- Рапорт? - безразличным тоном повторил Пивоваров, но кулаки его непроизвольно сжались. - Если хочешь, пиши. Но, честно говоря, нет в этом смысла. Дело закончено, приговор вынесен…
- Не такие дела пересматривались, товарищ следователь.
- Не вижу никаких оснований для пересмотра, - резко сказал Пивоваров. Все его усилия, видимо, пропали даром. Этот сельский милиционер был вовсе не так прост, как ему показалось. - Впрочем, - добавил он уже мягче, - я поговорю с начальством. Доложу о твоих сомнениях. Тогда и насчет рапорта решим. Позвони мне на днях. Лады?
- Оторвать от дел опасаюсь. Лучше уж я вечерок-другой посижу над рапортом-то. А там уж как начальство… Ему виднее.
Толкунов надел фуражку, козырнул, сделал уставный поворот и вышел.
Пивоваров сидел, глядя на дверь, за которой только что скрылся Толкунов. "Опять ошибка, - думал он, - одна ошибка за другой. Не так говорил с Митрохиным, не так говорил с Толкуновым…"
Пивоваров не удивился бы, если бы интерес к делу Харламова возник из-за того, что у этого парня нашелся бы вдруг влиятельный защитник, лично заинтересованный в пересмотре приговора. Но такого защитника как будто не было. Наоборот. Единственный влиятельный человек, имевший косвенное отношение к этому делу, вовсе не был заинтересован в том, чтобы оно пересматривалось.
Что же происходит? Какие тайные мотивы руководят Митрохиным и Толкуновым? Что им до Харламова? Почему изменил свои показания Васин? Девчонку можно не принимать во внимание. Но Митрохин, Толкунов, Васин - зачем им дался Харламов?
Нет, за всем этим что-то, безусловно, кроется. Что-то непонятное ему, Пивоварову. Но как разгадать? Как узнать, кто все же стоит за спиной Харламова? Узнать это необходимо, и как можно быстрее. Иначе могут возникнуть серьезные осложнения. Но как это сделать?
Пивоваров еще долго сидел, поставив локти на стол и подперев голову руками. Потом нерешительно потянулся к телефону.
- Товарища Волобуева, - негромко сказал он в трубку. - Передайте, что с ним хочет поговорить следователь Пивоваров.
19. Пятеро и одна
Проникнуть в мужское общежитие Энергостроя Вале удалось не сразу. Суровая женщина-комендант объявила: "Девчатам сюда ходить не положено". Валя ответила, что поймать Воронина на работе невозможно, так как он всегда на линии. "А ты добейся, чтобы парень за тобой бегал, а не ты за ним", - поучительно сказала комендантша. Валя объяснила, что Воронин нужен ей по серьезному делу, оставила паспорт и дала слово уйти из общежития не позже чем через полчаса. Только тогда ее пропустили.
Бригадир электромонтеров пятого участка Алексей Воронин жил на втором этаже, в комнате номер восемь. Валя поднялась по широкой деревянной лестнице и пошла по коридору, вглядываясь в таблички с номерами.
Из-за двери комнаты номер восемь слышались мужские голоса. Валя постучала. В ответ раздалось многоголосое: "Давай, давай, входи!"
Войдя в комнату, Валя увидела квадратный, покрытый клеенкой стол, уставленный бутылками и тарелками с остатками еды. За столом сидело несколько парней. Когда на пороге появилась Валя, они смолкли и с удивлением уставились на нее.
- Мне… Воронина нужно… - смущенно сказала Валя. - Алексея Воронина.
- Скажем, я Воронин, - отозвался один из парней, худощавый и голубоглазый, с копной небрежно расчесанных русых волос.
- Мне надо с вами поговорить, - все еще стоя у двери, сказала Валя.
- О чем? - не поднимаясь с места, спросил Воронин.
Его сосед по столу, парень в синей спецовке, привстал и сказал преувеличенно громко:
- К тебе, Алешка, гости пришли, а ты гавкаешь, как сторожевой пес из будки! Вы, девушка, на это внимания не обращайте. За грубой оболочкой скрывается нежное, любвеобильное сердце. А ну, хлопцы, место гостье!
Ребята вскочили и задвигали стульями, освобождая место для Вали. Парень в синей спецовке подчеркнутым, цирковым движением выхватил из кармана носовой платок, обмахнул им сиденье одного из стульев и сказал:
- Прошу занять место в президиуме!
Валя сделала несколько неуверенных шагов к столу и внезапно остановилась. Среди сидевших за столом она увидела Васина. Сердце ее забилось учащенно. Она не ждала этой встречи.
- Может быть, я в другой раз зайду, - робко сказала она, - мне бы с товарищем Ворониным поговорить… Но лучше в другой раз…
- Тет-а-тет? - усмехнулся парень в спецовке. - Ясно! А ну, гвардейцы коммунистического труда, очистить помещение! Но сначала…
Он взял с полки чистый стакан, налил в него немного красного вина и протянул Вале.
- Перед началом частного совещания просим присоединиться к коллективному тосту. После этого милиция очистит зал. Итак, с чувством черной зависти и заслуженного почтения я поднимаю этот бокал за успехи нашего бригадира на производственном поприще и в личной жизни. Прозит, как говорят иностранные представители…
Валя нерешительно взяла стакан. Это разрядило обстановку. Ребята засмеялись, заговорили, потянулись к бутылкам.
Валя выпила немного, потом села.
- Официальная часть окончена! - объявил парень в спецовке. - После небольшого перерыва состоится концерт. Вход по специальным приглашениям. А ну, гвардейцы, подъем!
- Подождите! - поспешно произнесла Валя. - Я к Воронину по делу пришла…
- Ясно! Деловые переговоры должны протекать в обстановке секретности. Подъем!
- Погодите! - громко сказал Воронин. - Раз по делу, давайте при всех.
Вставшие было ребята снова опустились на свои места.
- Поступило предложение допустить на конференцию представителей общественности, - провозгласил парень в спецовке. - Одна из высоких договаривающихся сторон не возражает. Как вторая?
Он вопросительно посмотрел на Валю.
- Что ж, - откликнулась она, - мне все равно. Я ведь только спросить…
- Предложение принято единогласно. Разрешите представить присутствующих. Прославленный бригадир Алексей Воронин, далеко опередивший свое время, поскольку работает где-то в тумане семидесятых годов. Блестящее созвездие гвардейцев коммунистического труда. Андрей Кузнецов, электромонтер. Олег Шаповалов, его коллега. Вячеслав Васин, рыцарь баранки и домкрата. В бригаду не входит, но примкнул к ней по велению своего шоферского сердца. Наконец, я, Михаил Удальцов, по профессии электромонтер, по призванию историограф Алексея Воронина. Почти все без исключения по вечерам учатся, некоторые состоят в комсомоле, исправно платят профсоюзные взносы. Все, кроме Васина, не женаты. Вопросы есть?
Но Валя уже не слышала его. Она глядела на помрачневшего Васина и думала о том, что от этого человека еще совсем недавно зависела судьба Володи.
- Какое же у вас ко мне дело? - тыльной стороной ладони отодвигая недопитый стакан, спросил Воронин.
- Я пришла поговорить о Володе Харламове, - сказала Валя, - он ведь с вами работал…
Как только она произнесла это имя, в комнате наступила тишина.
- Пожалуйста, расскажите мне, - продолжала Валя, - каким он был на работе. Мне надо это знать. Надо!
- Собственно, почему? - недружелюбно спросил Воронин. - Кто вы ему? Сестра? Или вы от какой-нибудь организации?
- Я… его невеста!
Удальцов громко расхохотался.
- Невеста, невеста!.. - повторял он сквозь смех. - Невеста была в белом платье, жених же весь в черных штанах!
- Прекратите! - неожиданно для самой себя крикнула Валя. - Как вам не стыдно! Вы тут пьете вино, а он… Я пришла к вам, как к людям…
Смех оборвался.
- Кто еще раз засмеется… - медленно произнес Воронин и погрозил кулаком.
- Прославленный бригадир еще не целиком преодолел пережитки… - начал было Удальцов.
- Помолчи! - прервал его Воронин. - Не в цирке! Что вас интересует, говорите, - обратился он к Вале.
- Не знаю, с чего начать… На суде была зачитана характеристика. В ней говорилось, что Володя плохо работал… что его не любили в коллективе… Но я не верю этому… до сих пор не верю…
Она умолкла, не в силах справиться с охватившим ее волнением.
Воронин побарабанил пальцами по столу.
- Что ж, - угрюмо произнес он, - Харламов был парень с недостатками.
- С недостатками? - переспросила Валя. - С такими большими, что вы даже не подумали о нем, когда он попал под суд?
- А он подумал о нас?! - с неожиданной горячностью воскликнул Воронин. - Он подумал о бригаде, когда выставил нас на позор?
- О чем вы говорите?
- Не знаете?! - подхватил Удальцов, теперь уже без всякого шутовства. - Что ж, мы вам расскажем… С товарищами надо честным быть, вот что! Заметил недостаток - скажи! Сейчас Алешка мне кулаком погрозил. Так неужели я в завком побегу? Харламов, можно сказать, в лицо бригаде плюнул! По несчастной десятке нам за простои приписали. Подумаешь, преступление! А он в газету! Я ребят гвардейцами коммунистического труда назвал. Было, да сплыло. Бывшие мы теперь гвардейцы. По милости вашего Володи, уважаемая невеста. Когда по две смены вкалывали, высоковольтную тянули, в дождь, в снег между небом и землей качались, тогда товарищ Харламов ничего не писал!
- Он написал неправду? - спросила Валя.
- Правду! - крикнул Удальцов. - Теперь объелся этой правдой! Наверное, сыт по горло!
Наступило молчание. Валя посмотрела на Васина. Он тоже молчал, но уголки его губ подергивались.
- Так, - сказала Валя, вставая. - Значит, вы согласились с тем, что написано в характеристике. Не могли простить заметки в газете. Значит, пусть Володя сидит в тюрьме. А вы будете каждое утро спокойно ходить на работу и бороться за звание бригады коммунистического труда, которого лишились из-за Володи. Будете смотреть кино или выпивать, как сейчас, и думать, что все верно, все справедливо? - Валя с трудом перевела дыхание. - Вы даже не замечаете, что Володи нет среди вас. А если беда случится с кем-нибудь другим? Тогда что? Снова будете жить как ни в чем не бывало? - От волнения у Вали перехватило горло, она говорила почти шепотом. - Тот, кто сказал правду о вас, пусть пропадает. А те, кто кладет в карман незаработанные деньги, - ударники коммунистического труда? Так получается?
- Каждому - свое, - пробурчал молчавший до сих пор Кузнецов, низкорослый, веснушчатый парень.
- Каждому свое? - Валя покачала толовой. - Значит, вам работать и учиться, а ему сидеть в тюрьме?!
- Насчет тюрьмы вы бросьте, - решительно сказал Воронин, - мы тут ни при чем. Тюрьму он за дело получил, Васин вот знает.
- Он знает. - Валя поглядела на Васина в упор. - И Катя тоже знает.
Когда Валя произнесла это имя, Васин вздрогнул. Он бросил быстрый взгляд на дверь, словно хотел сейчас же уйти.
- Васин знает! - с горечью повторила Валя. - Он нашел в себе силы сказать правду жене, он написал эту правду в заявлении, но бригаде, к которой примкнул по велению своего шоферского сердца, не сказал ничего. Что ж, - добавила она, - каждому - свое!
- Что это значит, Слава? - строго спросил Воронин.
Васин молчал.
- Я кого спрашиваю? - повысил голос Воронин. - О чем она говорит? Какое заявление?
Внимание сидевших за столом ребят сосредоточилось теперь на Васине. Восемь пар глаз, не отрываясь, смотрели на него.
Васин пробормотал что-то себе под нос и двинулся к двери.
- Стой! - властно сказал Воронин. - Ты куда? Приходят тут… - Он кивнул в сторону Вали. - Нотации читают, стыдят… Куда же ты? Рассказывай, в чем дело. Сам говорил, что Володька врал на суде и следствии!
Васин остановился.
- Не врал Володька, - глухо сказал он.
- Как не врал?! - почти одновременно воскликнули ребята.
- Она знает, - все тем же глухим голосом сказал Васин. - Вас ведь Валентиной звать? Скажите им все. А я…
- Нет! - прервал его Воронин. - Она - дело особое. Мы тебя спрашиваем. Ты что нам после суда говорил?
- Не помню…
- Не помнишь? Так мы тебе напомним, чтоб ты при ней все повторил. А не повторишь, - угрожающе сказал Воронин, - так мы тебя…
Он поднялся с места и, опершись руками о стол, подался вперед.
- Бить, что ли, будете? - крикнул Васин. Лицо его побагровело, он выпрямился и сжал кулаки. - Бейте! Я защищаться не буду! Врал я! Понимаете, врал! И следователю и на суде. Ясно?
Воронин вышел из-за стола и, тяжело шагая, направился к Васину. Валя вскочила и заслонила его собой.
- Не трогайте! Себя бейте, себя! Он нашел в себе силы правду сказать. Его теперь, может быть, в тюрьму посадят. Хотите все кулаками решить? Володя два года с вами бок о бок работал. Ведь знали, что не мог он такое сделать! Не мог раненого на шоссе бросить. А вы поверили! Почему? Потому что так легче! На душе спокойнее!
Глаза Воронина округлились, и Вале показалось, что еще секунда, и он зажмет ей рот или даже ударит. Но это ее не пугало. Наоборот, хотелось найти еще более резкие, еще более обидные слова.
Но вопреки ожиданию, Воронин вдруг как-то враз сник и медленно пошел к столу. Некоторое время он стоял молча и растерянно глядел на бутылки, как бы не понимая, откуда они появились, затем грузно опустился на стул.
- В чем же дело? - тихо спросил он у Васина, не глядя на него. - Почему ты врал следователю? Бил он тебя, что ли?
- Не было этого, - покачал головой Васин.
- Так… почему же?! - с ноткой отчаяния спросил Воронин.
- Не знаю… - уныло ответил Васин, потом сделал резкое движение, словно беря себя в руки, и с силой сказал: - Опять вру. Знаю. Понял я тогда, что следователю от меня нужно. Понял, как мне себя вести, чтобы на воле остаться. "У Харламова, говорит, песенка все равно спета. Его, говорит, вся бригада подонком считает. Даже сам Волобуев…"
- И ты… - гневно начал Воронин.
- Я на воле остаться хотел, - с тоской прервал его Васин. - Меня Катя ждала!..
- Так… - протянул Воронин. - Значит, тебя Катя ждала. А Харламова, выходит, никто… - Он взглянул на Валю и тихо сказал: - Прости, невеста…
Наступило молчание.
- Бывшие гвардейцы коммунистического труда отступают, бросая пушки и знамена, - начал было Удальцов, но никто его не поддержал.
- Помолчи, клоун, - не глядя на Удальцова, резко сказал Воронин. Потом снова взглянул на Валю и медленно подошел к ней.
- Иди домой. Нам подумать надо. Одним. Неладно получилось. Мы подумаем. Не бойся - в случае чего себя не пожалеем. А теперь иди…
20. Непредвиденный вызов
Случилось так, что именно в те дни, когда Кудрявцев не находил себе места от отчаяния, от сознания своего бессилия, когда он окончательно понял, что не может воздействовать на Валю, оторвать ее от Харламова, ему неожиданно позвонил помощник секретаря обкома партии.
Он передал Кудрявцеву просьбу Комарова зайти к нему завтра в девять часов утра.
Николай Константинович с некоторым замешательством спросил, по какому вопросу вызывает его секретарь обкома и какие материалы необходимо подготовить. Помощник ответил, что ничего не знает и никаких материалов готовить не нужно.
Положив трубку, Кудрявцев долго размышлял, стараясь понять, зачем он понадобился секретарю обкома.
Разумеется, Комаров вызвал по делам совнархоза. Но почему именно его? Связь с обкомом обычно поддерживал председатель совнархоза или его заместитель. Почему же теперь Комарову понадобился именно он, Кудрявцев, скромный заместитель начальника одного из отделов?
Может быть, этот вызов предвещает перемену в его положении, неожиданный поворот его дальнейшей судьбы?
Недоверчиво усмехнувшись, Кудрявцев отбросил эту пьянящую мысль. "Кому я теперь нужен? Зачем?.." Только месяц назад председатель совнархоза как бы невзначай спросил Кудрявцева, не собирается ли он выйти на пенсию.
Николай Константинович резко ответил, что у него еще достаточно сил, но, спохватившись, тут же добавил уже совсем другим, просительным тоном: "Просто не представляю, как бы я мог жить без работы. Однако если…"
Председатель прервал его, сказав, что не имел в виду ничего определенного, просто поинтересовался на всякий случай. На этом разговор прекратился.
"Нет, - думал теперь Кудрявцев, - вызов в обком не имеет, не может иметь никакого отношения к моему будущему. Даже думать об этом наивно и смешно. Но все-таки зачем я понадобился Комарову?"
Борис Васильевич Комаров впервые был избран в обком на той самой партконференции, на которой Николай Константинович лишился своего поста. Кудрявцеву почти не приходилось сталкиваться с Комаровым. Он знал только, что Комаров раньше работал секретарем парткома крупного машиностроительного завода и что ему не больше сорока лет.
Кудрявцев хотел было рассказать о вызове своему непосредственному начальнику, чтобы тот не подумал, будто он, Кудрявцев, сам напросился к секретарю обкома. Но потом решил, что расскажет обо всем после, когда выяснит, что к чему.
Нельзя сказать, чтобы он симпатизировал новому секретарю обкома, хотя и не имел никаких поводов относиться к нему плохо. Комаров был спокоен, выдержан; поступков, которые Кудрявцев мог бы назвать, скажем, неосмотрительными, не совершал. Речи его на совещаниях, где случалось присутствовать Кудрявцеву, тоже всегда казались Николаю Константиновичу вполне разумными. Тем не менее он испытывал к Комарову подсознательное чувство неприязни. Оно определялось не просто обидой. Кудрявцев был уверен, что Комаров считает его "обломком" культа личности, сухим догматиком, неспособным к творческой деятельности. Никаких явных оснований для подобных подозрений Кудрявцев, собственно, не имел. Но он был уверен, что секретарь обкома просто не может относиться к нему иначе в силу сложившихся обстоятельств.
Комаров ни разу не проявил желания встретиться со своим предшественником. Это лишь подтверждало мысли Кудрявцева. Зачем же он понадобился ему теперь?
На следующее утро, ровно в девять, Кудрявцев вошел в кабинет секретаря обкома.
Еще по дороге в обком Кудрявцев наметил себе линию поведения. Он решил держаться скромно, но с достоинством. Ни словом, ни жестом не обнаруживать своей давней обиды.
Кудрявцев не сомневался, что уже с первых же слов Комарова поймет, зачем его сюда позвали. В минувшие годы он не раз входил в кабинеты людей, занимавших высокие посты. Бывало и раньше, что его вызывали, не объясняя цели вызова. Но интуиция и долгий опыт всегда помогали Кудрявцеву по выражению лица, по первым, казалось бы, ничего не значившим словам руководителя понять, что его ждет - разнос или похвала, какое значение может иметь предстоящий разговор для его, Кудрявцева, будущего.
Не произнося лишних слов, ни о чем не спрашивая, Кудрявцев поздоровался и молча опустился в кожаное кресло, на которое указал ему Комаров. Однако он не удержался, чтобы не окинуть быстрым взглядом эту большую комнату, в которой когда-то провел столько дней и ночей.
Здесь почти все было по-прежнему. Тот же большой письменный стол, те же телефоны - белый и рядом три черных, тот же ковер на полу. Только гардины другие, легкие, в цветах, а тогда были тяжелые, плюшевые. Может быть, поэтому казалось, что кабинет стал просторнее, шире…