- Не все сразу, - заулыбался помощник прокурора. - С этим придется повременить. А с ворами он сидеть не будет! Уж будьте спокойны! Не будет. Не будет! - приговаривал он, легонько похлопывая Рыжова по плечу, то ли ободряюще, то ли показывая путь к двери.
Уже спускаясь с лестницы, Игорь Сергеевич обругал себя за то, что некстати заговорил о ворах. Обругал он и улыбчивого прокурора, увильнувшего от первостепенного вопроса. Заодно досталось и Анатолию, который дал повод для этого дурацкого спора: кому с кем сидеть. Как будто им с Тасей станет легче, если Гена будет общаться не с ворами, а с другими подонками.
Вспомнив, сколько унизительных минут пришлось пережить, чтобы добиться этой встречи, и сознавая, что уходит ни с чем, Игорь Сергеевич мог только снова и снова ударять разъяренным кулаком по равнодушным лестничным перилам.
20
Антошку с детства окружали люди, говорившие и спорившие о воспитании детей. Она привыкла к таким разговорам, понимала их важность, но, как все привычное, они ей давно наскучили. У нее было полно своих забот, а студенты, которые ухаживали за ней в университете, уже вышли из того возраста, когда им нужна была помощь общественности.
Она была еще школьницей, когда Анатолий привел к ним Катю и представил как свою жену. Вот тогда еще Антошку резануло такое неожиданное и острое чувство ревности, что она заснула в слезах. После, догадавшись по обрывкам разговоров, что Анатолий в семейной жизни несчастлив, она еще больше возненавидела Катю.
Хотя Анатолий обращался с ней как с девчонкой и не замечал ни ее долгих взглядов, ни тяжелых вздохов, хотя он не ухаживал за ней, не острил, не старался казаться умным и ласковым - он был лучше всех, даже не лучше, а совсем другой, несравнимый.
После объяснения с матерью она замкнулась, при Анатолии почти совсем не улыбалась и не разговаривала, чего он опять же не замечал. А в последнее время то ли Ольга Васильевна ему намекнула, то ли дела у него так сложились, но приходил он совсем редко, и, как назло, когда Антошки не было дома.
Расплачивался за все Илья Гущин. Разговаривала она с ним как с опальным фаворитом, слова цедила сквозь зубы, щурилась мимо него на каких-то хлыщей. А когда он высказался по поводу коротких платьев, что его смешит "такая примитивная форма завлечения самцов", она подрезала юбку еще на три сантиметра и сказала ему: "Зато ты больно сложен, так и готов распустить свои лапы". А это было совсем несправедливо. Даже за плечи он ее ни разу не обнял, как это походя делали другие, а если и протягивал к ней руки, то только для того, чтобы помочь надеть пальто или подсадить в автобус. Он стал ее побаиваться, смотрел издали тоскующими глазами, а дома у них беседовал только с Ольгой Васильевной.
Вскоре надвинулись экзамены, но вместо того чтобы думать о премудростях, заключенных в толстых учебниках, она ломала голову над тем, как встретиться с Анатолием и как держать себя с ним, чтобы этот бездушный чурбан понял наконец силу ее любви.
Заставая иногда Анатолия за беседой с Ольгой Васильевной, она теперь не выражала радости, не требовала его внимания, старалась быть серьезной. Она вслушивалась в каждое его слово, но, по правде говоря, ничего не слышала, думала в это время о своем и только следила, как меняется выражение его лица. Иногда по давней привычке, оставшейся с тех пор, когда она была совсем маленькой, он протягивал руку к ее шее и щекотал ямку на затылке. Она притворялась, что не чувствует его руки, и боялась шевельнуть головой, чтобы не спугнуть его.
Ей хотелось убедить Анатолия, что она, в отличие от Кати, разделяет его интересы, тревожится его заботами и всегда готова прийти на помощь. Но убедить можно было только делом. А какое дело могло приобщить ее к работе Анатолия в изоляторе?
Помог случай. Антошка зашла в комитет комсомола по пустяковому делу и застала Илью за странным занятием. Он сидел над какой-то длинной ведомостью и орудовал конторскими счетами - долго нацеливаясь в каждую костяшку и потом медленно проталкивая ее толстым пальцем. Трое других копались в бумажках и тоже считали с видом заправских канцеляристов.
- Привет клеркам! - бойко поздоровалась Антошка.
Илья как раз в этот миг заменял на счетах целый столбец единиц одной десяткой и, услышав ее голос, запутался. Они уже дня четыре не виделись, и ее появление Илья принял, как дар судьбы. Шутливое приветствие прозвучало приглашением к примирению. Скрывая радость, Илья поморщился.
- Заела проклятая цифирь. Ты не сильна в арифметике?
- А что вы считаете, мальчики?
- Мы такие же мальчики, как и клерки, - строго заметил один из парней, не отрываясь от записей. - Кстати, рядом есть еще одна комната, там тоже интересно.
Испугавшись, что Антошка обидится и исчезнет, Илья поднялся, расправил спину и потянулся.
- Я, ребята, мозги отсидел, пойду подышу. Скоро вернусь.
Он вышел вместе с Антошкой.
- Лагерные сметы замучили, - сказал Илья, чтобы как-то оправдать грубость своего приятеля. - Считаем, считаем...
- Какой лагерь?
- Я тебе рассказывал - спортивно-трудовой. Для самых отпетых ребят нашего района.
Антошка вспомнила давнишний, не заинтересовавший ее разговор.
- Мамина идея?
- Идея, Антоша, плавала на уровне глаз. Но поскольку мамины идеи дуют нам в спины, можешь считать и ее причастной к этому лагерю.
Илья был рад - они опять шагают рядом, говорят о близких обоим вещах, и Антошка слушает с явным интересом.
- Когда-нибудь все войдет в службу Омза, - продолжал он. - И спортивные лагеря, и детские дома, и пионерские дворцы. Все разрозненные звенья свяжутся в одну цепочку. А пока я буду представлять пост Омза на одном необитаемом острове.
- В Тихом океане есть чудесные острова, могу дать адрес.
- Нет, наш поближе, в ста километрах.
- Ты не можешь высказаться яснее?
- Хорошо. Начнем с азбуки. В конце концов, этих трудных отроков не так много, студентов больше. А студенты в некотором смысле - элита.
- Только в некотором.
- Ты не согласна? Ты отвлекись от своих знакомых и взгляни шире. Что такое студенты? Огромные коллективы самых напористых, по самой сути своей устремленных в будущее людей. На их стороне королева Молодость со всей свитой своих замечательных качеств. Это раз. Ежегодно нарастающие знания и культура - два. Спаянность общими интересами и традициями - три. Готовность переносить горы с места на место - четыре. Короче говоря, сливки общества.
- Ты и себя считаешь сливкой?
- Сливки, Антоша, единственного числа не имеют. Поэтому даже про тебя нельзя сказать - сливка. А про всех вместе можно - сливки.
- С чего это мы перешли на молочную этимологию?
- Вынужденно. Речь о другом. Политехники решили провести эксперимент. Отряд, уезжавший на целину, взял с собой несколько отъявленных подонков. Они жили вместе в палатках, вместе вкалывали, ели, пели, выручали друг друга. Этих прощелыг не поучали, не искали к ним никаких ключиков. Им говорили просто и твердо: "Делай, как я! Все делим поровну - работу, лишения, опасности, песни и танцы. Ты такой же человек и все можешь". Куда им было деваться?
- Послушай, - перебила его Антошка, - а почему бы нашему факультету не взять с собой таких же? Мы же комплектуем экспедиции?
- Разумно! Толкни идею в комитете, поддержим. Такие эксперименты провели уже многие вузы, и все - с отличным результатом. Вообще, Антоша, ты удивительно быстро соображающий ребенок.
Если бы Илья знал, какие соображения возникли в эту минуту у Антошки, он бы не обрадовался. Для нее это был прекрасный деловой повод связаться с Анатолием, посоветоваться с ним. Может быть, он доверит студентам кого-нибудь из своих, хотя бы того же Леньку Шрамова. Имя этого Леньки то и дело всплывало в его беседах с Ольгой Васильевной и Маратом Ивановичем.
Антошка оживилась, ласково улыбнулась Илье.
- Погоди, а что вы там считаете? Ты тоже собираешься?
- Нет, это другое. Это уже наше. Понимаешь, не все же уезжают с экспедициями. Многие не хотят или не могут. Вот мы и решили создать тут, неподалеку от города, лагерь. Отобрали самых-пресамых, по спискам милиции. Ходили по квартирам, по общежитиям. Уговаривали, обрабатывали. Набрали. Разбили по отрядам. Во главе каждого - командир и комиссар из нас - студентов.
- Ты комиссар?
- И я комиссар. - Илья покосился на нее, не смеется ли. Нет, она была серьезна. - Нашли остров на озере, рядом с одним совхозом. Создаем свое хозяйство, спортивный комплекс.
- Но ты же собирался на каникулы домой.
- Отложил. Это интересней... Вот, сидим составляем сметы. Собираем с миру по нитке. Ниток много. Военные дали палатки и обмундирование, моряки - лодки, Досааф - машину. Все нужно предусмотреть - чашки, ложки. И без денег не обойдешься.
- Ты мне покажешь?
- Что? - не понял Илья.
- Лагерь. Мне интересно. И мама будет рада, ей это знаешь как важно! Я приеду и расскажу.
- Ты меня просто осчастливишь. Добивай экзамены, и махнем. К этому времени в лагере установится кое-какой порядок. Первый отряд уже уехал. Вот будет здорово!
Илья схватил ее за руку и долго не отпускал. Он говорил, захлебываясь от неожиданной радости.
21
Юшенков был человеком слова. В изолятор он поехал. Если бы Игорь Сергеевич увидел его в этих стенах, он не узнал бы любезного помощника прокурора: строго-замкнутое лицо, гневно сжатые губы, начальственный тон. Работники изолятора ему не подчинялись, но он имел право надзора за их деятельностью и в случае каких-нибудь нарушений мог доставить немало неприятностей.
А нарушения обнаружились на первых же шагах. Правда была на стороне Рыжова - его сын сидел в одной камере с двумя ворами и хулиганом.
- Что это значит? - допытывался Юшенков, постукивая костяшками пальцев по табличке с фамилиями заключенных. - Кто это додумался посадить мальчишку-фарцовщика с вором-рецидивистом? Пришел ко мне родитель жаловаться, я его высмеял, а он, оказывается, больше меня знает.
- При рассадке мы учитываем не только статьи, по которым они привлекаются, но их характеры, и степень педагогической запущенности.
- Опять! - сердито оборвал его Юшенков. - Как что, так педагогическая запущенность. Придумали отговорку. Это не педагогическая запущенность, а административная распущенность. Произвол!
- Разрешите пояснить, товарищ Юшенков, - вмешался Анатолий, обменявшись взглядом с Георгием Ивановичем.
- Что тут пояснять, когда нарушение налицо?
- Дело в том, что мы часто сталкиваемся с фактом психологической несовместимости. Казалось бы, по инструкции двум парням надо бы сидеть вместе, а на деле не получается - обязательно перегрызутся или какую-нибудь пакость учинят. Взять хотя бы того же хулигана Серегина. С кем только мы не пробовали его помещать. Сразу же создает в камере нетерпимую обстановку. Мы знали, что нарушаем инструкцию, когда определяем его в камеру, где сидит рецидивист Утин. Но другого выхода у нас не было. Мы пошли на этот шаг в порядке опыта, и не ошиблись. При Утине он стал ниже травы. Потому что сам Утин на переломе. Он и сам о своей судьбе задумался, и соседей по камере думать заставляет. Мы поэтому же из всех возможных вариантов и для Рыжова выбрали камеру Утина.
Юшенков умел неожиданно раздвигать губы и сменять начальственное выражение лица умильной улыбкой этакого многоопытного человека, сочувствующего слабости своих оппонентов.
- Ты стихов не пишешь? - спросил он у Анатолия. - Или за романы возьмись. Развел психологию... Глупость все это! Твое дело изолировать до суда, чтобы не смазать дело. А как изолировать, кого с кем, на то есть инструкция, ясная и точная: воры с ворами...
- Наша задача, как политработников, не только изолировать, но и воспитывать, - как бы немного стесняясь, что приходится такие истины напоминать представителю прокуратуры, сказал Георгий Иванович. - Иначе нас разогнать нужно бы.
Улыбка с лица Юшенкова слетела так быстро, как будто он проглотил ее.
- Воспитывайте! Сколько угодно! А нарушать закон, устраивать цирк Дурова, сажать в одну тележку волков и овец - не позволю! Сегодня же пересадить Рыжова.
- Куда? - спросил Анатолий.
- Думайте! Мое дело указать нарушение, ваше - исправлять.
- В любой другой камере Рыжов окажется в более вредном окружении, а здесь в нем заметны перемены к лучшему.
- Это меня не касается. Пересадить!
Георгий Иванович выразительно посмотрел на Анатолия: "Помолчи". Юшенков поднялся и снова, как фокусник, выпустил улыбку из раздвинутых губ.
- Чего надулись? Я же к вам в помощь приехал. Сами спасибо скажете. Пройдем по камерам.
Разговор о рассадке оказался только затравкой. Когда Юшенков увидел на втором этаже комиссию из заключенных, проверявшую чистоту камер; когда заглянул в класс, где шел урок литературы; когда поговорил с подростками и услышал о соревновании, о пинг-понге и телевизоре, - возмущение его вскипело.
Если неправильное размещение заключенных можно было объяснить легко исправимым недомыслием, то все, что творилось в тюремном корпусе, свидетельствовало о сознательном и продуманном нарушении элементарных требований режима. Нежданно-негаданно Юшенкову попал в руки материал, пригодный для сенсационного доклада прокурору, для громкого расследования, для той административной возни с выделением комиссий, накладыванием резолюций, изданием приказов, которую Юшенков считал самым важным и интересным делом. Как всегда в таких случаях, он прикидывал, как будет выглядеть сам в этой истории, и приходил к выводу, что выглядеть будет хорошо - проницательным, дотошливым ревнителем законности, непримиримым ко всяким отступлениям от установленных порядков. За единичным фактом, о котором просигнализировали сверху, он сумел увидеть широкую картину вопиющих нарушений.
- Кто вам разрешил нарушать изоляцию? - допрашивал он с еще большей строгостью.
Ему уже рассказали и об эксперименте, и о первых успехах, называли имена, цифры, но вдумываться в них он не хотел, и только раздражался все больше.
- Никакого контакта между однодельцами у нас не было и нет, - напоминал Георгий Иванович. - Не было ни одного случая, когда бы новые условия режима отразились на каком-нибудь деле.
- Повезло! Сегодня нет, завтра будут. Да и не об этом я спрашиваю. Есть разработанные и утвержденные инструкции, кто вам позволил их нарушать?
- Инструкции ведь не вечные, - заметил Анатолий. - Практика подсказывает, как их менять, делать лучше. А если мы не будем пробовать, искать... Неужели мы не имеем права на педагогический эксперимент?
- Просите разрешение. А так, если каждый начнет экспериментировать, мы таких дров наломаем...
- Мы обсуждали у себя на методсовете, - сказал Георгий Иванович. - Все тщательно подготовили. И результаты говорят за нас - количество нарушений в камерах резко сократилось.
- Сами ребята заинтересованы, чтобы все было в порядке, - добавил Анатолий. - А закроем соревнование, откажемся от актива, совсем не будем знать, что делается в камерах.
- Ребята! - вскрикнул Юшенков. - Что это за обращение? Вместо "гражданин заключенный" - Петя, Ваня, ребята. Это ж черт знает что!
- Мне нужно к нему в душу залезть, доверие завоевать, как же я завоюю, если буду мальчишку называть "гражданин заключенный"?
- Так и завоевывай, не панибратством, не сюсюканьем, а твердостью, авторитетом. Классы пооткрывали. Разве можно допустить, чтобы учителя общались с заключенными? Разве они сотрудники наших органов?
- Сейчас мы можем устраивать встречи подростков со старыми большевиками, с писателями, - как бы в раздумье сказал Георгий Иванович, - а запрем...
- А народных артистов не приглашали? Ансамбль Моисеева? Или филармонию?
Не обращая внимания на ядовитые интонации в голосе Юшенкова, Анатолий спокойно откликнулся:
- Не плохо бы.
- Безобразие! - вспылил Юшенков. - Либерализм развели. Партия и правительство требуют усилить борьбу с преступностью, а они тут дом отдыха устраивают. Преступник ждет суда, а ему условия создают, книжки подсовывают, кино, телевизор.
- Неверно это, - сказал Анатолий.
- Что неверно?
- Все. Во-первых, неверно, что мы устроили дом отдыха. Режим остался режимом, а изолятор изолятором. Неверно и то, что мы своим экспериментом ослабляем борьбу с преступностью. Есть ведь разница между взрослым рецидивистом и свихнувшимся подростком. Одно и то же требование - усилить борьбу - имеет для них разное значение. По отношению к заматерелому преступнику это значит - сделать режим строже и жестче, никаких поблажек. Для подростков в изоляторе - другое. В запертой камере и при полном безделье они портятся еще больше, еще быстрее скатываются в мир уголовщины. Получается не усиление борьбы, а наоборот - поощрение преступности.
- Ты меня в философию не втягивай, - махнул рукой в его сторону Юшенков.
- Нет, простите, - повысил голос Анатолий. - Разговор слишком серьезный, и я прошу меня выслушать. Вся беда в том, что у нас нет науки о перевоспитании преступников. Поэтому нет и научно обоснованной работы с ними. С одной и той же меркой мы часто подходим и к выродку, у которого руки в крови, и к случайно свихнувшемуся человеку. Мы ждем помощи от ученых, но ждем, не сложив руки, - сами думаем, ищем, экспериментируем. Не случайно сейчас так много говорят о дифференцированном подходе. Самый правильный и мудрый подход. На него и опирается наш эксперимент. И никакие инструкции предусмотреть его не могли.
- Поумней тебя люди продумывали вопрос и составляли инструкции. Твое дело выполнять. Ходи по камерам, беседуй, вправляй мозги.
- Осточертели им эти камерные беседы. Организм подростка требует движения, рукам нужен осмысленный труд, мозгам - пища для мыслей.
- Хватит разводить демагогию. Скажи, что хочешь облегчить себе жизнь. Доходить до каждого в камере, конечно, потруднее, чем обрабатывать всех гамузом.
- Почему же труднее? - удивился Георгий Иванович. - Отбарабанить в камере и закрыть за собой дверь на два оборота - проще всего. Так испокон веку делалось, и никакого толку не добивались.
- Соблюдайте режим, никакого другого толку от вас не требуют.
- Мы сами от себя больше требуем, - сказал Анатолий.
Юшенков строго на него посмотрел. В реплике этого молодого задиристого воспитателя ему послышались те нотки бескорыстной увлеченности, которых он не терпел в служебном разговоре. Не терпел, потому что не верил в их искренность, и еще по той причине, что они вносили в деловую беседу неуместную чувствительность.
- Хватит! Наслушался! Советую немедленно устранить все нарушения. Это в ваших интересах. Приедет комиссия, разберется во всех безобразиях, которые вы натворили. Если убедится, что исправили, оргвыводы будут полегче.
Юшенков распрощался и уехал. Долго молчали. Анатолий встал и сказал почти официально: