Спохватившись, Братан заметил, что он один, без собеседников, и вроде бы доказывал прописные истины самому себе. Но если так, что же себя обманывать? Да, он безуспешно доказывал эти истины другому Панасу Кирилловичу, тому, что так упивался музыкой под мглистыми звездами на притихшем берегу. Тот, второй Панас Кириллович, не хотел бы расставаться с музыкантом, ну, хотя бы потому, что при любом, даже самом успешном размахе дела, при особенной, долгожданной рыбацкой удаче, в душе человека - уж такова она, видимо, от природы - остается потайная незаполненная емкость, а в ней - незатронутая струна. Не случайно же ему, Братану, не склонному, насколько он себя знал, к чувствительным порывам, в тот недавний вечер, когда, казалось, мелодия заполнила весь мир, и немного взгрустнулось, и смутно припомнилась радость, словно бы нахлынула, подняла, всколыхнула теплая и светлая волна.
Откуда ни возьмись, будто притаился за выступом скалы и не шагнул - прыгнул навстречу все тот же заводила Иван Иванов:
- Значит, отсылаем музыку?
Бригадир не понял:
- То есть?
- Мои ребята, чудаки, недовольны. Я им прямо сказал: тут не до баянов. Нам, братцы, на делянку Дальнюю перебираться, а там только и знай - вытаскивай рыбку, выколачивай план!
- Ну, и назойлив ты, Иван: опять насчет музыканта?
- Потому что с уважением к бригадиру и с ним согласен. Обойдемся и без музыки. Калиныч, тот дяденька исполнительный: сказано выставить гостя - свяжет, а выставит. Правда, мои ребята, чудаки, малость недовольны: никак, понимаешь, в толк не возьмут, что без музыки им даже лучше.
- До чего же ты ядовит, Иван, кто говорил, что лучше?
- Калиныч всем объясняет: бригадир, мол, не отсылал бы музыканта, будь от него польза.
Братан вздохнул и призадумался.
- А Калиныч уже и отослал? Но, погоди, в Южно-Курильск ни вчера, ни сегодня и целую неделю машины не было.
- Значит, пешком отправил, безжалостный!
Легкий на помине, из-за угла времянки появился степенный и важный Калиныч. При всей своей внушительной внешности, - что мощный разворот плеч, что могучая шея, что руки гиревика, - бригадный кормилец Калиныч был человеком тихим и застенчивым, а перед Братаном немного робел. Вид у него на этот раз был смущенный, он еще издали стал жаловаться:
- Да мало ли у меня, Кирилыч, своих забот, чтобы к тому же за "кочевником" гоняться? Куда его ветром сдуло? Не иначе, тронутый, пешой нарезал в Южно-Курильск! Но ведь это же не Крым и не Кавказ! Тут косолапые у самого стана топчутся… Эх, парень, и что его повело? Я ему, конечно, пояснил, что следует машину подождать: может, еще денек, может, еще и два… Так он и тарелку - в сторону. "А, прогоняете? Ну, ладно". Вот оно какое "ладно", человека-то нету!
- Хватит, - оборвал его Братан. - Рыбака мы не потеряли. Видели руки его, девичьи? Какой из него рыбак? А насчет баяниста - жаль, да только есть еще и такой сухарь бухгалтер, уж он спросил бы за музыку! Ну, касательно медведей, Калиныч, почаще Ивана Иванова слушай: тот с косолапыми на "ты", и, видишь, ни одной царапины.
История с гостем на том и закончилась бы, если бы не хитрец Иванов с его "зигзагами". А у бригадира в путину на нелегком Охотском берегу достаточно ежедневных больших забот, чтобы расследовать любые проходящие случаи. Из-за бесконечной клятой непогоды - слякоти, дождей, туманов, штормов, из-за пробоин, поломок, починок, потерь и поисков сетей и еще по причинам, которые не перечесть, - бригадиру порой не удавалось и самое, казалось бы, простое, непременное - побывать в размеченные сроки в каждом своем звене.
В дружном звене Ивана Иванова на делянке Дальней дела шли отлично, если не считать двух разбитых в щепы кунгасов, полуметровой пробоины в железном корпусе мотобота и выброшенного на скалы катера. Такие мелочи, впрочем, здесь почти не в счет: эти каменные берега знают опустошительные накаты цунами, бешеные тайфуны со скоростью ветра свыше пятидесяти метров в секунду, затяжные ливни, подобные водопадам, грязевые потоки в ущельях, горные обвалы, нагоны морской воды, глухие, глубинные удары землетрясений.
И что они, все каверзы стихии, в сравнении с тем светлым часом, когда суда неспешно, торжественно возвращаются с моря, переполненные трепетным живым серебром, или когда у берега, вдоль крыла ставника и в его "котле", мечутся, бунтуют, выхлестывают над волной сильные, нагулянные рыбины!
Тут рыбаку все пережитое трын-трава, и море чудесно, и берег приветлив, и доброе солнышко ласково, и дорого поставленное меж скалами скромное дощатое жилье.
На ивановскую делянку Дальнюю Панас Кириллович добрался с трудом: едва мотобот "Утенок" обогнул мыс Черный, резко засвежел ветер и пошла крутая, сильная волна. Еще хорошо, что у делянки Дальней был приметен высоченный кекур - он возвышался над низкой пеленой мглы, сразу поглотившей очертания берега, - Братан держался этого ориентира; удачно проскочил меж камнями и вовремя укрылся в бухточке.
- Что это за примета, Иван? - говорил он шутя, допивая в столовке звена шестой стакан огненного чая. - Как только к тебе в гости выберусь, тут уж непременно шторм, дождь или туман!
Иван отвечал, как обычно, без промедления:
- Видимо, природа за меня стоит: от начальственного ока оберегает.
- Колюч ты, Иванов…
- Уж каков есть и, опять-таки, от природы.
- А меж тем ты и сам вожак, Иван, и, значит, "начальственное око". Кстати, жилье у тебя в чистоте, в порядке.
Довольный похвалой, Иванов скромно заметил:
- Похулить грешно, а похвалить вроде бы не за что. Правда, народ у меня культурный: карты судом судили и сожгли, а спиртом только в выходной балуемся, и то по строгой норме.
Братан даже крякнул от удовольствия:
- Молодцы!
- Давно ли было, что, ежели случится свободный вечерок, ребятам и помыться недосуг, - в очко, в подкидного режутся. А нынче - и кто бы подумал - музыку в стане завели: все в музыкальный кружок записались.
- И ты, Иван, тоже?
- И, конечно, первый.
- А на чем играть собираешься? Наверное, как старший, на басу?
Иванов беззлобно улыбнулся.
- Шутка за пазуху не лезет: одним по нотам играть, другим в ладоши хлопать. В общем, приготовься, бригадир. Хлопать придется обязательно.
Панас Кириллович неторопливо налил седьмой стакан чая.
- Хороший ты рыбак, Иван. Умеешь рыбу брать, уют устраивать, с людьми ладить. Верно, есть у тебя в характере избыток соли и перцу, но это терпимо. А насчет вашего кружка, извини, враки. Что за учение - без учителя? А где его взять?
Тут Иванов почему-то засмеялся. Глянул на бригадира и засмеялся еще громче. Панас Кириллович насторожился, спросил:
- Ты, может, голубь, малость "причастился"?
Иван тяжело перевел дыхание.
- Ладно. Перемелется… Интересно, товарищ начальник. Очень интересно!..
Ночью случилось ЧП: южный ветер резко сменился на западный, и в бухту с моря ворвалась высокая гремучая волна. Мотобот бригадира "Утенок" сорвало с якоря и закачало, закружило на зыби, унося на скалы. Береговой вахтенный ударил в обрубок рельса, подвешенный на столбе, и по знакомому голосу сигнала население малого стана поднялось на ноги в течение считанных минут.
Первыми у лодок, вытащенных на крутой откос, подальше от полосы прибоя, оказались Братан и его молоденький моторист Мишутка. И пока Иван Иванов, необычно строгий и собранный, отдавал распоряжения своей дружине, Панас Кириллович и Мишутка сдвинули на воду одну из лодок и пошли на веслах к мотоботу.
Лишь через несколько минут, уже отдаляясь от берега, Панас Кириллович понял, что второпях, да еще спросонья, неверно оценил силу ветра, высоту и разгон волны: их малую лодчонку, которая сначала шла довольно бойко, ударил, поставил торчком и тут же захлестнул огромный вал. Барахтаясь в ледяной воде, Панас Кириллович попытался сбросить сапоги и тяжелую фуфайку. Это ему не удалось, и он решил плыть к "Утенку" в одежде. Расстояние до судна было невелико, какие-то сорок метров, но вскоре Братан заметил, что мотобот нисколько не приближался, - уходил все дальше, дальше… И последнее, что запомнилось бригадиру в те злые, безнадежные минуты, - какая-то белая стенка и на ней распластанный парень с черным, кричащим ртом… и глаза парня… необычайные глаза, к тому же удивительно знакомые. Так и не припомнилось Братану, где и когда он видел эти глаза.
В тишине и странном покое он долго и напряженно прислушивался, раздумывая над одним-единственным вопросом: неужели так и умирает человек? Знает, что уже умер, и продолжает слышать чьи-то голоса и далекую негромкую мелодию. Если бы он мог сказать на прощанье своим ребятам хотя бы два-три слова! Свое последнее желание! Нет, не услышат. А Мишутка? Умер и он? Ну, косматое, беспощадное Охотское, каким же значится бригадир Братан у тебя на счету? В какие глубины ты его упрячешь? Можешь не бесноваться, не радоваться: он - настоящий курильский рыбак, и думал не о смерти в серой твоей пучине, и в самую последнюю минуту не устрашился тебя… Нет, не устрашился. Нет и нет!..
Голос Ивана Иванова - не насмешливый, как обычно, а словно бы просящий и сдавленно взволнованный, - послышался где-то совсем близко, но Братан не тотчас разобрался в смысле слов:
- Губы дрогнули… Братцы, родные, ну, ей-богу, дрогнули! О, ты, дьявол, счастливый, Петр Петров!..
Панас Кириллович прислушивался и раздумывал: значит, в звене обретается еще один "двузначный"? Может, и он хлебнул студеной морской водицы и, счастливый, остался жить? Да, в таком случае, действительно, счастливый…
Братан пошевелил руками, убедился, что целы и послушны, крякнул, поднатужился, приподнялся, сел; в тесной комнатушке то ли в тумане, то ли в табачном дыму перед ним замелькали, потом постепенно четко обозначились напряженные, неподвижные лица.
Тут, пожалуй, некстати ему подумалось, что это похоже на кино, когда обрывается лента и на экране все замирает: люди, колеса, ветки деревьев, птицы на лету… Лента приходит в движение, и вот уже ожил, наполнился смыслом привычный мир… Так было и сейчас: будто над самым ухом Панаса Кирилловича неугомонный Иванов оглушительно рявкнул:
- Значит, нету еще, братцы, на морях таких штормов, чтобы нашего бригадира окорнали!
И все пришло в движение - лица людей, их руки, плечи, комнатушка наполнилась неразберихой голосов, а с берега, сквозь кем-то открытую дверь, тяжело ввалился каменный грохот моря.
- Что мой Мишутка? - спросил Братан и, обернувшись к окну, тотчас увидел своего молоденького моториста: щеки у него запали, губы присохли и почернели, правая рука висела на перевязи. Он подался вперед и заговорил поспешно, взволнованно:
- А нашего "Утенка" выручили!.. Сам Иван Иванов первый на корму взобрался. Ну, скажу вам, тут парни… Железное звено!..
Панас Кириллович вздохнул глубоко и свободно.
- Спасибо Ивану, заядлому. Малый он с перцем, но… рыбак!
Ему хотелось бы сказать значительно больше: после такого потрясения, когда пучина глухо, намертво сомкнулась над головой, когда уже не стало и страха - его сменило состояние темного покоя, и вдруг опять вернулась, грянула близким прибоем, засияла жизнь, - в такие минуты говорить бы с друзьями, не наговориться. Но Панас Кириллович запнулся на полуслове и промолчал… Тот самый парень, что стоял на белой стенке (видимо, на носу шлюпки) среди летящих волн, - именно он, бригадир был уверен, что не ошибся, - теперь сидел рядом с Мишуткой и спокойно, доверчиво смотрел на Братана.
- Я тебя запомнил и не забуду, - сказал ему Братан. - Знаю, что было тебе, друг, не легко с таким, с шестипудовым управиться… Где же я видел тебя раньше? Да, точно, видел и не чаял, что ты - судьба.
- Это Петя Петров, - сказал Мишутка. - Он еще считается новеньким.
- Ну, новенький! - громко вмешался Иванов. - Бывает и новенький, что старенький. И сеть пошьет, и тросы счалит, и с мотором управится, в общем, от рождения рыбак. Однако об этом, братцы, позже: бригадиру нужен покой.
Рыбаки попритихли и стали расходиться. Иванов налил из термоса чашку черного кофе, достал из клеенчатого кошеля хлеб, придвинул блюдце с маслом, открыл банку сгущенного молока. Все у него делалось само собой, бесшумно и ловко, он только пошевелил пальцами, а ужин был уже на столе.
Но Братан от еды отказался, отхлебнул кофе и задумался, прислушиваясь.
- Ручаюсь, Иван, что по шкале Бофорта ветер сейчас не менее тридцати метров. Да, в секунду… Это называется - жестокий шторм. Вон как оно, по всем правилам нарастало: с вечера был свежий ветер, потом стал сильным, крепким и очень крепким, и перешел в шторм, и в сильный шторм, а сейчас - последняя ступенька перед ураганом - жестокий шторм… Ну, сторонка! Десять раз клялся, что уеду, что хватит с меня Охотского - по горло им сыт. И не уехал… Но уж теперь!..
Иван сидел напротив бригадира у маленького стола и весь был настороженное внимание.
- И теперь не уехать вам, Кирилыч. Потому что оно, Охотское, характеру требует. Сошелся характером - не уедешь. Я вот какое уже время к своим рыбакам приглядываюсь; одни уходят, другие остаются. Легкую щепку волна смывает, а об железо и сама - в дым!
Братан все прислушивался к тяжкому, прерывистому гулу моря.
- Я, понимаешь ли, все о том парне думаю. Теперь он мне вроде бы родня. Глаза у него ясные и добрые, однако же смельчак!..
Тут Панас Кириллович, видимо, что-то припомнил, засуетился и привстал с постели.
- Послушай-ка, друг Иван… Он, этот Петров, не играет на баяне?
Иванов, казалось, не расслышал.
- А парнишка - нужно бы приглянуться к нему, он-то с изюминкой! Что ж, мне и раньше подобные встречались - славные трудяги, да и люди приветные.
- Про таких говорят - романтики.
- Вон куда ты забрался, Иван!..
Звеньевой усмехнулся.
- Ты послушал бы, как он говорит! О людях, о друзьях-товарищах нужно думать лучше, чем они есть, говорит он, и они станут лучше. А женщину, говорит, нужно по-хорошему, по-доброму выдумывать. Ему кто-то из наших ребят возьми и брякни: "Ты чудак!" Так он и на малость не обиделся: "Наверное, - говорит, - немного чудак, о чем не сожалею. Потому что с романтикой интересней жить". Вот каков парень, а? В общем, добрая кадра!
Прислонясь головой к стене, Братан засмотрелся на огонек лампы.
- Теперь все понятно, - сказал он. - И что у вас тут музыка, понятно. Я - черствый сухарь. Спасибо тебе, Иван, за урок. За "добрую кадру".
Заядлый Иванов оставался самим собой и даже на этот раз не обошелся без "укола":
- А вчера перед вечером, в самое затишье, он новую песенку спел: "Кто-то теряет, кто-то находит…" Может, где слышали? Артист!
Братан промолчал. Он мог бы ответить Ивану, что в этой несложной истории ни у кого из них не было потерь. Но усталость окончательно сморила Панаса Кирилловича, и он не заметил, как уже во сне возвратился в тот памятный звездный вечер, когда, шагая берегом в рыбацкий стан, услышал негромкую мелодию баяна.
Теперь она звучала широко и мощно, и в рокоте ее басов угадывались отголоски шторма. Но море было раздольное и полное звезд и властно влекло в свои беспокойные дали, щедрое море, Охотское, трудное, но родное.
ПОВЕСТИ
ДОВЕРИЕ
Только две недели назад, в Петропавловске-на-Камчатке, когда матросы "Дельфина" выбирали швартовый канат и судно медленно отходило от причала, штурман Илья Варичев шутя сказал капитану;
- Может быть, не так уж скоро мы вернемся?
Капитан, спокойный и молчаливый человек с бурым обветренным лицом, с пристальным взглядом, удивленно посмотрел на Варичева из-под седых тяжелых бровей.
- Почему?
Уроженец Приморья, он хорошо знал этот край, ходил до Мурманска Великим Северным путем, зимовал у "Сердца-Камня", проверял глубины с лоцманских судов от Кихчика до Гижиги, до самых Шантар, громил пепеляевцев под Охотском.
- Штормовые погоды… - сказал Варичев усмехнувшись, - иногда самый срочный рейс оказывается бессрочным…
Капитан пожал плечами:
- Ровно через восемь дней мы отдадим якорь здесь, на рейде. - Он отвернулся и, помолчав, глухо добавил: - Впервые встречаю штурмана… гадалку.
Варичев промолчал. Как-то невольно вырвались у него эти слова. Капитан, пожалуй, мог подумать, что он, Варичев, трусит. Впереди, впрочем, было немало времени, чтобы показать и выдержку свою, и опыт, чтобы показать себя.
Мог ли тогда всерьез подумать Варичев, что его шутка оправдается, что она была трагической!
Три дня после аварии "Дельфина" бродил он по тундре, пока добрался до этого одинокого селения на пустынном берегу. Все события последней ночи, проведенной на борту разбитого, потерявшего управление корабля, Варичев помнил так ясно и четко, как будто бы до сих пор голос капитана гремел над его головой.
На правом крыле мостика, весь залитый водой, он стоял до последней минуты, следя за спуском шлюпок. На вантах фок-мачты качалась электрическая люстра. Белый, волокнистый от тумана свет временами достигал мостика, и, оглядываясь, Варичев видел капитана в неизменной позе с тяжело опущенными на перила руками, в черном сверкающем дождевике.
Еще тогда он успел подумать о том, что значило спокойствие этого седого человека, какое мужество крылось в немного наивной, словно детской, его улыбке. Странное чувство испытал он в те минуты, почти зависть, - он хотел бы стать рядом с капитаном, наверху, и сойти с корабля последним, спокойным перед изумленными моряками.
"Дельфин" стремительно накренился, и, скользя по мокрой палубе спардека, хватаясь за шлюп-балку, Варичев увидел прямо перед собою, близко, на расстоянии протянутой руки, седую кипящую пену. Что-то мелькнуло на крутом склоне гребня, - он успел понять - с блоков сорвало шлюпку. Два матроса, только что пытавшиеся ее спустить, куда-то исчезли. Он оглянулся - палуба была пуста. Его обдало дыханием волны, влажным, соленым, как рассол, и сейчас, как будто заново все поняв, он громко вскрикнул, он не мог удержаться от крика, палуба дрожала под его ногами - с минуты на минуту могли взорваться котлы, и тогда все это стройное, словно живое, соединение дерева и металла вместе с людьми взлетит на воздух!
Неужели люди до сих пор еще оставались в кочегарке? Четверть часа назад от страшного удара волны сдвинулись с фундаментов и осели котлы. Старший механик, обычно медлительный и равнодушный человек, теперь раненный в голову сорвавшимся тросом, задыхаясь, вбежал на мостик.
- Авария, капитан… Котлы!..
Кровь лилась по его щеке, он торопливо отирал ее ладонью и переносил руку на перила, оставляя на белой краске темные густые следы.
Капитан молчал. Он смотрел на механика и, казалось, думал о другом. Наконец, он спросил:
- Гасите топки?
- Да, выпускаем пар… Но…
Механик запнулся и проговорил с усилием, словно преодолевая боль:
- Вы сами знаете… Взрыв… может быть…
- Штурман Варичев, - сказал капитан строго, - приготовить шлюпки!.. Трех матросов пошлите на корму в рубку штур-троса, к штурвалам… Курс - вест… Радисту передайте, сами знаете что…