Через три года - четверть века. А что сделано? Мечтала стать зоотехником. Трижды ездила поступать и трижды не прошла по конкурсу: русский язык подводил, вернее, не русский, а уральский казачий выговор. В сочинение обязательно вкрапывалось местное: "У него было много детишков...", "Ходил он наклонкой...", "На гвозде висел полотенец..."
А что теперь? Получилась из ее жизни "обыкновенная история", каких на земле тысячи. А она все чего-то ждала!.. Не родись красивой - родись счастливой. Где оно, ее счастье, на какой тропе затерялось? Пришел в полночь мальчишка, постучал - и она вышла. Поцеловал - не оттолкнула. Пришел другой - тоже...
"Нехорошие слухи о тебе, дочка, ходят". Ходят? Ну и пусть, мама, ходят! Потерявши голову, по волосам не плачут.
Мережили степь, уходили к окоему телеграфные столбы.
Справа от них рассыпалось стадо. Погромыхивало ботало, ременным гайтаном вытирая шерсть на коровьей шее.
У Грани мигом вылетело из головы все, о чем только что думала. "Никак, с ума сошел!" - ошеломленная, она натянула поводья.
Возле телеграфного столба враскорячку прыгал и весь дергался Андрей. Огромными, с бухарскую дыню кулаками он остервенело колотил по столбу, и даже над Граниной головой слышно было, как жалобно звенели провода. Поняла: Андрей упражнялся в боксе и колотил он вовсе не по столбу, а по привязанной к нему темно-коричневой кожаной "груше". И тут же вновь испугалась: опустив голову, коромыслом изогнув хвост, поджарая корова неслась к столбу. Острые рога были нацелены на красную майку.
- Андре-ей!
Граня щелкнула коня хворостиной, ударила в бока каблуками туфель. Но он вдруг взноровился и, ломая влево голову, пустился наметом, не слушаясь поводьев и далеко обходя парня. Она почти падала на заднюю луку седла, натягивая поводья, и кричала Андрею.
Он вовремя заметил чубарку с белым хвостом. Только она хотела с разгона ткнуть ненавистную майку, как Андрей в один прыжок оказался на столбе, охватив его ногами и руками. Корова озадаченно мотнула рогами и пошла к стаду.
Граня валилась из седла от смеха.
- Фотографа сюда, ф-фотографа... Умереть можно, Андрюшка!
Андрей сполз по столбу на землю и, зубами развязав на запястьях тесемки, сбросил перчатки. Майка на нем была темна от пота, к мокрому лбу прилипли волосы, выбившиеся из-под шляпы.
- Тебе, вижу, и пасти некогда. Я это чувствовала. Что молчишь? Слово купленное?
Обошел ее коня с презрительным видом.
- И не стыдно тебе, уральской казачке, на такой кляче ездить? Ее пешком обогнать можно.
- Попробуй!
- Опозоришься.
- А ты попробуй! Хвастун.
Андрея заело.
- Вон до того мара с вышкой. Р-раз... Два...
Хватили с места махом. Андрей шел вровень, локтем к стремени. Слышал хэканье коня, смех припавшей к гриве Грани. Слетела шляпа - значит, ветер обогнал. А до мара еще далеко! И коня ему, в конечном счете, никак не обогнать. Коснулся руками конского крупа - и оказался верхом, позади Грани: джигитовке отец сызмалу учил. Перед глазами - прыгающий тяжелый узел овсяных волос. Проскакали мар.
- Обнимай крепче, а то свалишься!
Кинул ногу назад и ловко спрыгнул: очень ему надо обнимать ее!
Граня завернула коня, рысью подъехала к Андрею.
- А все-таки не обогнал!
- И не отстал. Мне бутсы жмут, еще в восьмом куплены...
Назад шли пешком. Она искоса бросала на него взгляды. И зелень в них была жаркая, обжигающая. Неспокойная зелень. Андрей терялся. Понимая всю несуразность того, что говорил, он все же продолжал мямлить о надоях, о том, что нужно бы еще и ночного пастуха, нужно бы кукурузу скармливать... Граня понимала его старание. Взяла за локоть, остановила. Заглянула в глаза - близко-близко, шрамик под нижним веком показался большущим.
- Я тебе нравлюсь, Андрей?
Сердце делало какую-то бешеную скачку с препятствиями, мешая дыханию, обыкновенному человеческому дыханию. С трудом разжались губы:
- Н-нет...
- Молодец, знай себе цену. А почему ты все-таки вернулся тогда? В луга, на субботник?
- Поужинал - и вернулся.
Граня не улыбнулась. Отпустила локоть, пошла дальше. О чем она думала? А о чем он думал?
- Будь ты постарше - никому не отдала бы тебя! Ни за что. - И без всякой вроде бы связи с предыдущим заговорила о другом: - Когда я была маленькой, мне очень хотелось, чтобы меня цыгане украли. Завидовала я их веселой удалой жизни. Раскинут они шатры - кто горн раздувает, кто коней поит, а цыганки ватагой ушли, растеклись по дворам ворожить, судьбу людям вещать. Научиться бы мне, мечтала я, петь, как они, плясать, на истертых магических картах гадать... А потом прошло. Только страсть к чему-то необыкновенному осталась.
Граня помолчала. Поднялись на низкорослое взгорье. Из полынца и ковылей вылетали жаворонки, стремительно забирали высоту, небо. Степные бугры пахли полынью, разогретой глиной и лисьими норами.
- Вот скажи, ты о чем мечтал, когда в школе учился?
Рядом шла совсем другая Граня, не та, что была минутой раньше.
Андрей уже знал эти ее внезапные перемены. Сейчас с ней можно было говорить только серьезно, без всякого намека на плоское остроумие.
- В школе я о многом мечтал, а вот пришла пора выбирать... Поработаю. На трактор хочется, и в космос по ночам летаю... В общем...
- В общем, не нашел себя. - Она вздохнула, ища взглядом что-то неведомое на горизонте. - А мне бы - зоотехником. Зоотехник, Андрей, это же главный инженер и профессор в животноводстве. Я бы из них выколотила и электродойку, и механизацию... Смотри, кто это твоих коров гоняет? Наверное, в хлеба зашли! Разиню мы с тобой поймали...
У кювета, склоненный на подножку, стоял мотоцикл. А за коровами гонялся парень в темных очках и черной рубашке с закатанными рукавами.
- Новый агроном... Помнишь, на практику несколько раз приезжал?
Андрей помнил Марата Лаврушина.
Встретил он их отрывистым резким "здравствуйте!" Дышал часто, загнанно. Ростом Марат был метр шестьдесят восемь, не больше. Бойцовская короткая прическа гребнем, черная рубашка, белый галстук, темные квадратные очки - полку забродинских стиляг прибыло. Тонкие энергичные губы шевельнулись в насмешке:
- Кто же из вас пастух? Вы? Таких неразворотливых рисуют в стенгазетах.
- Знаете, - голос Андрея вскипел, - идите вы все к черту! За два месяца послешкольной жизни меня уже пятый раз собираются в стенгазету... А я передовик! - Выдернул из кармана сложенную газету, тылом ладони, ногтями пощелкал по заметке: - Вот!
Граня читала вслух:
"С малых лет Андрюшка Ветланов любил смотреть, как пастух гонит стадо и щелкает бичом. Он слышал от взрослых: у коровы молоко на языке, если не накормит ее пастух, то и молока не будет.
"Вырасту, - говорил Андрюшка, - пастухом стану!"
И вот мечта его осуществилась.
В этом году Андрей окончил школу с серебряной медалью и стал колхозным пастухом. Надои молока от стада резко поднялись... Сейчас комсомолец Ветланов соревнуется за звание ударника коммунистического труда..."
- Видите! - Андрей торжествовал с какой-то злостью. - С пеленок мечтал, дня этого не мог дождаться. А вы!..
- Н-да-а, ну извини, старик... Только твое стадо все же потравило мою озимую пшеницу. Опытный участок, сам прошлой осенью закладывал. Косить собираемся.
Он поставил мотоцикл, повертел рукояткой газа. Запуская мотор, подскочил, словно хотел прыгнуть через своего коня о двух колесах. Мотоцикл хлебнул бензину и затарахтел, кинул к ногам Андрея и Грани мягкое облачко.
- Слушай, старик, - кричал Марат, усаживаясь верхом, - ты приходи ко мне, поболтаем! Я у Астраханкиных живу, с Василием Бережко!..
Мотоциклист, падая набок, лихо развернулся в сторону поселка. Встречный ветер прижал его ежистый чуб, черная рубашка надулась сзади пузырем. А из-за плеча вырвался, махнул прощально конец белого галстука. Скрылся за косогором. Легкая полдневная пыль, купаясь в горячем воздухе, медленно оседала на придорожные травы.
Граня накинула на шею коня поводья.
- Ну, я тоже поеду. А это ты верно: ночного пастуха нужно подыскать.
- Искать нечего: Горка надумал.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Астраханкиных было двое, а изба у них большая, скучная. Вот они и пускали квартирантов, отводя им горницу. Нередко из правления приводили на постой уполномоченных, особенно, если уполномоченный явно не по душе был Павлу Кузьмичу - иначе он бы увел его ночевать к себе.
Уже три года у Астраханкиных жил после демобилизации из армии Василь Бережко - один на всю обширную горницу. А вот на днях поселился в ней и новый агроном колхоза Марат Лаврушин, Марат Николаевич, как отрекомендовал его старикам председатель Савичев.
И сразу Василь почувствовал, что горница вроде бы стала тесной от беспокойного сожителя. Всюду навалены книги, какие-то чертежи, на подоконниках появились ящики с землей. Василю это не нравилось, но он, приходя с работы, ложился на раскладушку и терпеливо молчал. Впрочем, когда он начинал ворчать, то Марат Николаевич не придавал этому значения. Агроном или копался в книгах, или перетирал в тазу комочки чернозема, чтобы высыпать в очередной ящичек, и говорил:
- Понимаю, мои занятия вас нервируют, вы привыкли лежать и смотреть в потолок.
- А мени всегда скучно.
- Это хороший признак! Скучают два сорта людей: ленивые флегматики и гении. Первые оттого, что недопонимают окружающей их обстановки, вторые оттого, что постигают ее моментально.
Рассуждения Марата были непонятны для Василя. Он предпочитал не ввязываться в сложный разговор и тянулся к тумбочке за папиросой. Пуская из ноздрей дым, как бы отгораживался от агронома, дескать, ты сам по себе, а я сам по себе.
Сегодня Василь пришел позже обычного и навеселе. Лицо его перехватывал снежно-белый бинт. Нос под ним, обложенный ватой, выпирал бугром, а подглазья натекли синевой.
- От здорово! - счастливо крутил Василь головой и рассыпал астматический смешок. Дышал он, казалось, не грудью, а животом, за счет диафрагмы. - От здорово так здорово! - И, видя, что Марат не очень торопится узнать что "здорово", начал рассказывать, невероятно гнусавя и жестикулируя: - Выпилы с получки, он каже: "Поехали на моем мотоциклете домой!" Поихалы, говорю я. А уже в лесу стемнело, а свет у мотоцикла поганый. Бачу - канава! Степан вперед меня рогами в землю летит, а я за ним лечу. Дым в глазах! Вскакую, хватаюсь за нос - точно! Свернул курок, только хрящик похрустуе... От здорово!
- Ужасно смешно! - с легкой иронией сказал Марат, отчеркивая что-то в блокноте.
- Докторша каже, шо срастется мий нос... От здорово!
Василь снял ботинки и, чрезвычайно довольный собой, растянулся на раскладушке.
- Вы знаете, Василий, каждый центнер семян озимой пшеницы дал двадцать восемь центнеров зерна! Я же говорил, что эту пшеницу надо культивировать в здешних местах... А ученые селекционеры смеялись, не давали семян! Теперь я им!.. Тысячу гектаров нынче засеем, Павел Кузьмич согласие дал...
Марат возбужденно ходил из угла в угол и строил свои агрономические планы. Василь понял, что его рассказ о "свернутом курке" не произвел на Марата впечатления. Это Василя задало.
- Ну и шо с того, с той пшеницы? Бильше килограмма все равно не съедите за день... Чи вам зарплату прибавлють?
"Как в его голове все просто устроено, - Марат бросил на подоконник блокнот. - Полный живот и полный карман... Таким, наверное, легче живется".
В задней комнате послышались голоса. Жмурясь от электрического света, в горницу вошли Андрей с Горкой. Андрей приклонил к стенке гитару.
- Здравствуйте, Марат Николаевич! Вы не знаете его? Это Георгий Пустобаев, мой заместитель по прыжкам в длину, то есть, где я не догоню корову, там он...
- Очень рад! А из-за ваших коров, Андрей, мы все-таки недобрали на участке центнеров пяток.
- Винюсь! Но теперь нас двое...
- Нас трое, - буркнул Горка, выставляя бутылку красного.
Марат посмотрел на нее, на смутившихся парней.
- Водку принципиально не пьем.
Андрея ошеломило обилие книг: "Вот это жизнь! А у меня - этажерка, и та неполная..." Но еще больше его ошеломили два человеческих черепа. Один, коричневый, с проломом! лежал на тумбочке рядом с будильником. Другой висел на гвозде над кроватью Марата.
- Это кто-нибудь из ваших близких, Марат Николаевич?
- Эти черепа неизвестно кому принадлежат... Впрочем! - Марат быстро достал из-под книг альбом для рисования и раскрыл его. - Смотрите. Это тот, что на тумбочке. Я провел линии носа, подбородка... Видите? Походит на монгола. Я показывал черепа ученым, они говорят, что этим останкам человека около восьмисот лет. Да вы садитесь, ребята! Черепа мы нашли в пятьдесят пятом, когда целину распахивали. Я этим увлекаюсь, это для души... Сейчас организуем стол.
Марат вышел, зашептался с хозяйкой. На раскладушке не вытерпел, крутнулся с боку на бок Василь, затекшими глазами нацелился на гостей.
- Если он агроном, если он Марат Николаевич, так ему и "здравствуйте, пожалуйста", а если я Василь, так...
- При чем здесь "агроном?" Лаврушин не бьет людям физиономии, а к тебе неизвестно с какой стороны подъезжать. Вставай, присаживайся!
Василь не любил повторных приглашений к столу.
Марат внес стаканы, хлеб, помидоры, масло.
- Если хотите, вот еще, - из железной банки он высыпал на газету кучу монет: тусклое, почерневшее серебро, зеленые от древности медяки и даже николаевский рубль.
- Настоящий? - Горка выловил его и потер в пальцах.
- Настоящий... Нумизматика! Тоже увлекаюсь. Интересно! Возьму любую монету и через нее вижу то время, ту эпоху... Вот рубль с царевной Софьей, что Василий держит. Смотрю на него - и перед глазами стрелецкий бунт, виселицы на Красной площади, молодой Петр Алексеевич... А это немецкие марки. Видите, одна чеканка тысяча девятьсот тридцать четвертого года, другая - тридцать седьмого. На первой орел только еще растопырил когти, а на второй уже свастику в венке держит. Но на обеих барельеф президента Пауля Гинденбурга, к тому времени скончавшегося. Думаете, Гитлер за рыцарский профиль чеканил его на деньгах? Как бы не так!.. Давайте объявим конкурс. Конкурс на смешное! Как? - Марат тряхнул стоячим чубчиком-гребнем, заговорщицки поглядел в придвинувшиеся молодые веселые лица.
- А премия? - под Василем нетерпеливо скрипнул табурет.
- Премия будет, но какая - тайна. Кто первый?
- С вас, Марат Николаевич, начнем и - по солнцу. - Андрей торопил память, но, как назло, ничего смешного не вспоминалось. Приходилось успокаивать себя тем, что его очередь будет последней.
Марат снял белый галстук и расстегнул ворот черной рубашки.
- Ладно! - сказал он, ставя на стол голые сухие локти и сплетая перед лицом пальцы рук. - Только смешного я... Не умею я смешное! Впрочем, хотите, расскажу, как меня чуть из университета не исключили? Это скорее грустное, чем смешное... Началось с того, что я уснул на лекции. Положил голову вот так, - Марат показал, как он положил на руку голову, - и сплю. Слышу: над головой - голос преподавателя. "Возмутительно! - кричит он и, я чувствую, потрясает в воздухе кулаками, чувствую, а проснуться не могу. - Возмутительно! В наше замечательное время, когда от энтузиазма людей лед на Волге тает, студент спит на лекции! Я добьюсь, Лаврушин, чтобы вас из университета отчислили!.." - "На это много ума не надо", - ответил я просыпаясь. Казалось бы, ничего особенного, а завертелось, пошла писать губерния! Вредный был кандидат. Спасли ребята. Пошли к ректору и сказали: "Кандидат наук такой-то тряс над головой Лаврушина кулаками, но не заметил на его ушах цементную пыль". Оставили, сделали из меня ученого агронома.
- А при чем тут цементная пыль? - Василь был разочарован концом и явно не понимал, почему улыбаются Андрей с Горкой.
- При том, старик. У кого было туго с финансами, ходили по ночам вагоны с цементом разгружать. Твоя очередь, Георгий!
- У нас в прошлом году отец мотоцикл выиграл по лотерее. Три раза домой из магазина прибегал и все забывал - зачем. На четвертый вспомнил: паспорт нужен!..
- Браво! Коротко и ясно! Браво!
- А где ж ваш мотоцикл? - подозрительно спросил Василь, перестав вдруг смеяться. Он хотел выиграть премию и готов был придраться к любому пустяку, лишь бы затенить соперника. Негоже, если его эти юнцы обойдут, он все-таки старший! - Где твой мотоцикл?
- Где, где! Ну, в сарае стоит. Прав-то на вождение ни у отца, ни у меня. Разбить такие деньги, говорит отец...
- Ясно! Василий, тебя слушаем...
Василь поудобнее уселся и, опустив голову, сосредоточенно уставился в столешницу. Казалось, он прислушивался к тому, как ведет себя под бинтом разбитый нос. Внезапно его маленькие толстые уши стали накаляться, а сам он мелко-мелко затрясся, почти беззвучно смеясь какому-то воспоминанию. Глядя на него, непроизвольно начали смеяться все.
- От здорово! - задыхался Василь и никак не мог остановиться. - От здорово!.. Хлопцы, вы помните, зимой приезжалы из пединститута две студентки на практику? У нас тут на квартире стоялы. Воны в горнице, а я в задней со старикамы. От здорово! - И Василь вновь заколыхался.
- Да рассказывай наконец! - прикрикнул Андрей.
- Сидим ось так все за столом, вечеряем. А мени дуже приглянулась Марусенька, така гарна дивчина з ямочками на щеках. Дывлюсь через стол на нее, вона на меня дывится, я опять на нее. Шукаю пид столом ее ногу, трохи надавливаю. Вона ничего, на меня дывытся. Я еще надавливаю. Вона перестала дывыться. Ах, так! Я еще!.. Як гаркне под столом кот, як выскочит. Дед его ложкой по потылыце. Вин через бабку да в окно! Вынес головой стекло и - в снег, да на забор!.. Я ж ему, скаженному, на лапу наступав, а думав, шо Марусеньке.
Смеялись и смотрели на большущего сибирского кота, сидевшего на борове холодной голландки. Он будто понимал, что речь шла о нем, презрительно морщил нос и жмурил рыжие разбойные глаза.
Насмеялись и попросили Андрея спеть: в итоги конкурса все равно, мол, зачтется. Горка подал гитару.
Свет от лампочки с потолка падал прямо на лицо Андрея. В светло-карих глазах его словно бы головки крохотных медных гвоздиков блестели. "Что ж, про какую-нибудь матаню нам споешь?" - Марат ничего не ожидал от Андрея и даже с некоторым сожалением взглянул на Горку с Василем, ловивших каждое движение товарища.
Это их ожидание, очевидно, смутило и Андрея, он хмыкнул и начал настраивать басы, поставив ногу на перекладину стула, склонив голову к гитаре.
И вдруг почувствовал, что не споет хорошо. Не было настроения. Хандру нагнал все тот же Василь, к которому Андрей ревновал Граню. "Разъел рожу и волочится за всеми подряд. Да еще и хвастается. Жаль, что только нос свернул... А Граня... Может, и она не лучше Василя? На свиданиях, может, вместе надо мной смеются..."
Андрей поставил гитару на место.
- В другой раз... Что-то с горлом...
- Согласны! - обрадовался Василь и, хитровато помолчав, глухо напомнил из-под повязки: - А премию кому ж?