Содержание:
ГДЕ ВЯЗЕЛЬ СПЛЕЛАСЬ - Роман 1
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ 1
ЧАСТЬ ВТОРАЯ 29
ПОВЕСТИ 61
СМОТРИНЫ 62
МЫ НЕ ПРОЩАЕМСЯ 86
Мы не прощаемся
В книгу включены роман "Где вязель сплелась" и две повести: "Смотрины", "Мы не прощаемся". Все они затрагивают актуальные жизненные и производственные проблемы уральских сельчан шестидесятых-семидесятых годов. Произведения насыщены острыми коллизиями туго закрученного сюжета, отличаются ярким, самобытно сочным, характерным для всего творчества Н. Корсунова языком.
ГДЕ ВЯЗЕЛЬ СПЛЕЛАСЬ
Роман
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Как наутюженный, слегка парил Урал. Под черной корягой, похожей на осьминога, сопела и чмокала вода. Казалось, она хотела вывернуть ее из донного ила и пустить по течению.
Из перелеска, влажного от росы, вышел молодой тонконогий лось. С хрустом вдавив копытами прибрежную гальку, он спустился к воде, неторопливо напился; потом, взбивая красноватые брызги, стал все больше и больше входить в реку. Течение подхватило его, но сохатый был сильнее, при каждом рывке он чуть ли не до половины выскакивал из воды. На той стороне вышел почти против того места, от которого поплыл. Тряхнул рогами, словно хотел сбросить зацепившееся за них утреннее солнце, и скрылся в кустах.
Андрей, высунувшись из шалаша, долго глядел туда, где исчез сохатый.
Деревья обступали шалаш, и вверху было лишь небольшое озерцо неба, его с пронзительными криками чертили проворные стрижи. За ними трудно было следить, как трудно было сосредоточиться на одной мысли.
Завтра - последний экзамен, школьный. А что дальше?.. Сохатый легко пересек уральное стремя. Многие ли так проходят стремнину? Иных выносит на мутные водовороты... Завтра - последний экзамен, и надо браться за учебники.
Домой Андрей собрался только после обеда. С грустью посмотрел на шалашик из кольев и веток: придется ли еще сюда приехать?
Спорыш и подорожник мягко выстлали тропу. Колеса велосипеда катились бесшумно, лишь изредка, задевая ветви кустов, тихонько позванивали спицами. Было душно от сладковатой прели палой листвы и дурмана разомлевших трав. Хотелось пить. К влажному лицу липли крохотные парашютики пуха - отцветали тополя.
Порядком попетляв, стежка вдруг выскочила на речной яр и повела вдоль его изломистой кромки. Деревья отступили, и в глаза плеснулось солнце. Зато река овеяла прохладой.
Андрей сунул велосипед в кусты и стал искать, где бы спуститься к воде. И сразу увидел внизу девушку. Она собиралась купаться. Андрей недовольно хмыкнул и хотел было идти к велосипеду, но, еще раз кинув вороватый взгляд на белокурую купальщицу, замер. В ней он узнал Граню Буренину. Понимал, что подглядывать пошло, что нужно немедленно уйти или окликнуть девушку, оправдать свое появление шуткой.
Понимал - и не трогался с места, томясь радостным страхом. Удивить бы ее чем-нибудь, чтоб ахнула, чтоб поразилась. Да ее удивишь разве: не из тех она! Говорят, сызмалу атаманила над всеми мальчишками поселка. Даже он помнит, что у нее была самая лучшая, из красной резины рогатка. С шалью, вместо парашюта, прыгала Граня с урального яра - отделалась вывихом ноги. На спор выстрелила из самопала, во весь ствол набитого порохом. Ствол разворотило, а окровавленные руку и щеку торжествующей девчонки заштопал фельдшер. На щеке так и остался серпик шрама...
Граня осторожно, смотря под ноги, вошла в реку. Вокруг загорелых икр весело заулюлюкала вода. Затем поправила на затылке узел косы и шумно бросилась в глубину, играючи пошла саженками к тому берегу. Так стремительно и сильно плавают только уралки, выросшие на быстрой, недремлющей реке. От середины Граня повернула обратно.
Он следил за ней с тревожным восхищением. Прикажи ему сейчас Граня броситься вниз головой с яра - бросится, позови за собой к черту в пекло - пойдет. Но она и не говорила, и не звала. Держалась всегда так, словно знала Андрея понаслышке. И немудрено: она была значительно старше, вились вокруг нее орлы не чета ему.
Граню снесло к песчаной косе. Она выскочила на берег и, прижав руки к небольшим крепким грудям, побежала к одежде. Остановилась и ладонями провела по черным плавкам, отжимая воду. Потом подняла к волосам руки, стала вынимать шпильки. При низком солнце вся она была, словно литая из меди.
- Здравствуйте, Граня! - сказал Андрей.
- Здравствуй, Андрюшенька, - буднично, словно они час назад расстались, ответила она, не вынимая из зубов шпилек. Легким движением головы рассыпала волосы по круглым зрелым плечам, чтобы просохли. - Я уж считала, ты там до утра простоишь.
- Вы видели меня?
- С первой минутки. Нехорошо подсматривать.
- Да я... попить. Не хотел мешать вам...
- Урал велик... Иди, пей, что ж ты!
- Сейчас, я быстро...
Хватаясь за древесные корни, обнаженные обвалившимся яром, Андрей поспешил вниз. Сорвался, проехал спиной по солонцеватому уступу и оказался у босых ног девушки.
- Ну вот, и майку порвал! Теперь тебе от мамки влетит. - Граня откровенно насмешничала над пареньком. Через плечо оглянулась и, мягко поведя лопатками, вызывающе бросила: - Ну-ка... помоги... Ну же!
И Андрей немеющими пальцами долго не мог попасть пуговкой в крохотную петельку против влажной ложбинки между лопаток.
- Справился? Молодец!
Граня издевалась над ним.
Он отошел к воде, припал к ней ртом. Упругое стремя рвало из-под губ речную прохладу, а он все пил, пил больше, чем хотелось. После этого окунул чубатую голову и в отчаянии подумал: сейчас закипит вода от его ушей. Когда встал, вытирая ладонью губы, Граня уже оделась и вытряхивала из туфель песок. Она взбежала на яр прежде Андрея. Пока он выбирался наверх, ее зеленые продолговатые глаза пристально, чуть исподлобья смотрели на него. Подала руку.
- Помочь?.. Гордый!
Некоторое время молча стояли лицом к лицу. Губы ее, свежие, не знавшие помады, дрогнули в усмешке:
- Нравлюсь?
- Еще чего не хватало! - обозлился он не столько на нее, сколько на свою неуклюжесть.
- Врешь, Андрюшенька, по глазам вижу.
Сорвал с велосипеда насос, начал ожесточенно подкачивать заднее колесо. Из неплотно привинченного к вентилю насоса со свистом вырывался воздух.
Граня засмотрелась на Андрея: "Боже мой, да ведь он уже взрослый! Такой обнимет - косточки застонут. И красивый..."
- Откуда припозднился, Андрюшенька?
Он не уловил в ее вопросе тех колких иголочек, что были прежде: она говорила мягко, дружелюбно. И Андрей поостыл.
- К экзамену готовился. А вы?
- Картошку полола.
- Устали, наверное? Берите велосипед, а я дойду, тут недалеко...
- А если мне хочется вместе? - продолговатые глаза опять начали дразнить, бедово щуриться. - Подвезешь?
Андрей замялся.
Граня вырвала у него руль.
- Садись! Я тебя подрезу. Не хочешь? Тогда... - она боком вспрыгнула на раму, нетерпеливо оглянулась: - Ну!
Он вспомнил одного заезжего студента, хвалившегося перед дружками: "Доступная, как... Поцелуешь - аж вянет!" Врешь, студент, врешь!
Лицо ее матовое - к нему никогда не пристает загар - было совсем-совсем рядом. А от волос девушки чисто, молодо пахло речной водой.
Встав на педаль, Андрей тяжело разогнал велосипед и сел. Всегда находчивый, сейчас он тупел от ее близости. Прохладное плечо Грани касалось его груди и, должно быть, ощущало сумасшедшие толчки сердца. Он гнал велосипед - скорей бы поселок!
- Запалишься, торопыга!
Хохоча, Граня резко дернула руль. Ширкнув по травам, велосипед ткнулся в мшистую лесину, и они упали - запутались в мягкой цветущей вязели. Как во сне: смеющийся, перепачканный пыльцой рот Грани, рука, будто невзначай, в страхе обхватившая его шею, запутавшиеся в волосах смятые лесные цветы...
- Не дрожи, дурной, не дрожи...
От насмешливого, почти спокойного шепота Андрей как-то мгновенно отрезвел. Сел, бросив горячее лицо в ладони: "Началось! Вот она, скверна в душе". Граня прислонилась к нему, туго обтянув колени платьем.
- Глупый ты, Андрюша, совсем несмышленыш.
Откинулась на податливую густую траву. Молчала. В тишине кузнечиком стрекотали ее часы.
- Ты... ты ведь красивая, Граня, - он ненавидел ее за свою слабость, горел жарким стыдом и мучительно подыскивал слова, которые не унизили бы, не оскорбили девушку даже сейчас. - Зачем ты такая...
- Какая? - она села, дыша часто, коротко, крылья прямого носа побелели. - Какая?!
Граня долго с презрением смотрела в его лицо.
- Что ты понимаешь! Все вы, голубчики, хороши, только сулемы на вас нет...
Пошла по тропе - гордая, непрощающая. В опущенной руке ее свисал помятый лесной колокольчик.
2
Ужинали Пустобаевы в летней кухоньке. Горка отказался от щей, выпил стакан молока и начал с бритвой и зеркалом устраиваться возле лампы. Мать, постно поджав губы и скрестив на плоской груди руки, стояла у плиты и ждала, когда отужинает муж, чтобы нести самовар со двора.
Но Осип Сергеевич не спешил. Он любил, чтобы во щах была косточка. А коль есть косточка, то ее можно обстоятельно обсасывать, так же неторопливо хрустеть хрящиком и не забывать вести нравоучительную беседу с женой и сыном.
- Значит, на вечер собираемся, Георгий Осипович, на выпускной? И, стало быть, бесповоротно решено остаться здесь, то есть в колхозе? Тоже, понимаешь, похвально! Однако все трое вы - дураки, как у вас там, дураки в квадрате, в кубе, да, в кубе. Ладно, Нюрка, как вы ее там, Нюрка-расколись, ей простительно: волос длинен... и так далее. А вас с Андреем следовало бы настегать по заду, следовало.
Осип Сергеевич старательно вытер пальцы о полотенце, дотянулся до лампы и привернул фитиль, скупо, по-хозяйски экономя керосин. Горка уже трижды порезался безопаской, а теперь ему и вовсе не виден был подбородок. Но смолчал.
- Арришенька! - вдруг зычно, как команду, выкрикнул отец.
- Ты что, Сергеевич, так блажишь? Ай не видишь?
- Становь самовар!
- Кричит - инда иконы со стен валятся.
Чай Осип Сергеевич тоже пил долго и с удовольствем, держа блюдце на растопыренной пятерне. Только, кажется, эти долгие обеды и ужины не шли ему впрок.
Был он до крайности поджар, на его впалых щеках и висках всегда копились тени, подчеркивая блеск лихорадочно подвижных глаз.
С улицы донесся свист. Горка поспешно ополоснул лицо из кружки, метнулся к двери.
- Иль собачьей породы? - Осип Сергеевич подтягивал к себе восьмую чашку чая.
Тенью выскользнула вслед за сыном Арина Петровна, ласково окликнула:
- Горынька!
Сын остановился, окинул глазами сумеречную улицу. У калитки стояли двое. Мать подошла, притянула его голову к себе и чмокнула в лоб сухими губами, мелко перекрестила:
- Дай тебе бог счастья!
На заднем дворе шумно вздохнула корова, а Горке показалось, что это Андрей на улице демонстративно вздыхает. Зло сомкнув зубы, рванулся к калитке. Петровна поджала губы, но не обиделась: сын всегда был неотзывчивым на ее ласки. И еще был он неразговорчив, всегда себе на уме. Петровна втайне гордилась: уж этим-то в нее выдался! Осип Сергеевич сидел в кухне и вел с котом вдумчивую беседу:
- Нет, ты понимаешь, Васька, какая история! Написал я приятелю в юридический, договорились честь по чести: поможет Георгию устроиться на учебу. А Георгий Осипович, сын кровный, выпрягся: никуда не поеду, останусь в колхозе! Это резон, я тебя спрашиваю?! Ни шиша ты, Василий, не понимаешь. Дураки вы оба. - Осип Сергеевич пнул кота и вылез из-за стола.
Андрей, Горка и Нюрочка-расколись бежали в ночь. Напрямик. Падали через канавы и ямы, хохотали и снова бежали - до обрыва. Внизу волны укачивали оприколенные будары. Мягко распластавшись на стремнине, недвижимо лежал туман. На том берегу коромысло Большой Медведицы почти касалось черных верхушек деревьев, обещая скорый рассвет.
- Какая большая-пребольшая тишина, - сдерживая дыхание, прошептала Нюра.
- Как на уроке директора.
Минутное оцепенение прошло. Всем троим было немножко жарко от произнесенных на выпускном вечере речей.
- У меня такое... такое настроение! - саженный Горка в жажде подвига выбросил руки вперед. - Я...
Зашуршала, осыпаясь, земля, булькнуло несколько камешков.
- Обрушится яр! Привалит.
- Пока что нас, Нюра, ни вода, ни земля не примут - нет расчета. Не-це-ле-со-образно!
- Мальчишки, идемте на бударе кататься! Такая ночь...
Крутая тропка виляла меж глинистых глыб. Держась за руки, спустились к отмели. Постояли, слушая рассвет. Под замшелыми днищами будар поскрипывала галька, а волны, ласкаясь к бортам, точно уговаривали: спите, не плачьте, рано еще!
Горка прошелся вдоль лодок, погремел замками - все будары на приколах. Андрей выбрал потоньше врывину, взялся раскачивать ее: дескать, была - не была, сегодня все прощается! А Нюре подумалось: какой он широченный и сильный...
Горка сел на весла, Андрей на корму, а Нюрочка устроилась на средней доске. Едва остроносая бударка сошла с отмели, как невидимое речное стремя подхватило ее и понесло. Белая водянистая пыль легла на лица и руки мокрой паутиной. Даже рядом с бортом ничего не видно. Будара то неожиданно ударялась о плывущее бревно, то начинала кружиться, попав в "котел". Совсем близко выворачивался и пугающе шлепал трехпудовый сом.
Было красиво и как-то страшновато мчаться в белой тьме тумана, слышать редкие всплески весел, бульканье стекающей с них воды.
- Мальчишки, где вы? - радостно и словно бы издалека окликнула ребят девушка.
- Здесь, Нюра. - Горка перестал грести и сунул руку в волглую пустоту. - Вот...
Их руки встретились. Горка робеюще сжал прохладную маленькую кисть Нюры и не выпустил, когда девушка нерешительно потянула ее к себе. Он, пугаясь своей смелости, чувствовал, что делает что-то не то, что это вовсе не похоже на их обычные рукопожатия в школе, да и рука у Нюры точно бы другая: слабая, робкая. Сглотнув от волнения, он петушиным фальцетом выпалил:
- Рука у тебя - как воробышек!..
Она выдернула ее, за туманом Горка не видел Нюриного лица. "Мы стали взрослыми, - подумал Андрей, - и нам все с непривычки кажется иным".
Подхваченный ветерком туман пополз на низкий левый берег реки, запутался, растерял в кустах серые клочья. Лодку влекло по вишневой густой воде. Андрей встал.
- Ребята!
Над рекой прокатилось эхо.
- Даже природа не любит громких слов. - Сказал тише, значительнее: - Пусть это будет неоригинально и высокопарно, но я предлагаю... Знаете, я предлагаю дать вот здесь, дать клятву всю жизнь быть честными людьми, никогда не кривить душой.
- Клянусь! - Девушка поднялась, строгая, непохожая на Нюрочку-расколись.
- Клянусь! - выпрямился и Горка.
"Клянусь!.." - "Клянусь..." Все дальше катилось слово, все тише долетало оно сюда, будто за рекой и за лесом многие их сверстники повторяли клятву.
3
Отец и мать Андрюшки, облокотившись на жердяные воротца, смотрели, как по уличной дороге уезжали на велосипедах их сын и соседский Горка. Андрей ехал спокойно, а Горка сутулился и все вилял: мешали ему длинные ноги. Обычный велосипед для них был мал. Парни выехали за поселок и нырнули в прохладный утренний подлесок. На слоистой дорожной пыли остались два плетеных следа: один прямой, словно отбитый шнуром, другой - вихляющий.
Елена Степановна еще некоторое время щурилась на повитый дымкой тумана лесок, укрывший ребят, вздохнула и усталым, притухшим взглядом окинула мужа с головы до ног.
- Третьеводни сменился, а уже выпачкался - мазут капает. Чисто не ты на тракторе ездишь, а он на тебе. На одного не настираешься, а тут еще и Андрюшка... Нет бы в какой институт ехать, с медалью-то.
Иван Маркелыч легонько обнял ее худые плечи, коснулся губами щеки.
- Ничего, Еля, у тебя уж помощница большина-то вон какая! Спит?
- Спит, - чуть улыбнувшись, она кивнула на мазаную крышу чулана: там, натянув байковое одеяло до макушки, спала двенадцатилетняя Варя.
- Балуешь ты ее, мать. Солнце в полдерева, а она все вытягивается.
- Пускай. - Опять окинула взглядом его пропыленную, в жирных маслянистых пятнах одежду. - Корыто со стиркой не уйдет от нее. Пускай, пока при матери...
И снова в ее пепельных глазах отразилась то ли беспредельная усталость, то ли горечь от трудно прожитой жизни. Иван Маркелыч заметил эту тяжелую опустошенность ее взгляда, и в его груди будто еж ворохнулся. Когда в сорок третьем вернулся из госпиталя кое-как подлатанный, увидел: его Еля состарилась на добрый десяток лет. Женщин рвала непосильная работа, старили думы о тех, кто воевал. А Еля незадолго до его приезда похоронила старшего сынишку, отравившегося кашей из колосков, собранных в поле весной... Потом... Потом - тоже разное было... А вот сейчас вроде бы и достаток пришел в дом, и дети подросли, да только радует ли ее это? Неужто навсегда прахом равнодушия и усталости присыпаны эти когда-то ласковые и голубые-голубые глаза? И это всего-то в пятьдесят лет!
Широкой, как штыковая лопата, ладонью Иван Маркелыч неумело погладил ее поредевшие седые волосы, а она, смутившись этой необычной мужниной ласки, чуть отстранилась, оглянулась по сторонам.
- Будет тебе, люди кругом...
- Пусть смотрят! - В живых карих глазах - озорство. - Ты мне жена, а не забавница. Воды нагрела, Ель? Отмоюсь - да спать. Уработался за ночь.
И уже по пояс голый, блаженно фыркая под горячей водой, которую лила ему на спину и голову Елена Степановна, продолжил начатый у ворот разговор:
- Ты, мать, говоришь: в институт бы Андрюшке. А я думаю, пускай поест ему пот глаза. Сразу Андрюха видеть лучше станет. Рассмотрится и поймет: в институт ли ему, в академию ли, здесь ли работать... Ель! Ты что это уставилась на меня и молчишь?
- Да так, вспомнилось разное. - Она забрала у него полотенце.
В утреннюю тишину улицы ворвался яростный конский галоп. Шарахались из дорожной пыли куры, отчаянно взвизгнул чей-то поросенок.
На вороном жеребце пронеслась Граня.
- Убьется!
- Гранька? Ну, нет!
На площади возле школы ей удалось справиться с непокорным злым буденовцем, повернуть его назад. Иван Маркелыч залюбовался Граней.
- Отчаянная девка!
У Елены Степановны ревниво сузились глаза.
- Непутевая.