- Ловишь на слове? Ну-ну… Я говорю в порядке… чистой теории. Грань между жизнью и смертью вообще трудно провести. Вы убиваете оленя, а за ваш счет будут жить крабы или расти трава. Колесо! Целая колесница, а мы даже не спицы с вами… Так, ничто.
- Ты, кажется, бредишь, - сказал Савелий. - Людей надо учить жизни, а не смерти.
- Простите, "профессор"… Это - дело матерей. Я совсем о другом. Почему бы человеку не оторваться от этого проклятого колеса? Почему бы не сказать: я один на земле! Где вам… сидите, болтаете: "Родина"! - Он вдруг спохватился: - Я, впрочем, больше на самого себя злюсь. Сам точно такой…
Несколько минут мы сидели молча. В печке угасало пламя. Ночь все более густела за окном.
- Где твой браунинг? - спросил Савелий. И сразу очутился перед Андреевым. - В пиджаке?
Он повернулся к вешалке, начал шарить в одежде.
Илья вскочил из-за сто та, уронив костыль.
- Что это… расправа?! - закричал он испуганно и затрясся от страха и злости. Он снова стал заикаться и сразу охрип… - Т…так, понимаю, это - ост…торожность? З…значит, сначала дискуссия и сразу же админвыводы, а?
- Правильно, Савелий, - сказал я. - Это давно уже нужно было сделать. Еще документы посмотри.
- Я и сам покажу… к вашим услугам. - Он достал бумажник. - Здесь больше света, идите сюда.
Быстро наклонясь к печке, он вытащил сложенный вчетверо лист бумаги.
- Смотрите э…это ин…тересно…
И только Савелий протянул руку, листок полетел в огонь. Я бросился к печке, но Андреев замахнулся костылем. Савелий схватил его за плечи. Было однако поздно. В печке, на темном угольном жаре, белела только куча пепла…
- Что ты сжег?! - закричал Савелий, все еще тряся его за плечи. - Говори!
- Если так… и… надо же вас заинтересовать! Интрига, можно сказать, как у Ш…Шекспира.
В бумажнике мы ничего особенного не нашли. Было удостоверение о работе на фактории, профсоюзный билет и немного денег.
- Ты, видно, нервный человек, - неожиданно весело сказал Головач. - Возьми свои бумаги и постарайся с этим не шутить.
Я понял: он не уверился еще.
Илья засмеялся.
- Слушаюсь.
Он вернулся к столу, так, словно ничего не произошло, и уже через полчаса с жаром рассказывал нам об охоте на лисиц. Глядя со стороны на оживленное его лицо, я невольно подумал, что они действительно нелепы, наши придирки к этому больному человеку.
Ночью он снова бредил, часто просыпался, курил. Несколько раз он выходил на палубу, и как-то, проснувшись, я услышал тихий металлический стук. Я глянул вниз. Койка Ильи была пуста. Я тотчас же разбудил Савелия. Прислушиваясь, он сказал уверенно:
- Факт. Задумал что-то… Шпион - сволочь…
Мы вышли на палубу. Уже загоралась заря, дымчатый свет плыл по вершинам сопок.
Стук доносился сверху, со спардека. Приподнявшись по трапу, я увидел, что дверь радиорубки открыта. Мы не успели добежать до нее, как на пороге показался Андреев. Он остановился покачиваясь, протянув вперед руки. Глаза его были закрыты. В слабом утреннем свете лицо казалось почти зеленым.
Савелий взял меня за руку, тихо прошептал:
- Постой…
Илья шел мимо, не замечая нас. В его руках не было костылей, он только слегка прихрамывал на левую ногу. Тихонько мы шли за ним. Так, глядя прямо перед собой, он дошел до трапа, начал спускаться на палубу, но на последней ступеньке задержался и вдруг, прямо навзничь, рухнул вниз.
Когда мы подбежали к нему, оказалось, он спал. Лицо его было в крови от удара о палубу. Но он не проснулся. Мы отнесли его в каюту и уложили в постель.
- Надо осмотреть радиорубку, - сказал я Савелию. - Пойдем.
Здесь он зажег спичку, и мы вдруг увидели изломанные, разбитые приборы и сорванные провода. У меня захватило дыхание от изумления и гнева. Теперь мы окончательно были отрезаны от мира, и он это сделал, конечно, неспроста.
- Лунатик, ничего себе обвел…
- Надо сейчас же его запереть на замок, - сказал Савелий. - Сейчас же.
Он прыгнул через порог, но снизу тотчас грянул выстрел. Пуля со свистом ударила в железную стенку рубки.
- Назад! - крикнул я, хватая Савелия за руку. - Ты браунинг забыл. Там и ружье!
Мы захлопнули дверь, крепче задраили иллюминатор. - Так, внезапно, мы очутились в плену. Он мог спокойно ждать, пока мы выйдем, или выбить стекло и перестрелять нас.
В рубке было темно, только слабым светлым пятном виднелся иллюминатор. Мы сели на пол. Савелий достал табак.
- Знаешь, это моя вина, - сказал он, закуривая. - Еще тогда, когда он сидел на скале, падлюка, у меня что-то мелькнуло. И вот я выпытывал, дурак, все увериться хотел.
- Теперь уверен?
- Прости, Алеша, сердцем прошу… Мы ведь не знаем… что будет?
Мы сидели молча не менее получаса. На палубе ничего не было слышно. Может быть, он стоял у двери и подслушивал?
- Есть только один выход, - тихо сказал я Головачу. - Надо ломать переборку. Там каюта старшего штурмана и трап на мостик.
Он встал, подкрался к иллюминатору:
- Иди, сюда…
Я подошел. Того на палубе не было видно. Конечно, он был здесь, у двери. Я подкрался к порогу, прислушался. Мне стало слышно его дыхание - нас разделяло только тонкое железо двери. И я не мог удержаться.
- Караулишь, сволочь!.. - закричал я ему. - Чертов покойник, чахотка!
Он не ответил, но сразу поднялся, заковылял по палубе. Через иллюминатор мы видели - он что-то искал глазами, осматривал поручни, мачту. Около трапа лежал обрывок стального троса. Он поднял его, подошел к двери. Я все время следил за ним, за его лицом. Оно было спокойно, словно он делал какое-то привычное дело.
Мороз все больше крепчал, у него зябли руки, он отходил от двери, дышал на них. Один раз мы встретились глазами, он быстро сунул руку в карман, левая, перерезанная шрамом щека дернулась. Однако он, видимо, передумал. Мы знали, что он закрывает нас снаружи, но ему немало пришлось повозиться у двери. Молча мы ждали, пока он уйдет, чтобы приняться за работу. Ушел он не скоро, ему казалось, что дверь ненадежно заперта. Несколько раз он возвращался проверить. Потом, все также не замечая нас, он вынес из кладовой корзину консервов и выбросил их на лед. Он собирался уходить, но еще медлил почему-то.
Уже совсем рассвело. Утро было ясное, голубые холодные сопки светились вдалеке. Я запомнил эти далекие вершины: все стало далеким теперь, за толстым голубым кругом иллюминатора.
В углу рубки Савелий отыскал тонкую железную пластинку. Осторожно он начал долбить в переборке щель. Дерево звенело, доски оказались дубовыми, он в кровь изодрал руки, но переборка не поддалась.
Я взял у него железку, отошел в дальний угол, где уже была небольшая щель. Мне удалось немного отодвинуть доску, и Савелий вцепился в нее руками. Он так рванул ее, что сдвинулась вся переборка. Через минуту мы уже были в штурманской каюте. Под столом я заметил молоток. Я схватил его машинально. Дверь на мостик была открыта. Мы тихонько поднялись наверх.
- Не подымайся, - сказал Головач. И первый осторожно выглянул из-за перил.
- Не видно… неужели мы дадим ему убежать, Лешка? Я подохну от горя!
- Может быть, он в каюте?..
В это время внизу, с правого борта, гулко хлопнула дверь.
Головач угадал.
- В машинном он… Пойдем!
На ходу он подхватил короткий железный прут, забытый еще при отбивке льда. Мы вошли на решетку кочегарки, прислушались. Снизу, из машинного отделения, доносился торопливый, приглушенный стук.
- Разувайся, - тихо сказал Савелий и сам быстро снял сапоги.
Промерзшие железные прутья обжигали мне подошвы, ноги прилипали к железу. Мы крались по трапам, сжав зубы, сдерживая стон.
В кочегарке было совершенно темно. Мы крались медленно, бесшумно, боясь рассыпать уголь или опрокинуть что-нибудь.
Савелий заглянул в машинное отделение и вдруг схватил меня за руку, прижался ко мне. Он весь дрожал. Я слышал, как билось его сердце: гулко и все учащая удары.
- Змея!.. - прошептал он, - кингстон открывает…
Черная темень кочегарки закачалась передо мной, но Савелий еще крепче сжал мне руку. Некоторое время мы стояли, прислушиваясь. Стук прекратился. Слабый свет керосинки за шатуном стал еще слабее. Савелий выпустил мою руку и медленно переступил порог. Я повернул в боковой проход, чтобы обойти вокруг машины.
Андреев сидел на плите, низко наклонившись над кингстоном. Вокруг него валялись ключи и молотки. Закопченная керосинка едва горела, но лицо его было хорошо видно - оно блестело от пота.
Затаив дыхание, я спешил проскользнуть через полусвет, к тени, чтобы подкрасться сзади. Мельком я взглянул на Савелия: он был уже близко. В правой руке его, занесенной высоко над головой, коротко покачивался тонкий железный жгут.
Он уже готовился прыгнуть вперед, когда Илья приподнялся, пошарил вокруг себя руками, взял ключ. Он поднял голову, покачнулся, сжался в комок, но в ту же секунду браунинг блеснул в его руке.
- Стоп… г… голубь! А где другой?..
- Наверху, - сказал Головач глухо и опустил жгут. - Ищет тебя, ворюгу. Платишь нам, что от смерти спасли?..
Андреев оглянулся по сторонам. Сжимая молоток, я припал к инструментальной полке, в углу. Он, кажется, поверил Савелию. Он начал пятиться ко мне, медленно поднимая браунинг.
- Эх, ты, сука… шакал! - крикнул Савелий с отчаянием. - Недобиток!
Он уже не надеялся, что я подоспею сзади, но в эту секунду, которую он, может быть, считал совсем последней, я грохнул бандита молотком. Падая, он успел выстрелить. Где-то наверху, в переплете решеток, звякнула пуля. Я едва вырвал браунинг из его руки.
Савелий стоял неподвижно, бледный до неузнаваемости. Он засмеялся вдруг, закрыв ладонями лицо, ноги его подогнулись. Я подбежал к нему, встряхнул за плечи. Он все еще смеялся непрерывным, нервным смехом.
- Перестань! - крикнул я. - Сейчас же перестань!
Он замолчал, но все тело его трепетало от озноба.
Мы подняли Андреева и потащили к трапу, наверх. В каюте мы уложили его на койку, обмыли голову. Он тяжело дышал, кусал губы, кровавая слюна текла по его бороде.
- Нам надо сохранить его, - сказал Головач. - Сохранить и передать в погранотряд. Там он расскажет, что надо…
Только теперь я смог вернуться к решеткам, взять сапоги. Мы обулись и вышли на палубу, закрыв каюту. Синяя морозная дымка стояла над бухтой, над островами. Снег звенел под ногами, как сталь. Таких морозов мы не переживали еще.
Я заметил, что дверь в кладовую открыта. На пороге валялась разбитая бутыль. В этой бутыли мы хранили клюквенный сок - наше спасение от цынги. По маленькой ложечке мы пили его ежедневно, боясь проронить каплю. Он перебил всю посуду. Масло и керосин, сахар и сода - все было смешано на полу.
- Зачем он это сделал? - изумленно спросил Савелий. - Ведь он хотел нас потопить?..
- Допросим.
- Однако у нас почти ничего не осталось…
- Что ж… на охоту пойдем.
Только поздно вечером Андреев очнулся. Некоторое время серые, мутные глаза его блуждали по каюте, не замечая нас. Он словно силился вспомнить все, что случилось за этот день, и, вспомнив, рванулся с койки.
Савелий скрутил ему руки, уложил обратно в постель. Все это происходило в строгом молчании. Илья только дышал яростно и тяжело. Лицо его стало багровым, синие вены вздулись на лбу. Он пытался еще вырваться из рук Головача. Савелий спеленал его одеялом.
- Положение, кажется, изменилось? - проговорил Илья и засмеялся знакомым визгливым смешком, словно шутил до сего времени. - Ну, отпустите… Я обещаю в…вести себя тихонько. Слышите… Да мне ведь больно! - Он приподнялся на койке, заглянул мне в глаза.
- П…понимаю, ругать начнете? В карцер негодяя!.. Но… ч…че-го же вы молчите? Ругайте. Виноват… Чего же ты молчишь, Головач? Я ведь убить тебя хотел, я только очнулся. Это шизофрения, мне все казалось, что я попал в ад, что я с…спасу человечество… Если - вы понимаете? Вы были для меня Люцифером, Алексей…
- Довольно, - сказал я. - Ты подлец, но не будь идиотом. Детский прием.
Он заморгал, тихонько всхлипнул. Потом он достал платочек, старательно вытер лицо.
- Д…дайте мне з…закурить.
- Ты сначала расскажи, с каким поручением перешел через границу? - строго спросил Савелий и снял со стены ружье.
Андреев усмехнулся, сощурил глаза. Они стали маленькими и злыми.
- М…меня не надо пугать. Уже п…пять раз убивали. Вы и уб…бивать-то не умеете хорошо.
После всего, что было, он еще издевался над нами, лениво потягивался, зевал.
- Мы и совсем не хотели бы этого делать, - сказал Головач. - Но такие, как ты, стервы, жить мешают…
- Да что ты с ним споришь, Савелий? - не выдержал я. - Дай ему ружье, он очень коротко тебе скажет.
Андреев откинулся на подушку и сразу же поднялся опять.
- Вот что, милые мои, - сказал он серьезно, и серые глаза его заблестели. - Мы с вами люди случайные в смысле встречи. Можно так и расстаться. Вы просто не заметите, понимаете или нет? - не заметите, когда я уйду. Конечно, вам пришлось немного б…бояться и - я готов в…возместить, так сказать, убытки.
Он быстро снял пимы, сунул руку в чулок.
- Тут вот пятьсот рублей и… триста иен… Валюта! Расстанемся спокойно и… извините за шум.
Тугая пачка денег полетела на стол. Он встал и уверенно двинулся к порогу, но я заслонил дверь. Он покачнулся, глядя не то с удивлением, не то с испугом.
- Эт…то что же з…значит? Мало?.. Ну, друзья… - и, словно ища поддержки, оглянулся на Савелия.
- Сядь сейчас же! - закричал тот, побагровев. - Сядь или я тебя пристукну, зверь!
- Ах, вот что! - изумился Андреев. - Смотрите, можно потом пожалеть.
- Молчать!
- Хо! Эт…то я еще юнкером слышал. Только г…голос у тебя слаб.
Савелий сел к столу. Губы его дрожали, скошенные глаза остановились, он словно целился шпиону в висок.
- Ты, сука, отвечай, пока с тобой честью говорят.
- Я м…между прочим, немного радист, - сказал Андреев спокойно. - Там… прежде чем рее п…поломать, успел сигнальчик пустить., Ха-ха… по эфиру… Как это сказано: ночной эфир струит зефир?.. Так вот… подождите пару деньков, здесь оч…чень близко граница.
- Будь спокоен, мы встретим их, как надо, - сказал я. - Отвечай-ка на вопросы.
Он присел на койку, оперся бородой о ладонь.
- Может быть, повторить? - спросил Савелий. Голос его звенел.
- Нет, не надо… Собственно, что вы хотите знать? Да… нарушитель границы - что еще?
- Зачем приходил?
- Неужели непонятно? Просто люблю большевиков. Славные люди… надо же им помочь?.. Ну, что вы будете делать дальше?
- Передадим тебя в погранотряд.
Он побледнел. Он хотел засмеяться, но только закашлялся, чтобы скрыть неудачный смех.
- Артист, - сказал Савелий. - Такие раньше на ярмарке кривлялись.
Илья перестал кашлять, щеки его побелели.
- Вы не имеете права, слышите, не имеете права убить меня! - закричал он, опять багровея, раздувая синие вены на лбу. - К чему эта комедия?
- Мы и не собираемся убивать.
- Но я убегу… все равно убегу…
- Мы запрем тебя в трюм…
- Хорошо, - согласился он весело. - Там сложен лес. Неплохой будет костер. Две щепки, двадцать минут работы, вот и огонек…
Это в первый раз он говорил честно.
- Запрем-ка, Савелий, каюту, - предложил я. - Обсудим.
Он крепче задраил иллюминаторы и вышел вслед за мной. Мы остановились у поручней, на том самом месте, где месяц назад прощались с ребятами, где Павел Федорович сказал:
"Главное, вы думайте, что мы все время вместе, мы ведь мыслями своими все время будем на корабле…"
- Дело серьезное, - сказал я Савелию. - Надо крепко обсудить…
- Хорошо. Помолчи. Я подумать хочу…
Мы стояли у поручней, глядя на берег, задернутый полдневной синевой. Спокойно и радостно светился снег на вершинах, все было прежним опять.
Савелий поднял голову. Я заметил, как уменьшились и почернели его зрачки.
- Если закрыть его в каюту, убежит, - сказал он. - Откроет иллюминатор и убежит. В трюме - сам сказал - пожар устроит. Это у него нечаянно прорвалось. Есть такая пакость на земле - скорпион… Я в Индии видел, вроде паука, он себя самого убьет от злости… Вот если закрыть рубку штуртроса или в канатный ящик! Замерзнет, ведь железо кругом. Куда еще? Некуда. Значит, остается одно… В машину ведь тоже нельзя его пустить? А при себе держать - не усмотришь. Потопит судно и удерет… Однако это правда, Алеша, что мы не можем его… не имеем права: потому что мы не суд?
- Нет, мы имеем право, Савелий. Что мы здесь - шаромыжники? Бродяги? Это наша родная земля.
Он спросил еще тише:
- Значит?..
- Да, - сказал я.
- Тогда нужно сжечь деньги, при нем сжечь, - пусть не подумает, что мы грабим.
- Верно. Мы сожжем деньги… И надо сделать все по порядку, с бумагой, пусть он подпишет бумагу сам…
Головач задумался.
- Сегодня вечером… Я думаю, ждать не надо. Может, и вправду ему подмога идет?
Он открыл дверь каюты. Андреев сидел у стола, перебирая игральные карты.
- А… мудрецы! - сказал он весело. - Ну, что п…придумал совет старейшин?
Савелий подошел к столу, смахнул карты.
- Гадаешь? Лучше приготовься, вечером судить будем.
Илья удивленно поднял брови, осторожно потрогал усы.
- С причастием? С присягой? - спросил он серьезно и медленно поднялся из-за стола. - Знаете, я все понял. Давайте в открытую играть. Кругом зима, за ночь снег заметет следы. Дело - есть дело. Бизнес - как говорят англичане. Я, может быть, подлец, по-вашему, конечно, но не предатель. Я никому об этом не напишу. - Он кивнул на стол, на пачку денег, уже распечатанную и аккуратно сложенную у лампы. - Ну, забудем обиды? Может быть, мало?.. Хорошо…
- Нет, довольно. - Я подошел к столу, взял деньги.
Савелий открыл стол, вытащил старую газету. Он мелко изорвал ее, сложил около печки, на железном листе. Андреев следил за его руками, он не мог оторваться от его рук, зажигавших спичку. Как только вспыхнул огонек, я поднес к нему всю пачку.
- Что вы делаете?! - истерически закричал Андреев и бросился ко мне. Савелий отшвырнул его к порогу. Он упал на палубу, прижался спиной к обмерзлому косяку двери.
- Что вы делаете… Почему же вы молчите?! - завопил он еще громче и пополз обратно, хрипло, тяжело дыша. Он содрогался весь, он ловил руками мои колени. Было страшно и стыдно видеть это искаженное лицо, еще лишь за минуту бывшее спокойным и теперь мокрое от слез.
Горку тлеющего пепла, оставшуюся на листе, он схватил, видимо, не чувствуя боли. Утирая слезы, он измазал сажей лицо. Казалось, он хотел увериться; несколько минут ползая на коленях, он шарил вокруг печки, и, наконец, уверился, и снова стал спокойным.
Но взгляд его изменился, он смотрел на нас со страхом - так смотрят на сумасшедших.
Савелий сказал:
- Встань, бедный ты человек…
Андреев поднялся, вытер о пиджак руки. Грязная, перерезанная шрамом щека дергалась. Казалось, он хочет засмеяться.
- Ж…жест? - пробормотал он. - Мил…лионеры? Ха! Миллионеры духа?.. Идиотизм…
Головач взял его за рукав, подвел к постели.
- Сядь… мне жалко тебя, скотина.