие силы природы и девятнадцатилетний юноша. Ни души человеческой вокруг. Замер, полег на землю табун лошадей, заключенный в моторе, не помощник теперь машина, а несчастное существо, нуждающееся в помощи.
Ванюшка одинехонек на берегу быстрой Блудной.
Жадно чмокая волной, река засасывает автомобиль; насмешливые блики несутся по реке, дразнят наглыми зайчиками, ехидно подмигивают: "Моем-моем! Мы сильны, нас много!" Из насмешливых наглых зайчиков внезапно выглядывает серое, скучное лицо невидимого противника, подморгнув, оскаливает зубы: "Ну как! Хороша твоя жизнь, Иван Чепрасов? Что теперь скажешь?"
Ванюшка вздрагивает, словно его наотмашь полоснули тонким бичом. Сколько времени он стоит в неподвижности? Час, полчаса… Нет, всего несколько секунд, с его руки еще стекают холодные капли воды. Значит, всего несколько секунд длились воспоминания, растерянность; значит, ничего страшного не произошло, ибо самый страшный враг Ванюшки сейчас не река, не песок, а время. Оно - враг!
Ванюшка хватает камень, обдирая ногти, взваливает на плечо, бросается в реку. Он не чувствует ни холода, ни уколов в подошвы, ни тяжести камня; ничего не чувствует, не видит Ванюшка, реально в мире одно - машину засасывает песок.
Набрав воздуха, он ныряет в воду, кладет камень, на него ставит домкрат и, стараясь не думать об остальных трех колесах, качает вороток. Как секунды, считает про себя качки: "Раз, два, три…" На семнадцатом воздуха не хватает, но он не выныривает, досчитывает до двадцати, решает прибавить еще пять, но резкая боль в легких выбрасывает его на поверхность.
Колесо по-прежнему скрыто водой, поднялось ли оно хоть немного, узнать невозможно - черточка скрыта.
- Не думать! - приказывает себе Ванюшка.
Когда стержень домкрата кончается, Ванюшка выныривает нарочито медленно, заранее уговаривает себя: "Ну и пусть подалась мало, что из этого! Буду еще подкладывать камни!"
- Так! - громко произносит Ванюшка.
Поддомкраченное колесо - на прежнем месте. Камень под давлением домкрата уходит в песок.
- Нужен другой камень! - говорит реке Ванюшка. - Я знаю, где есть такие камни… Я видел такие камни! - упрямо продолжает он. - Я знаю! Я видел! Я принесу эти камни, принесу! - взмахивает он обеими руками.
Поднявшись на вершину сопки, Ванюшка понимает, что большие плоские камни одному не взвалить на спину. Придется катить их.
- Ты молодец, гора! - с вызовом, обращенным к реке, хвалит сопку Ванюшка. - Ты поможешь катить камни.
Камень поворачивается тяжело, медленно, а время начинает бежать с бешеной скоростью. Часы стоят, поэтому Ванюшка никак не может убедить себя в том, что время движется обычно - в минуте столько же секунд, сколько и было, а в часе не стало больше минут. Ему представляется, что он больше часа катит камень до берега Блудной. Пальцы кровоточат, ноги - в царапинах, песок и пот покрывают тело.
Ванюшка не смотрит на машину. Не смотрит потому, что боится увидеть, что она еще больше погрузилась в воду. Не поднимая головы, он закатывает камень под задние колеса, хочет разогнуться, чтобы хватить свежего воздуха, но больно ударяется головой о кузов.
- Сахар! Сахар! - замирая, шепчет Ванюшка.
Через пять - десять минут волна лизнет кузов, ворвется под доски, проникнет в мешки с сахаром…
Время для Ванюшки сливается в сплошное ощущение тяжести, боли в ногах, в пояснице. Путь от машины до берега состоит из трех неравноценных отрезков - трудного у машины, когда его, нагруженного мешком, валит с ног вода; легкого, когда он шагает в десяти метрах от машины, и самого тяжелого, когда он, изнеможенный, делает последние метры. Он не проходит их, а бежит под тяжестью мешка и обессиленно падает на землю.
Мысли, как вата, которой набили голову. Думает он разрозненными словами, клочками мыслей: "В мешке семьдесят килограммов… Если надеть сапоги, ноги не будет резать, боль прекратится, но в них невозможно работать. Сапоги наполнятся водой… Килограмм сахара стоит девяносто четыре копейки… Где-то я читал, что ребятишки без сахара плохо растут… Анка не любит сахар-песок, а рафинад она грызет с хрустом. Зубы у нее белые-белые… Лопну, надсажусь, а сахар вытаскаю… В клубе сегодня идет "Люди на мосту""…
Время сосредоточивается, концентрируется в мешках с сахаром, которые как бы становятся мерой секунд и минут.
Чем больше устает Ванюшка, тем длиннее кажется путь от кузова до берега, тем бездумнее работает он. В бездумии - облегчение, так как для мыслей нужна энергия, которую он бережет. Мыслей нет, а вместо них в голове гвоздем сидит твердая убежденность в том, что сахар нужно спасти. Перед этим затушевывается все, даже боль, даже страх за машину, которую по-прежнему засасывает река. Машина ему в этот миг представляется менее обиженной, жалкой, чем мешки с сахаром. Автомобиль, он все-таки живой, он все-таки оживет.
Ванюшка как-то вдруг обнаруживает, что мешки кончились. Это открытие неожиданно, но большой радости не приносит: слишком он устал, слишком ноют ноги и руки для того, чтобы радоваться. Он бегло оглядывает кучу мешков на берегу и, выпрямившись, вскидывает голову. Подобие улыбки появляется на черном потном лице Ванюшки.
10
- Ого! - восклицает он и морщит нос.
Он стоит, выпрямившись, закинув голову. Поза у него гордая, взгляд - углубленно задумчивый, точно Ванюшка вглядывается внутрь самого себя. Кажется, он открыл что-то удивительное, нашел негаданно-радостное.
- Ого! - кричит Ванюшка.
Проходит усталость, спина перестает ныть, словно ее погладили теплым.
- А ты ничего… ты молодец, Ванюшка! - говорит он сам себе, - Ты, в общем-то, ничего!
Ванюшка доволен собой, так как он только теперь обнаружил, что перетаскивал мешки с сахаром на левый берег Блудной. Значит, он никогда не терял уверенности в победе над рекой, не допускал мысли, что может вернуться назад.
Гордость за самого себя испытывает Ванюшка. "Вот ты какой!" - впервые в жизни думает он о себе, как о постороннем. Повеселевший, за несколько секунд отдохнувший, Ванюшка, как на штурм осажденного города, бросается на большой квадратный камень, подталкивает его под задний мост, ставит домкрат, набирает воздух в легкие, но останавливается…
- Погоди, товарищ машина, - широко открыв глаза, говорит Ванюшка. - Ты стала легче? А может быть, теперь охотнее пойдешь вверх?.. Не отвечаешь! Хорошо же!
Нырнув, качает домкрат - легко, споро. Как послушная лошадь ногу, автомобиль поднимает левое колесо. Докачавшись до звона в ушах, Ванюшка тяжело облокачивается на кузов.
- Ду-рак! Про-сто-филя! - меж прерывистыми вздохами говорит он. - Нужно было сразу облегчить машину!
- Дурак! - зло ругает себя Ванюшка, забывая о том, что вынести мешки с сахаром, справиться с такой работой, какую на складе выполняют два здоровенных грузчика, ему помогла боязнь за груз, тревожная мысль о том, что сахар погибнет.
- Вот так-то, товарищ машина! - обращается он к автомобилю и в этот момент думает о том, что он теперь знает, как поступать с машиной, когда она утопает в реке с тяжелым грузом. Теперь знает, а раньше, полчаса назад, не знал. Мысль о том, что знания приходят с годами, приобретаются так же тяжело, как сегодня в Блудной, поражает Ванюшку. "Ой-ой!" - шепчет он, сидя по горло в воде; в этот миг жизнь представляется непрерывной цепью узнавания неизвестного. В неоглядном, громадном пространстве его будущей жизни Ванюшка видит тысячи Блудных, тяжелых квадратных камней, миллионы ссадин и ран на руках и ногах, бессонные ночи, ломающую тело усталость. Впервые за свои девятнадцать лет он думает о жизни не как о голубом, солнечном течении дней, а как о днях труда, ошибок, открывания в себе неизвестного.
Не знал, не умел!.. "Сколько же этого во мне!" - тоскливо думает Ванюшка, щупая пальцем лоб таким движением, каким слепой человек ощупывает незнакомый предмет. Что есть под твердой лобовой костью? Учебники семи классов, курсы шоферов, от силы сотня книг да шесть-семь лет жизни, когда он стал осмысленно относиться к окружающему. И все! Ужасно мало в его, Ванюшкином, лбу… Он многого не знает. Пугающая бездна незнания открывается черным провалом, в котором редко-редко блестят искорки, - это то, что он знает.
Ванюшке вдруг представляется, что он словно со стороны смотрит на самого себя - молодого, неопытного, знающего так мало, что знание кажется ничтожной пылинкой.
- Ох как трудно! - с болью произносит Ванюшка.
Он разжимает пальцы, подносит руку к глазам. На ладони песок. Из чего состоит он, почему так крепок? Ничего не знает о песке… Подняв голову, видит раннюю большую звезду. Почему она появляется раньше всех, почему свет ее ласков и мягок?.. Как запустили люди спутник Земли, что значит орбита наклонена к плоскости эклиптики, или нет, не к эклиптике, а… К чему она наклонена? Господи боже мой, что это значит - эклиптика?
- Трудно, трудно! - тоскует Ванюшка.
Время опять то останавливается, то летит с небывалой скоростью - нет у него меры, кроме качков домкрата. Подняв одно колесо, Ванюшка снова идет на гору за большим камнем, скатывает вниз, домкратит левое колесо. Он торопится, горит от спешки и нетерпения. Совершенно случайно Ванюшка замечает, что на небе нет солнца. Вечереет, прозрачная дымка стелется в низинах. Не меньше пяти часов возится он с машиной. Уже пришла с работы Анка, оканчивается семичасовой сеанс в поселковом клубе.
Встав задними колесами на два больших плоских камня, машина не проваливается в песок. Теперь на гору Ванюшка поднимается медленно, передыхая. Сразу наваливается вся боль, которой раньше он не чувствовал, - в ногах, в пальцах, в пояснице; горит кровоточащая ссадина на плече, огромный кровоподтек на колене.
Острым краешком выплывает из-за кедрачей прозрачный месяц, пыльным светом рассасывается по сопкам и распадку. Блудная похожа на поток струящегося олова. Сопки кажутся выросшими, громадными, а лощинка меж ними узкой, уменьшившейся.
Полчаса Ванюшка тратит на то, чтобы прикатить еще два камня, полчаса - на то, чтобы поднять на них передние колеса, и только тогда облегченно вздыхает: автомобиль стоит на твердом. Ванюшка не торопится заводить мотор - обходит машину, притрагивается пальцами к мокрому дереву и металлу, словно хочет убедиться, что и металл и дерево на месте. Потом тяжело, устало садится в кабину, закрыв глаза, отдыхает. Голову он кладет на гладкую баранку.
Ванюшка набирается сил перед тем, как рвануть машину вперед. Автомобилю предстоит трудное испытание - поставленный на ограничитель, он должен сделать такой рывок, чтобы, опершись о четыре точки на камнях, махом выбраться из ямы. Несколько секунд будет длиться это, но все силы машины Ванюшка бросит на последний рывок.
Наконец Ванюшка стряхивает оцепенение. На широких скулах застывают желваки, глаза суживаются, кирпичный румянец стекает со щек. Жестким становится взгляд Ванюшки.
- Для тебя же, товарищ машина! - как бы оправдываясь, говорит он и надавливает ногой на стартер.
Машина заводится легко, охотно, словно давно уже истосковалась по работе, соскучилась по Ванюшкиным рукам и ногам. Услышав голос ожившей машины, Ванюшка суровеет, сильнее стискивает зубы. "Ты бы не так пела, машина, коли бы знала, что предстоит!" - думает он. Ванюшка напружинивается, чтобы стремительно сделать три слитных движения - выжать сцепление, переключить рычаг скорости и дать самый полный газ. От этого машина должна вздрогнуть, как от удара, взревев бешеным голосом, рвануться на простор дороги.
- Ну, давай! - говорит Ванюшка и почему-то вспоминает любимую песню отца: "Прокати нас, Петруша, на тракторе, до околицы нас прокати…"
- Кулаки на тебя разобижены, - в полную силу поет он и неуловимо быстро перекидывает рычаги, жмет на газ.
Диким зверем воет машина. Что-то гремит, скрежещет металл, колеса разбрасывают воду, песок, камни. Просвечивающий в сероватом свете луны поднимается каскад брызг.
Проходит секунда, вторая, третья, сперва кажется, что машина неподвижна, но потом она резко дергается, делает рывок вперед.
- Давай! - кричит Ванюшка, раскачиваясь, чтобы движением своего тела помочь автомобилю. - Давай! Ну, давай!
Тишина наступает внезапно - кажется, что в машине обрывается, рвется с треском звонкий металл. Тишина ударяет Ванюшку мягким, но сильным кулаком.
Сорвавшись с камней, машина опустилась в ту же яму.
Ванюшка приходит в себя оттого, что кровоточащими пальцами вцепился в холодный вороток - железный прут, которым он качает домкрат. Как попал он в руки, когда, Ванюшка не знает. Вывалившись из машины в воду, он в исступлении машет воротком, кричит машине, реке, сопкам:
- Что вы делаете? Что делаете?
Гнев охватывает его. Все, значит, напрасно: камни, мешки, опасный для машины рывок, напряжение нервов. Ванюшка широко замахивается и, ослепленный ненавистью, наотмашь ударяет воротком по кузову. Дерево жалобно хрустит.
- Получай! - кричит Ванюшка.
И наступает отрезвление - рваная полоска на кузове притягивает, манит к себе Ванюшку; перекосив лицо, он смотрит на нее, борясь с течением, вплотную подходит к кузову, как незрячий ощупывает ямку и вдруг, дергаясь всем телом, беззвучно плачет.
В его плаче - беспомощность перед Блудной, боль в теле, усталость перенапряженных нервов, жалость к машине, к себе, к мешкам сахара, сиротливо белеющим на берегу, к Анке, не спящей в темной комнате общежития, жалость к тому, что он один под темным небом с равнодушными звездами.
Он плачет потому, что начальник автоколонны Спиридонов утром кричал: "Сдай машину!"; плачет оттого, что ему снова придется подниматься на колючую сопку, снова таскать камни, и теперь уже не четыре, а десять раз по четыре, чтобы вымостить дорогу до самого берега.