…Два дня тому назад мы проводили Лелю в очередную поездку в лагерь. На свидание…
Прочитав, захотелось мне, немедленно, сейчас же ехать в Киев, идти по всем "некрасовским местам" с книгой в руках, смотреть, смотреть глазами зеваки… Как и многие другие мечты, эта хоть и осуществима, даже характеристики не надо! А вот, когда осуществится - Бог ведает…
Упоминаете Вы и дом, в котором я родилась - передвинутый вглубь, по старой Тверской он был д. 24 - рядом со студией МХАТ - д. 22. в детстве играли среди декораций… И он - один (а у Вас - множественное число)…
О кабинете гравюр я знала и бывала там, а о музее Тропинина - нет. Пойдем туда обязательно, Лева - большой поклонник таинственно-загадочного Рокотова…
Выписываю маршрут, перечисляю с чувственным наслаждением эти названия: Щетининский переулок - музей Тропинина; Антипьевский переулок - музей гравюр. Посмотреть, что в пустой усадьбе между домом Верстовского и церковью Антипия. Поленовский дворик с Николой-на-Песках…
Мне жаль, что Вы не предусматриваете такой возможности, что Ваш читатель, - чаще читательница, - прервали прогулку не по доброй воле и не из-за КГБ, а просто из-за страшного давления жизни, обстоятельств. И все скукоживается та свободная территория души, та, которая и дает возможность смотреть.
…Иду за "зевакой" не только по пространству, - по времени тоже. По предвоенным годам и по войне и по недавним. Мне казалось осенью 1962 года, что наступают, наконец, совсем новые времена - и не только потому, что в ноябре появился "Иван Денисович", но и потому, что делегация в Париж состояла из Паустовского, Некрасова, Вознесенского. Сейчас об этом смешно вспоминать, но ведь тогда я (и не только я) гордилась: вот эти делегаты ПРЕДСТАВЛЯЮТ…
Одному не поверила, хотя вроде поняла, что не скучаете по Киеву. Перед отъездом у нас Вы даже не захотели выпить за Киев, твердо сказав: все, что осталось, - не в Киеве, а в Москве, в Ленинграде. Но Слово, Ваше слово. Вас опровергает, говорит мне о другом. Нельзя так написать о городе, сколько бы горя он, город, ни принес, если его не любить… Может, впрочем, оно легче - думать, что не скучаешь…
Интереснее всего, важнее всего мне личность рассказчика. В пестроте. В пересечении широт - вобрать в себя все впечатления бытия, - и в определенности.
Я слышу того, кому мама не велела быть благоразумным. И он не стал. Того, что в Нью-Йорке положил аистиное яйцо в карман.
На минуту захотелось подойти к Вам и Саше в Париже, хоть поздороваться. Встало на пути ледяное слово "никогда". Или та, другая, возможность, которая для меня была бы несчастьем.
Вика, родной, спасибо Вам еще и еще раз за книгу, за радость, которую принесли.
Получил ли он это письмо? Не знаю.
17.11.76
Дорогие Лева и Рая!
Не сердитесь, что пишу редко. Здесь, в Париже, та же сутолока и текучка, что в дорогой нашей Москве. Ничего как-то не успеваешь. Как та белка в том колесе.
Иногда все же вырываюсь из этого колеса и брожу по очаровательным парижским улочкам, по Марэ, по всяким де-Вожам… Заглядываю иной раз в Лувр и брожу, не торопясь, от картины к картине, не стараясь захватить все зараз. Узнал де Ла Тура, а ведь не знал. Могу спокойно пройти мимо Джоконды, знаю уже… что где висит. Это м.б. даже самое приятное.
К Парижу начинаю уже привыкать, считать своим. Вчера вот ездил в Орли встречать Л. из Гренобля и подумал - вроде уже как во Внуково или Борисполь… Вот так-то…
Ну, а русский Париж? Вы там, в Москве, о нем знаете, по-моему, больше, чем мы… Случается тут разное. До вас доходит что-то, но в основном по испорченному телефону, по-французски "Telephone arabe".
Я же, дети мои, над схваткой. Не окунаюсь. А потому и относятся ко мне неплохо. Русские и французы и русско-французы. Дружу в основном с Володькой, очень он хороший, прямой и честный парень - прошу это учесть, - зря похвалами не раскидываюсь… Как там мои Володи? Привет им. Как тебе мой Гелий?
В письмо вложена открытка.
"Вот где мы живем. А до этого жили и творили Сезанн, Ренуар, Сислей, и даже Коро. И Э. Золя, и Мюссе, и О. Уайльд. Я не говорю о королях, охотившихся в соседних лесах. Во! А теперь - мы".
В 1983 году, отвечая на мои вопросы о самиздате, (я проводила интервью с эмигрантами из СССР о самиздате по поручению Института Восточной Европы в Бремене), В. Некрасов рассказывал о Снегиреве:
Гелий был очень благополучен, заведовал сценарным отделом на киевской студии документальных фильмов, был членом партбюро. Писал комедийно-футбольные вещи. Его дядя - Вадим Собко - плохой писатель и плохой человек, был очень влиятелен.
Впервые Снегирев прозвучал, когда в "Новом мире" напечатали его повесть "Роди мне три сына". Едва ли не все украинские руководители обивали пороги "Нового мира", Твардовский им всем - от ворот - поворот, а Гелия опубликовали.
Потом он познакомился с "плохими" людьми, и со мной начал развивать "плохую деятельность".
На 25-летие расстрела в Бабьем Яру (1966 г.) приехали из Москвы - В. Войнович, П. Якир и другие. Снегирев - он же был из начальства на студии - взял туда маленькую киногруппу, чтобы все было запечатлено.
Люди плакали, везде было много цветов. Я сказал несколько слов о том, что здесь должен стоять памятник. Потом выступили Дзюба с хорошей, умной, горькой речью. Что пора, наконец, положить конец взаимной нелюбви украинцев и евреев, что это позор. Слышно было плохо, никаких микрофонов у нас не было. (Речь эта позже распространялась в самиздате.) Потом появилась милиция и всех - весьма вежливо, но разогнали. То, что сняли киношники, отобрали. И никто так этого не увидел. Директора студии выгнали с работы. Меня "песочили" на партбюро. Гелия еще оставили, но простым режиссером, снимать еженедельные хроники о доярках. Его, конечно, вызывал дядя, учил его уму-разуму: "Учти, дорогой, есть все возможности тебе остаться советским писателем, настоящим коммунистом, а есть другой путь - дружить с подонками, скатываться на дно". Гелий, говоря их языком, "скатился на дно". Он написал сильное документальное произведение "Мама моя, мама". Это история процесса СВУ в 1930 году. Украинские ученые, - если не детский сад, то стариковский сад - за чашкой чая решали, какой должна быть Украина. А в судебном процессе утверждалось, что там и оружие было и какие-то террористические планы. Все они, конечно, были осуждены. Те, кто вышел, отсидев сроки, погибли позже. В этом процессе была как-то замешана и мать Гелия.
Вы переслали рукопись в Париж, она была опубликована в "Континенте". После этого Снегирев закусил удила. Решил отказаться от советского гражданства, бросить паспорт в лицо Брежневу. Сопроводительное письмо - отношу его к блесткам литературы сопротивления - написано зло, метко, уничтожающе. Уничтожил он себя: если ему в какой-то степени простили "Мама моя, мама", то за письмо посадили в тюрьму. Умер он в тюремной больнице в 1978 году.
Вернемся к хронологии.
13.1.76
Дорогой Лева…
Добралось, наконец, через 2 1/2 месяца и твое письмо до меня… Кстати, не было от тебя письма, на которое я бы не ответил. Не говоря уже о почтовых открыточках из разных европейских городов на Красноармейскую…
О твоей книге. Брался за нее с опаской. И не потому, что она толстая (нет на вас всех, и на А. И. в том числе, Асе Б.!), а потому что я, как бывший красноармеец, не люблю, когда ее - Красную Армию - топчут. Боялся, что и ты это сделал…
Прочел (пока первую часть, военную) и увидел, что это не так. Я сам в Германии в те дни не был, поэтому не мне судить… Твоя позиция (тогда) была единственно правильная. То же, что ты рассказал о политработниках, - это впервые в военной литературе. И их, таких, топтать и разоблачать надо. И ты это сделал. Спасибо! А солдаты… Думаю, что это получилось, образовалось не только из-за приказов (посылайте посылки! а потом расстреляем!), а по другим причинам - солдатской отходчивости и жалостливости. Это я видел в Зап(адной) Украине… Вели на расстрел, а потом кормили, скручивали цигарки, - ах ты, глупый, глухой Фриц…
Единственное, что я не понял, - это как ты все в деталях, в разговорах запомнил. Они все очень живые, достоверные. Талант восстановления? За это хвалю. Веришь…
А насчет человеческих потерь… Уходят, уходят, уходят друзья… Увы, да… Но не по моей, во всяком случае, вине. Я писал всем. Отвечало 10 процентов… И решил (не без основания), что меня боятся…
Я ЗА ЗА ЗА контакты!!! Всеми способами. И за то, чтобы не бить, не подковыривать друг друга.
Бекицер - обнимаю тебя и Раю.
27 октября 1979 года мы в Москве хоронили нашего общего друга Исаака Крамова. Я дружила с его женой, Леной Ржевской, с юных лет. Виктор дружил с Изей и с его братом - они оба тоже киевляне.
29.10.79
Дорогой Вика, нам обоим кажется, что за невозможностью быть, Вам захочется, нужно будет знать, как все это произошло.
Изя с Леной и Олей уехали в Ялту - праздновать Изино 60-летие 19 октября и Ленино - 27-го. К ним присоединились друзья. Отпраздновали Изин юбилей тихо и радостно…
Последние его слова были: "Посмотри, как хорошо!"…
27-го - гражданская панихида в Союзе.
Человек сто. Первым говорил Игорь Виноградов, сквозь слезы: "Трудный век… все блуждали… Изя - со многими… Но он раньше других вышел на верный путь, - путь истинного благородства, нравственности и не сворачивал с него…"
После Виноградова говорил Наровчатов. Изя и в гробу лежал красивый и молодой. А Сережа - старый-престарый. Он естественно вспоминал только хорошее, рассказывал, как они с Изей еще перед войной прыгали с парашютом с крыла самолета и потом в комбинезонах, сияя, как новенькие полтинники, ввалились прямо на семинар Сельвинского… Давид Самойлов сказал о своем друге, настоящем русском литераторе, скромном, с истинным понятием о чести, а значит, и о слове… Прочитал стихи, которые написал на Изин юбилей…
Повезли на Кунцевское кладбище. Потом на поминки к ним на Ленинградский поехало человек 40. Пили, ели, многие друзья из разных эпох его жизни о нем говорили… Он знал, что его любят. Но не в такой степени, не в полной мере…
Игорь Виноградов предложил выпить за отсутствующих, за Вас и за Бориса Слуцкого (Борис звонил все эти дни из больницы). Вот с Асей, Игорем, с Немой и его Женей мы и выпили за Вас.
Говорили и о том, что главную книгу, которую Изя писал все эти годы, необходимо собрать. Те отрывки, что мы слышали, - прекрасны!
Но зная, как Вам был дорог Изя (они оба неизменно жадно про Вас расспрашивали, и мы делились тем, что знаем…), мы и решили написать Вам. Разумеется, это письмо только Вам. Личное…
Мне "По обе стороны Стены" так же понравилось, как и предшествующие. Но об этом уже писала…
Когда мы рассказывали уже здесь на Западе, о московских похоронах, о московских поминках, - поняли, - ведь в те дурные годы эти собрания стали последними прибежищами свободного слова. И встречи на поминках - тоже. Тогдашние клубы… Тогдашняя гласность…
12 ноября 1980 года мы улетели в Германию по приглашению Генриха Белля. Через два месяца нас лишили советского гражданства.
В апреле 81 года мы впервые поехали в Париж и встретились с В. Некрасовым.
Из дневника Р. О.:
Очень хорошо было с Викой, он всей душой дома, расспрашивает жадно обо всех. Он мало постарел, энергичен, подтянут, совсем не пьет.
Сначала он был у Фимы, потом на Левином чтении, после чего мы небольшой компанией пошли в его любимое кафе "Эскуриал". Они с Фимой наперебой рассказывали о подлинном "Эскуриале". В. Н. нас порадовал. Тоже совсем мало изменился. По тому, что я дома читала, мне (и не только мне) казалось, что он здешней жизнью наслаждается. Да, он любит Париж, любит парижские кафе, когда столики вынесены на улицу… Но и жизнь дома для него необыкновенно важна. Е.Г. считает, что В.Н. живет только тем, что происходит в Москве, в Киеве. Он, действительно, все помнит, хочет знать каждую деталь…
3–4 августа 1981 года мы увиделись с В. Некрасовым на летних курсах славистов в г. Аахене, - эти курсы называются "Сахаровский университет".
Спортивный, легкий, моложавый. Показывает маленькую черную сумку, ремень через плечо: "С этой сумочкой проехал полмира".
За 4 года эмиграции насчитал 18 стран, к моменту нашей встречи еще прибавилось.
Маленький киевлянин собирал марки, любил рассматривать карты, мечтал о путешествиях. Фантазия рисовала самые экзотичные страны мира. И вот, не было бы счастья… Впрочем, я никогда не слышала от В. Некрасова, чтобы он называл эмиграцию несчастьем. Хотя явно, - и чем дальше шло время, тем больше тосковал по родине. И, конечно, ощущал отсутствие читателей.
У Л. был доклад "Фауст в России", у меня - "Последний год жизни Герцена". В. Некрасов рассказывал о советской литературе. Тут мы впервые услышали: "Вопреки сильнейшему зажиму появляются талантливые книги…" После его выступления долго сидели у нас в комнате. На следующее утро я бегала звонить в Москву, - спрашивать, как сдала вступительные экзамены наша внучка Катя.
Из письма.
"Мы были на встрече с автором книги "В окопах Сталинграда". Очень интересно и нам близко. Он еще не читал другой книги на ту же тему"
6.8.81
Едем в Бретань через Париж. Вика нас встречает, везет к Кривошеиным (они летом живут в доме Ст. Татищева, пока он с семьей в отпуске). Мы там ночевали. Утром Вика водил нас по своим любимым парижским уголкам, а потом везет на другой вокзал Мон-парнас. Говорит, что больше всего любит Париж именно в августе.
22.11.81
Дорогие Лева и Рая!
Со всех сторон, разными путями получаю от вас приветы, а сам молчу, как пень. Свинство!..
Как жизнь? Довольны ли? Говорят, что у вас хорошая квартира. И с работой как будто не плохо?
Но больше всего меня интересует, как прошел вояж на какой-то там "Queen". Жду подробнейшего отчета. И вообще хочу общаться. Но не знаю как. Как будто и рядом, да все как-то не совпадаем, не пересекаемся.
Короче - приезжайте в Париж. Просто так. Без дела. Ей-Богу, не плохой городишко.
Обнимаю и хочу!
Вика.
Из дневника Р. О.
27.11.82
Вика порвал с "Континентом" (ему Максимов прислал письмо: "Господин Некрасов, "Континент" в ваших услугах больше не нуждается").
Он печален, сейчас счастлив, что с друзьями Лунгиными, а что потом…
Одиночество в его любимом Париже. Нет, жить там не могла бы.
Из писем.
30.1.83
Вика Некрасов был здесь несколько дней. 40 лет Сталинграда, интервью, выступления. Он у нас жил, мы подолгу разговаривали, вспоминали. Давно мне не было так хорошо с человеком, которого я, в сущности, раньше едва знала, встречались мы дома считанное число раз… очень люблю его как писателя, да и здешние встречи были неизменно хороши. А тут наедине на редкость родное. Вот чего не хватает так сильно…