- Все по-прежнему? - с улыбкой спросил Комаров.
На мгновение Кудрявцев смутился, но тут же овладел собой и сказал в тон:
- В общем, да. Только вот как-то просторнее стало. Расширяли?
- Нет, от этой перестройки пока убереглись.
- Значит, показалось, - добродушно произнес Кудрявцев.
- Николай Константинович, - уже без улыбки сказал Комаров, откидываясь на спинку кресла, - мне хочется поговорить с вами по одному важному делу…
"Сейчас… сейчас!.." - с нарастающим внутренним волнением сказал себе Кудрявцев.
- Мне бы хотелось поговорить с вами, - медленно повторил Комаров, - о движении ударников коммунистического труда.
"О чем?!" - чуть было не воскликнул Кудрявцев. Уж не ослышался ли он? Какое отношение он, Кудрявцев, имеет к ударникам коммунистического труда? Может быть, этому юнцу просто неизвестно, что он, Кудрявцев, работает теперь не в партийном аппарате и не в профсоюзах, а в совнархозе? Может быть, его спутали с кем-нибудь? А он-то, старый дурак, шел сюда, втайне надеясь, что наконец-то о нем вспомнили, что сейчас он услышит нечто такое, чего стоило ждать все эти годы!..
- Я… не совсем понимаю, - стараясь говорить сдержанно, но все-таки волнуясь, начал Кудрявцев, - какое, собственно, отношение?.. Я работаю теперь в совнархозе…
- Да, да, я знаю, - поспешно подтвердил Комаров. - Но вы ведь не всегда работали в совнархозе. Кроме того, вы руководите отделом, который…
- Я не руковожу отделом, - прервал его Кудрявцев.
- Верно, - согласился Комаров, - вы заместитель начальника отдела. Но начальник, насколько я знаю, никогда не был на партийной работе. А вы были. Следовательно, имеете опыт, и партийный и хозяйственный. Это именно то, что мне сейчас нужно…
Кудрявцев едва заметно пожал плечами. Последние слова Комарова звучали туманно, но вместе с тем обнадеживали. Он решил молчать и слушать. Комаров не заставил себя долго ждать. Словно размышляя вслух, он стал говорить о движении ударников коммунистического труда, о том, что оно создает подлинные условия для воспитания нового человека, но всякого рода "показуха", погоня за цифрами, лишь портят, развращают людей…
Кудрявцев делал вид, что внимательно слушает эти общие фразы, которые были бы уместны на каком-нибудь собрании, но странно звучали в деловом разговоре. Его недоумение все возрастало, он боялся, что не выдержит и прервет собеседника. Но в этот момент Комаров вдруг задал вопрос, который прозвучал для Кудрявцева, как выстрел в тишине:
- Может быть, вы знаете, Николай Константинович, как удалось начальнику Энергостроя Волобуеву создать столько бригад коммунистического труда у себя на стройке? И какого вообще вы мнения о Волобуеве?
Кудрявцев весь внутренне подобрался. От его недоумения не осталось и следа. Он едва удержался, чтобы не податься вперед, к Комарову, но тут же приказал себе: "Спокойно! Ситуация начинает проясняться. Но еще только начинает… Спокойно!"
Своим последним вопросом Комаров выдал себя. Общие рассуждения на морально-этические темы были, конечно же, только прологом, точнее, дымовой завесой! Волобуев - вот кто интересовал секретаря обкома! Теперь понятно, почему он не вызвал руководителей совнархоза. Комаров хотел собрать сведения о Волобуеве, не придавая этому широкой огласки. Он полагал, что Кудрявцев, работая в отделе, ведающем вопросами энергетики, чаще соприкасается с Волобуевым, чем руководители совнархоза. Кроме того, по его расчетам, самолюбию Кудрявцева должно было польстить доверие секретаря обкома. Нехитрый, но точный расчет!
Итак, речь шла о Волобуеве. Кудрявцев знал, что начальнику Энергостроя предстоит доклад на бюро обкома. Он знал также, что на Энергострое самый высокий в области процент бригад коммунистического труда. Но что же из всего этого следовало?
Кудрявцев решил не торопиться с ответом. Он чуть приподнял брови и слегка развел руками. Это могло означать все, что угодно. Но прежде всего то, что ему трудно ответить на вопрос, поставленный в столь общей форме.
"Почему он спросил меня о Волобуеве? - лихорадочно думал Кудрявцев. - Насколько я знаю, у того все в порядке. План строительства перевыполняется. Никаких конфликтов с областным руководством нет. Волобуева все считают молодым, многообещающим работником. В чем же дело?"
- Мне бы хотелось знать ваше мнение о Волобуеве, - настойчиво повторил Комаров, в упор глядя на Кудрявцева.
Теперь уже отмалчиваться было нельзя. Кудрявцев сказал, что совнархоз никаких особых претензий к Волобуеву не имеет. Что же касается бригад коммунистического труда, то в этом вопросе общественные организации гораздо более компетентны, чем совнархоз.
Ответ явно не удовлетворил Комарова. Он снова и снова стал расспрашивать о строительстве, о Волобуеве, о том, считает ли он, Кудрявцев, что звания бригад коммунистического труда присваиваются на Энергострое заслуженно. Но за спиной у Кудрявцева был опыт десятилетий, за время которых техника аппаратных взаимоотношений достигла виртуозной изощренности. Он попросту не верил ни одному слову Комарова. Ему было ясно только одно: Комарову нужны сведения, компрометирующие Волобуева, и он рассчитывает получить их именно от него, Кудрявцева.
Но почему все-таки от него? Видимо, Комаров полагал, что вышедший в тираж Кудрявцев использует даже такой ничтожный повод, чтобы напомнить о себе. Захочет, так сказать, "услужить" Комарову. Но если расчет Комарова действительно был таков, то над секретарем обкома можно только посмеяться. Между двумя ответственными работниками, судя по всему, назревает свара. Неужели же такой стреляный воробей, как Кудрявцев, по первому знаку примет сторону одного из них, не зная ни существа дела, ни расстановки сил?
Рассчитывать на это мог только очень неопытный или недалекий человек.
Может быть, Комаров смотрит глубже? Может быть, у него есть претензии к совнархозу и он хочет лично "прощупать" Кудрявцева, присмотреться к нему?
Ни одной из этих мыслей Кудрявцев, разумеется, не высказал вслух. Он вообще никогда не говорил ничего лишнего. Тем более в тех случаях, когда собеседник явно скрывал свои истинные намерения. Пусть Комаров перестанет ходить вокруг да около, пусть раскроет карты. Тогда он, Кудрявцев, и решит, как ему себя вести.
Размышляя так, Николай Константинович в то же время понимал, что неопределенные, расплывчатые ответы могут в конце концов обратиться против него самого. Портить же отношения с секретарем обкома он, естественно, не хотел ни при каких условиях.
- Борис Васильевич! - сказал он с предельной искренностью. - Вас, видимо, не удовлетворяют мои ответы. Но вопрос был поставлен в столь общей форме…
- Согласен, - охотно откликнулся Комаров. - Неясность в постановке вопроса обычно отражает неясность мысли. Или нежелание высказать ее ясно. - Он чуть сощурил глаза, потер подбородок и добавил: - Ведь можно сделать и такой вывод, да?
"Хитер", - подумал Кудрявцев, но протестующе приподнял руку.
- Что ж, - продолжал Комаров, - видимо, я должен был сразу взять быка за рога.
Он раскрыл лежавшую на столе папку и протянул ее Кудрявцеву.
- Некоторое время назад эта статья была напечатана в одной многотиражке. Пожалуйста, прочтите.
В папке лежали листки белой бумаги с наклеенными на них газетными столбцами. Над первым столбцом был заголовок: "Быть честным - всегда и во всем".
Кудрявцев начал читать. В статье речь шла о том, что члены одной из бригад коммунистического труда на Энергострое согласились взять незаконно выписанные им деньги. У бригады был простой по вине администрации. Не желая ссориться с рабочими и утруждать себя временным переводом бригады на другую работу, администрация выписала ей деньги за полный рабочий день.
"Ну и что? - подумал Кудрявцев. - Незаконное, но вполне обычное дело. Не настолько вопиющее, чтобы им занимался секретарь обкома…"
Он стал читать дальше. Автор в резких выражениях осуждал не только администрацию, но и членов бригады. Корысть, желание получить незаконные деньги оказались для них сильнее, чем взятые на себя коммунистические обязательства. Далее следовали рассуждения о том, что на Энергострое вообще гонятся за цифрами, больше заботятся о "фасаде", чем о существе дела…
"Неужели Комаров вызвал меня только из-за этой заметки? - подумал Кудрявцев. - Чепуха!"
Теперь он был окончательно убежден, что все дело в Волобуеве и его предстоящем докладе на бюро обкома. Комаров просто подбирает "ключ" к начальнику строительства. Заметка в газете - не больше чем повод. При иных обстоятельствах Комаров, разумеется, никогда не обратил бы на нее внимания. По своему собственному опыту Кудрявцев отлично знал, что сотни писем и заметок могут не привлечь к себе никакого внимания до тех пор, пока не возникнет соответствующая ситуация. А когда она возникает, любое, самое пустяковое письмо может стать поводом для далеко идущих выводов, для назначения комиссии, для немедленного выезда инструкторов - словом, для создания "дела". Усмехнувшись про себя, Кудрявцев читал уже просто из вежливости - ему все было ясно.
"…нет, коммунисту противопоказаны ложь, корысть, обман. Он должен быть честным перед партией, перед своими товарищами, перед собственной совестью…"
Вдруг словно кто-то сжал Кудрявцеву сердце. Кровь бросилась ему в лицо. В конце газетного столбца он увидел подпись: "В. Харламов".
- Возмутительно, не правда ли? - откуда-то издалека услышал он голос Комарова.
Боль, растерянность, обида - видимо, все это было написано на лице Николая Костантиновича, потому что Комаров поспешно сказал:
- Я вижу, вас взволновала эта заметка.
- Нет, нет! - бросая папку на стол, неожиданно воскликнул Кудрявцев.
- Не понимаю, - с недоумением сказал Комаров.
- Нет! - снова крикнул Кудрявцев. Усилием воли он справился с собой и сказал, уже более спокойным, но все еще прерывающимся голосом:
- Я… совсем о другом… Просто я… знаю этого человека…
- Харламова? - удивленно переспросил Комаров. - Вам приходилось с ним встречаться? Любопытно! Тогда, очевидно, вы можете подробнее рассказать о нем?
- Это… негодяй! - вырвалось у Кудрявцева.
- Вот как? - с удивлением произнес Комаров. - Странно. Может быть, вы ошибаетесь? Путаете с кем-нибудь?
- Если бы я ошибался!.. - с болью воскликнул Кудрявцев.
То, что мучило его последнее время, снова заполнило душу, заслонило все остальное.
- Этот человек - преступник, - продолжал он. - Его осудили за то, что он незаконно сел за руль, сшиб человека и не оказал ему помощи.
- Очень странно! - задумчиво повторил Комаров. - То, что вы сказали, и эта статья… разумеется, у меня нет основания сомневаться в ваших словах. Кто же этот Харламов?
- Монтер, - ответил Кудрявцев. - Взял руль у шофера. Из озорства.
- Все это печально, - сказал Комаров, - когда я читал статью Харламова, мне было очень горько еще раз убедиться, что показуха проникла даже в такое святое дело, как движение за коммунистический труд. Но в то же время было радостно сознавать, что есть люди, которые даже в ущерб своим материальным интересам восстают против очковтирательства. Оказывается, я ошибся. Послушайте, Николай Константинович, откуда у вас все эти сведения о Харламове? Вы его лично знали?
- Да.
- По работе?
- Разрешите мне не отвечать на этот вопрос, - опустив голову, сказал Кудрявцев.
- Почему? - удивленно спросил Комаров.
- Я не хочу говорить об этом человеке.
Комаров откинулся в кресле и потер виски.
- Послушайте, Николай Константинович, - заговорил он, наклоняясь вперед и облокачиваясь о стол, - признаюсь, я нахожусь в состоянии некоторой растерянности. Я пригласил вас сюда с единственной целью поговорить о положении на Энергострое. Вам известно, что Волобуеву предстоит выступить с докладом на бюро. В оставшееся время мне хотелось войти в курс дела. Пять минут назад мне казалось - простите за откровенность, - что вы вряд ли можете мне помочь. Я уже решил, что не буду вас задерживать. Но теперь возникло новое обстоятельство. Не скрою, оно меня заинтересовало. Может быть, все-таки расскажете хоть в двух словах, откуда вы знаете Харламова?
Кудрявцев поднял голову.
- Это личный вопрос, - нехотя сказал он.
- Ли-и-чный?! - удивленно переспросил Комаров и, помолчав мгновение, сказал: - Тогда извините, пожалуйста. Не буду настаивать. Не хочу быть навязчивым.
Он встал.
- Простите, Николай Константинович, за то, что побеспокоил…
Но Кудрявцев продолжал сидеть. Ему вдруг пришла в голову мысль, что если бы Комаров захотел, то мог бы помочь разрубить весь этот клубок противоречий. Вряд ли он в ближайшее время снова попадет к Комарову или заставит себя пойти к нему…
Эту мысль тут же заслонила другая. Кудрявцев подумал, что стыдно, до боли стыдно посвящать секретаря обкома в несчастье, которое на него свалилось.
Он уже решил пожать руку, которую протягивал ему Комаров, и уйти, но неожиданно для самого себя сказал:
- Если разрешите, Борис Васильевич, я хотел бы попросить вас… посоветоваться…
Ему захотелось тотчас же крикнуть: "Нет, нет! Эти слова вырвались помимо моей воли! Я ни о чем не хочу говорить! Я уйду…"
Но Комаров уже снова сел в свое кресло.
- Пожалуйста, Николай Константинович, - дружелюбно сказал он, - я буду рад, если смогу вам чем-нибудь помочь.
- Это… сугубо личное дело, - взволнованно начал Кудрявцев, - я никогда не решился бы прийти к вам по такому поводу… Но раз уж так случилось… Поверьте, мне очень трудно начать этот разговор…
21. Комаров
Комаров молча нажал кнопку звонка. Вошла девушка с блокнотом в руках.
- Писать ничего не будем. Позаботьтесь, пожалуйста, чтобы мы с Николаем Константиновичем полчаса побыли вдвоем. Телефон тоже пусть помолчит.
Девушка кивнула и вышла.
Несмотря на все свое волнение, Кудрявцев понял, что Комаров дает ему время успокоиться и собраться с мыслями. Вызывать секретаршу не было никакой нужды. Все равно в кабинет секретаря обкома никто не войдет до тех пор, пока оттуда не выйдет очередной посетитель.
- Слушаю вас, Николай Константинович, - тем же дружелюбным тоном произнес Комаров, пододвигая к нему раскрытую пачку "Краснопресненских".
Кудрявцев взял пачку и стал ее рассматривать.
- Вопрос, как я сказал, сугубо личный, - не глядя на Комарова, проговорил он. - Но… когда коммунист чувствует, что находится в тупике…
Комаров участливо глядел на него. Еще несколько минут назад он ругал себя за то, что вызвал Кудрявцева. До сих пор он, в сущности, избегал встреч со своим предшественником. По правде говоря, Комарову не хотелось видеть его. Не потому, что Кудрявцев был ему неприятен. И не потому, что он считал его, как полагал сам Кудрявцев, чем-то вроде "пережитка прошлого". Просто Комаров, даже став руководителем, не превратился в человека, для которого личные эмоции не играют уже никакой роли. Возможно, кто-нибудь другой на его месте вовсе не испытывал бы перед Кудрявцевым ни неловкости, ни тем более вины. Разве Комаров был виноват в том, что Кудрявцеву пришлось уйти? Но новый секретарь обкома принадлежал к тем людям, у которых логика не всегда управляла чувствами. Вызывая Кудрявцева, он испытывал некоторое смущение. Меньше всего ему хотелось, чтобы этот пожилой, проживший такую длинную жизнь человек чувствовал себя мелким чиновником на приеме у крупного начальства.
Приглашая Кудрявцева, Комаров, разумеется, собирался разговаривать с Кудрявцевым, что называется, "на равных". Более того, думал Комаров, если бы Кудрявцев, опираясь на свой долгий опыт, начал бы даже его в чем-то поучать, то их беседа могла бы быть более непринужденной. Этот человек вел и партийную и хозяйственную работу в годы, когда начиналось стахановское движение. Пятилетки, Стаханов, Изотов - все это могло стать для Кудрявцева только историей. Теперь он был в совнархозе одним из руководителей отдела, которому подчинялся Энергострой. Казалось, трудно найти человека, более сведущего во всем, что волновало сейчас Комарова. Но уже очень скоро он понял, что ошибся. Расставшись со своим руководящим постом, Кудрявцев, видимо, потерял всякий интерес к тому кругу вопросов, которые еще недавно были в центре его внимания. Комаров видел, что все попытки разбудить в Кудрявцеве интерес к бригадам коммунистического труда, к предстоящему докладу Волобуева оказались тщетными. Он оставался равнодушен, осторожничал и соблюдал дистанцию.
Но сейчас, когда уже готовый угаснуть разговор неожиданно приобрел новое направление, Кудрявцев изменился. Комаров вдруг увидел перед собой человека, способного волноваться, страдать, искать помощи…
- Мне трудно говорить об этом, - по-прежнему не глядя на Комарова, глухо сказал Кудрявцев, - боюсь, что бестактно вовлекать вас… - Он продолжал рассматривать пачку сигарет, которую все еще держал в руке. - Откровенно говоря, не знаю, как у меня вырвалось…
Комаров молчал. Просто молчал и выжидательно глядел на Кудрявцева.
- Я всегда думал, - уже более спокойно продолжал Николай Константинович, - что в состоянии сам решить все свои личные проблемы. Мне казалось, что в подобных случаях просить о помощи смешно…
- Боюсь, что вы слишком строги к людям и… к себе, - заметил Комаров.
- Если бы несколько месяцев назад я услышал, что Валя…
Кудрявцев осекся, впервые произнеся имя дочери.
- Словом, у меня есть дочь, - сказал он изменившимся голосом. - Единственная. Ей двадцать лет. Она…
Кудрявцев бросил измятую пачку сигарет на стол и умолк.
- Что же случилось с девушкой? - участливо спросил Комаров.
- Борис Васильевич, у вас есть дети?
- Двое. Сын и дочь. Школьники.
- Значит, мы можем говорить как отец с отцом. Как два уже немолодых… Впрочем, простите. Вы еще молоды. Но, может быть, вам тоже предстоит… Впрочем, не знаю. Когда Валя училась в школе, я никогда не думал, что мне придется…
Чтобы овладеть собой, Кудрявцев опять замолчал.
- Успокойтесь, Николай Константинович, - мягко сказал Комаров. - Прошу вас, расскажите мне все, что вас беспокоит.
- Спасибо! - Кудрявцев сказал это искренне, от всего сердца. Сейчас он верил, что Комаров действительно сочувствует ему и хочет помочь. Правда, он не знал, как и чем может помочь секретарь обкома. Но все равно испытывал к нему чувство благодарности. Пусть его собственная судьба уже давно предрешена. Он думал сейчас только о Вале.
- Хорошо. Я скажу вам все. - Кудрявцев снова потянулся за пачкой, вытащил сигарету, но не закурил, а зажал ее в кулаке. - Моя дочь влюбилась в преступника. Его фамилия - Харламов. Теперь вы понимаете мое состояние, когда я увидел подпись… Этот парень осужден. Получил два года исправительно-трудовой колонии. И тем не менее она…. любит его.
- Так, - спокойно кивнул Комаров и снова взялся за подбородок. - Скажите, вы и раньше были недовольны своей дочерью? - спросил он после короткой паузы.
- Никогда! - воскликнул Кудрявцев. - Конечно, родители часто переоценивают своих детей. Но Валя… Поверьте, я объективен! Она не такая, как все. У нее есть идеалы. Но сейчас речь о другом. Она попала под влияние этого Харламова…
- Вы все же знали его?
- Немного.
- Что он собой представляет?
- Могу только повторить: преступник, осужден на два года…
- А ваше личное впечатление…