У соболей течка бывает летом. А к концу зимы, когда солнце уверенно идет к весне, в тайге повсюду заметно наметившееся пробуждение: почки, еще скованные прозрачным ледяным панцирем, сверкают необыкновенным блеском и будто даже заметно припухают, вороны, сойки и кедровки перебираются в более северные края. И соболь чувствует приближение весны. И у него просыпается потребность к гону. Но это не истинный гон. Это, как говорят охотники, "ложный" гон, во время которого соболи забывают об осторожности и легко становятся добычей охотников.
Сейчас Пларгун не может объяснить, чем вызывается у соболей ложный гон. Когда-нибудь он найдет ответ и на этот вопрос.
А пока он ловил обезумевших соболей. Бывали случаи, когда соболь, наскочив на лыжню, охотно шел ею. Пларгун обнаружил эту особенность соболей в самый разгар ложного гона и воспользовался им: ставил капканы не только на тропах, но подрезал прямо под свою лыжню и таким образом поймал несколько самцов.
Он научился выделять среди многих следов округлый изящный след самки. И зная, что запоздалые самцы обязательно помчатся за нею, подрезал под ее след.
Пларгун занимался шкурами, когда за дверью раздалось рычанье Кенграя. Он приоткрыл дверь, высунул голову: к избушке устало подходил человек в легкой дохе. Это был Нехан. Как и подобает хозяину, Пларгун вышел встретить его.
Нехан подкатил к избушке, шумно отдышался, смахнул рукавицей серебристый куржак с бороды и шапки, поздоровался негромко. Чувствовалось, что он настроен миролюбиво.
- Как дела? - спросил Нехан, входя в низкую дверь. И, заметив связку шкурок, сам себе ответил: - Ничего дела, ничего.
Потом доброжелательным тоном добавил:
- Не надо держать шкурки на свету. Лучше заверни во что-нибудь цветное. Или повесь в темное место.
Что ему надо?!
- Последний буран чуть не похоронил меня заживо, - говорил Нехан за чаем. - Если бы не Мирл, стала бы мне гробом собственная избушка. Проснулся ночью по нужде, толкнул дверь, а она - ни туда ни сюда, будто кто пригвоздил ее большими гвоздями к косяку. Я толкать ее плечом, а она только поскрипывает. И топора нет, чтобы прорубить в ней отверстие. Вечером, после колки дров, вогнал его в стену, чтобы не занесло порошей. Слышу, снаружи на уровне головы повизгивает собака. Мирл мой дорогой! Я рвусь к нему, а он - ко мне. Слышу - визг ближе, слышней, и через минуту он стал царапаться в дверь. Я наклонился к полу и снизу зову его: "Мирл! Мирл, друг мой!" А он нетерпеливо повизгивает и роет сверху вниз. Я налегаю на дверь, шевелю ее, а пес мой сильней роет. Так и спас меня мой верный друг.
В голосе Нехана - умиление. Оно совсем не шло этому жестокому человеку.
- Вот что, мой друг, - сказал он уже серьезно, без всякого перехода.
Пларгун насторожился. Кажется, сейчас Нехан выложит цель своего визита.
- У тебя сколько соболей?
- Я еще не взял плана, - ответил Пларгун.
- Я спрашиваю, сколько у тебя соболей?
- Мм… вот с этим будет шестнадцать, - Пларгун головой показал на сырую, вывернутую мездрой шкуру, которую еще не успел натянуть на распялку.
- Вот что, Пларгун. - Голос Нехана был тверд и решителен. - Скоро конец сезона. Тебе, сам понимаешь, не взять плана. Но главное - не к чему: я поймал больше положенного. И все мои соболи черные.
"Врешь, хитрец, - сообразил Пларгун. - Ты, конечно, поймал гораздо больше, чем говоришь. Светлые шкурки спрятал, отобрал только черные, но и тех оказалось гораздо больше, чем требовал план. Браконьер…"
- Я это сделал специально, чтобы помочь тебе. Предвидел трудности. А мне это особого труда не составляет. Значит, поступим так: я отдаю своих соболей в счет твоего плана, а деньги пополам. Идет?
Пларгун медленно (ох, как медленно!) поднимал голову.
- Нет!
И по тому, как он произнес, было ясно: его не переломишь. Но Нехан попробовал.
- Слушай, не валяй дурака. Мои девять черных соболей дадут в три раза больше денег, чем твои девять рыжих. Ты получишь в полтора раза больше! Подумай!
- Нет! - повторил Пларгун.
Нехан выдержал его взгляд. Тяжелые веки Нехана на мгновение вскинулись, и округлившиеся глаза полыхнули злобой. Он привстал, шагнул на полусогнутых ногах. Руки отставлены в сторону, растопыренные сильные пальцы напоминают когти медведя.
- Ты что - хочешь, чтобы я сел в тюрьму?
Нехан устрашающе пригнулся, отчего еще больше напомнил вздыбившегося медведя. Ярость желтой пеной выступила на губах.
- Ты что… ты что… - Нехан задыхался. Он уже вплотную подошел к юноше, но тот стоял, не шелохнувшись. Пларгун услышал тяжелое звериное дыхание.
- Последний раз спрашиваю: возьмешь соболей?
- Нет!
Нехан засуетился в глухой панике.
- Хочешь посадить… хочешь посадить… ы-ы-ы-ы, - Нехан хотел еще что-то сказать, но голос дрогнул, сорвался. Толстые губы провисли, лицо передернулось, и в тот же миг тайгу всполошил пронзительный душераздирающий крик:
- А-а-а-а!
Как будто из-под ног Нехана выбили опору - он грохнулся на пол. Нехан намертво вцепился зубами в свою руку и с диким воплем покатился по земляному полу.
Кенграй недоуменно глянул на странное существо и вопрошающе уставился на хозяина.
Пларгун накинул на себя дошку, открыл дверь. Вместе с ним выскочил Кенграй.
Легкий морозец покалывал разгоряченные щеки.
Юноша долго стоял не шевелясь. От него шел прозрачный пар, сквозь который преломлялись деревья, сопки, заходящее солнце, наступающий сумрак.
Солнце скатывалось за горы. На небе пробились крупные звезды и изумленно смотрели на человека, который, забывшись, одиноко стоял посреди громадной сумрачной тайги.
Пларгун опомнился лишь тогда, когда его стало знобить.
Он вернулся в избушку.
Нехан угрюмо сидел на нарах.
Когда Пларгун сбросил дошку и подсел к потухающей печи, тот жалостливо попросил:
- Ну, будь человеком.
Эти слова подействовали так, будто в душу Пларгуна бросили раскаленных углей.
Он хотел сказать в ответ: был ли ты, Нехан, человеком, когда много лет назад надругался над Ковзгуном, а вместе с ним - над всем родом Такквонгун?! Был ли ты человеком, когда в погоне за личной славой и благополучием разорил целый колхоз? Был ли человеком в те годы, когда жил где-то вдали от побережья - ведь никто не знает, чем ты там занимался. А сегодня кто ты, Нехан? Кто?
Пларгун хотел было сказать все это Нехану, но сдержался. Только подумал с досадой: "Человек всю жизнь лез из кожи вон - во имя чего? Во имя себя, своего живота! Но только ли это? Нет, во имя того, чтобы стать над людьми. Над людьми! При этом не брезговал никакими средствами… Да может ли когда-нибудь случиться, чтобы у людей такого сорта заговорила совесть? Без совести им удобней. И легче добиться своего".
Пларгун соорудил себе постель на полу, а Нехана положил на свое место - на нары.
Пларгун лежал, отвернувшись к стене, и долго не мог уснуть. Далеко за полночь, когда луна щедро обливала землю голубоватым светом, Нехан оторвал голову от подушки. Но его предупредил спокойный и совсем не сонный голос Пларгуна:
- Хватит сторожить друг друга. Нам к людям возвращаться!
Утром Нехан уходил. Но, исчезнув за деревьями, он так же поспешно вернулся. "Что-то забыл или что-то хочет сказать?"
Нехан подошел к Пларгуну:
- Что ты с ним будешь делать?
- С кем? - не понял Пларгун.
- С ним. - Нехан постучал лыжной палкой по запорошенной снегом хребтине шатуна.
- Ничего, - небрежно ответил Пларгун. - Пусть лежит себе. Будет отличный корм для мышей, соболей, лис.
Нехан торопливо скинул лыжи, сбросил доху, попросил топор. Подошел к огромной застывшей туше, сильно замахнулся и, сверкнув широким лезвием топора, с силой опустил его под хребет медведя. Ему потребовалось минуты три, чтобы вырубить в медвежьем боку просторное окно, отделить с кусками печени объемистый желчный пузырь и сердце шатуна. Нехан заботливо завернул их в тряпку, положил в походную сумку и через минуту скрылся в чаще.
Последние дни Пларгун занимался готовыми шкурками - очищал мездру от прожилок жира, спиртом вытравливал смолу на мехах, мягчил шкурки, осторожно разминая их руками.
В связке оказалось двадцать шесть шкурок.
До окончания охотничьего сезона было еще недели полторы - две. Это видно по луне, которая пошла на ущерб. Охотники договорились сойтись у Нехана в первый день после новолуния. У Пларгуна оставалось достаточно времени, и он не спеша перетаскивал к Нехану охотничье имущество.
По всему было видно: Нехан еще не собрался к отъезду. Снял он ловушки или нет, Пларгун не знал. Но их не было в коридоре, где торчат толстые гвозди, предназначенные для того, чтобы вешать на них тяжелые связки капканов. Их не было и в избушке, в одном из углов которой беспорядочно грудится куча одежды и мятых вещмешков. Может быть, они в лабазе? Но зачем они там, когда пора уже связывать их и укладывать в вещмешки?
Нехан встретил Пларгуна с холодной сдержанностью и всем видом показал - тот его стесняет. И у Пларгуна не было никакого желания оставаться у Нехана. Он быстро подкрепился с дороги, сразу стал на лыжи и, свистнув Кенграя, бросил через плечо обрадованному Нехану:
- Пойду к старику, помогу в сборах.
Уже ночью Пларгун перевалил хребет. Он не торопился и шел с прохладцей. Лыжня старика хорошо видна между деревьями, от которых в тайге сплошная густая синь с желтовато-серебристыми прогалинами лунных пятен. Накатанная, она отблескивала, как лезвие ножа, от яркой, но уже на ущербе, луны.
В полночь, откуда ни возьмись, посыпала изморозь. Пларгун переживал восемнадцатую зиму. Изморозей на его веку было сколько угодно, а вот такой тонкой и нежной не видел. Небо, насколько хватал глаз, было чистым, безоблачным. Откуда же взялась изморозь? Будто родилась от мороза и щедрой луны.
Изморозь не скрывала ни звезд, ни луны. Только делала их матовыми, чуть расплывчатыми.
Каждая кристаллинка, прежде чем упасть Пларгуну на ресницы или нос, десятки раз перевернется в воздухе, сверкнет гранеными боками, будто хвастаясь: вот какая я красивая.
Кенграй трусил впереди, не отвлекаясь, задумавшись о чем-то своем. Изредка он останавливался, поджидая хозяина. И тогда вытягивал отточенную лисью морду, тоскливо смотрел на луну, будто мучительно вспоминая что-то далекое, древнее. Может быть, вспоминал то отдаленное время, когда его предок, умирая от голода, подполз к пещере полудикого существа, который поделился с ним обглоданной костью, и в благодарность собака вывела это существо из логова и помогла ему стать человеком?..
Пларгун не поверил своим глазам - дверка избы старика была приперта колом. Давно ли ушел Лучка? Пларгун сбил в сторону кол, дернул на себя дверную деревянную скобу. Избушка дохнула настоем из теплоты и жилых запахов: ушел сегодня. Чтобы проверить свою догадку, юноша коснулся ладонями печки - она уже остыла: ушел рано.
Юноша зажег спичку и при ее неверном мерцании поискал свечку. Кривой и короткий огарок притулился в углу, правее занесенного снегом окошка. Второй спичкой зажег огарок, полез в ящик под нарами, порылся в нем, гремя металлом и деревом, нашел прохладный и мягкий на ощупь длинный стержень воска.
Старик появился, когда Пларгун уже растапливал печь.
- Не ожидал, что придешь так рано, - сказал Лучка в дверях. Потом сутуло прошел мимо Пларгуна, сел на пол у стены, устало прислонился к ней.
- Ух-ух-у-у-у, - перевел он дыхание.
Печка загудела. Пламя охватило поленья, и избушка наполнилась сухим треском.
- Взял, говоришь, план… Молодежь пошла непочтительная: что она со стариками делает! - сказал Лучка с наигранной горечью.
Пларгун знал: это нужно принимать как комплимент. Он почувствовал, как к лицу приливает кровь. Хорошо, что сидит у печки, можно подумать: лицо покраснело от жары. А возможно, старик и не заметил в таком полумраке его смущения.
Пларгун еще не знал, что даже по затылку очень легко узнать, смущается человек или нет.
- Думаешь, я припозднился случайно? Думаешь, я где-то блуждал? Не-ет, не блуждал. Соболя совсем не стало. Всех выловили. На моем участке осталось всего три следа. Вот и подался в сторону полудня. Хожу туда часто. Уж месяц, как я там брожу. Но и там соболя мало. Наверно, еще осенью весь перебрался в заприваженные участки. Совсем мало осталось. Совсем мало. Мне еще нужно взять двух соболей. Да разве возьмешь, когда он кончился! - Старик пристально посмотрел на юношу. - Совсем зря не согласился с Неханом, когда в середине предлагал мне двенадцать соболей. Черные они, пушистые, - старик горестно сокрушался, а сам не спускал с юноши внимательно изучающих глаз.
Юноша порывисто обернулся. В его глазах - ярость. И этим было сказано все. Значит, и у него побывал Нехан, понял старик. И, конечно же, получил отказ. Этот мальчик еще доберется до Нехана… И старик отвернулся. Отвернулся, чтобы скрыть удовлетворение. Очевидно, он забыл, что и по затылку можно судить о состоянии души человеческой. А возможно, надеялся, что по молодости своей Пларгун еще не научился по внешним признакам отгадывать истинные чувства.
Старик посапывал тихо и мирно. А юноша все лежал с открытыми глазами, хотя и устал с дороги. Его тревожили новые мысли. Сколько трудностей преодолел он за эту зиму! Сколько опасностей осталось позади!..
А как бы обернулась охота, если бы они приехали в "неурожайный" год? Они бы обловили участок начисто, и все же не взяли бы плана. А соболь был бы выведен…
Еще несколько дней назад он не размышлял об этом. А теперь и старик сказал: "Совсем мало осталось. Совсем мало…" Во все века человек только брал от природы. И мало возвращал.
"Кем ты будеш-ш-шь?" - Откуда-то взялось странное существо. Глаза черные, маленькие, злобные. Усики редкие, черные. А клыки длинные, хищно загнутые, острые.
"Кем ты бу-деш-ш-шь?"
Существо отплывает, поворачивается боком. Показывается изящная головка, гибкая белая спинка, белый хвостик… Ласка. Злобная хищница… Она шипит еще некоторое время, потом уходит короткими прыжками… Пларгун засыпает.
Утром Пларгун неожиданно сказал:
- Я схожу в стойбище рода Такквонгун.
Старик, чистивший одностволку, медленно поднял голову:
- Зачем?
- Надо посмотреть, как они там живут. Ведь они почти не связаны с остальным миром. Живут, как медведи в берлоге, и никуда не выезжают.
- Хе, а зачем им выезжать? У них там есть все: и мясо, и рыба, и пушнина. А раз пушнина - есть ружья, одежда. Что еще надо человеку? А стариков кормит род. И не надо им мучиться о пенсии.
- Много, очень много надо человеку. Вы даже представить себе не можете, как много надо человеку!
Пларгун умолк, задумавшись о своем. Потом сказал:
- У них еще и дети есть. Как же им без школы?
- Гм-м-м, - протянул старик. - Значит, пойдешь родителей агитировать, чтобы они детей в интернат отпустили? Ух-ух-у-у, как давно я этого не видел. Давно, в те годы, когда мне было немногим больше, чем тебе, по поселкам ездили девушки-учительницы агитировать в школу. Однажды зимой поехал я в соседнее стойбище. Вышел на залив, смотрю: что-то чернеет впереди на снегу. Думал нерпа. Даже гарпун приготовил. Подъехал - человек. Русская женщина. Сидит прямо на снегу, подогнув под себя полу тулупа.
- Чего ты здесь? - спрашиваю ее по-нивхски. Она что-то хочет сказать, а язык - как палка. И не шевельнется. Сильно озябла.
- Садись, - говорю. А сам рукой приглашаю. Она ни с места - до того продрогла. Поднял ее, посадил на нарту и поехал назад. Оказалось, в соседнем стойбище, чтобы отвязаться от нее, сказали, что недалеко через залив есть большое селение, где много детей. Темнота, что они знали тогда? Кто-то пустил слух, что детей забирают от родителей, чтобы где-то вдалеке обучить их военному делу, а потом послать на войну… А девушка та послушалась их и пошла через залив. Да разве в овчинном-то тулупе далеко ушагаешь? Бедняга, совсем из сил выбилась, села отдохнуть. Так бы и не встала, если бы я не ехал мимо…
Пларгун молча слушал, потом объяснил:
- Да я не агитировать. Просто поговорю с людьми. Они и сами понимают: без образования сегодня нельзя. Скоро и я поеду учиться в город. Вот здесь, в тайге, научился добывать зверей, а там научусь разводить этих зверей. Ведь соболя осталось мало. И меня научат разводить соболей…
Старик с недоверием посмотрел на него. Пларгун смутился.
- В общем, я поговорю с людьми.
- Но ведь скоро за нами вертолет прилетит! Ты можешь не успеть обернуться!
- Не надо меня ждать. Я вернусь на собаках с первым настом Кар-Лонга - месяца Грачей. Только вот о чем думаю: смогу ли я дойти до стойбища?
- Дойдешь, нгафкка. Местность не сложная. Пойдешь по тайге, все время видя по левую сторону хребет. И девушка была давненько. После нее уже десять раз переметало порошу, набило на ее следах снегу, обнажило их.
Пларгун надел лыжи.
- А Кенграя оставишь? - спросил старик, тоже надевая лыжи. Он решил проводить юношу до перевала.
- Нет, заберу. Я его потом впрягу в упряжку.
Всю дорогу до перевала оба молчали. Старик жалел, что охотничий сезон подходит к концу. Скоро за ними придет адова коробка с вертящейся головой на тонкой шее. Кто только умудрился выдумать ее? Самолет - это еще куда ни шло: у него хоть крылья есть. А этот на чем только держится в воздухе? И голова так вертится, так вертится, что тонкая шея когда-нибудь обязательно оборвется… Кто только выдумал ее?
Но вот старик подумал о приятном. Он вспомнил все подробности этой, возможно последней в его жизни, охоты. Вспомнил, как юноша впервые вошел в тайгу, и сколько было у него нелепых случаев. И как его угораздило спалить полог, когда варил медвежью желчь?.. А теперь юноша - не юноша, а муж!
Старик ругал сегодняшних людей за то, что они забыли старые обычаи. А сколько среди них нужных и прекрасных! Забыли их, забыли. Потом старик удовлетворенно улыбнулся, вспомнив, как он легко справился с медведем у берлоги. Чего тогда Нехан не стрелял? Если бы не собаки, с Пларгуном случилась бы беда. Ай-я-яй, как могло случиться, что Нехан растерялся… У него было два ружья… А здорово все-таки я одолел громадного медведя! Такое даже в старину не каждому удальцу удавалось…
Потом старик снова вспомнил: сезон охоты подходит к концу. И уже совсем испортилось настроение, когда подумал о том, что нужно будет вновь ходить ко всяким людям, унижаться перед ними, выколачивая несчастную пенсию…
На перевале старик долго тряс руку Пларгуну. Потом потрепал Кенграя за уши.
Пларгун помахал рукой и, оттолкнувшись, быстро скатился вниз по другую сторону перевала. Уже далеко внизу обернулся: маленькая фигурка старика стояла неподвижно на перевале…
Пларгун шел широким шагом. Кругом было много лисьих следов. Мелкие стежки горностая испещрили сугробы. Кусты кедрового стланика высунули из-под снега игольчатые лапы, в которых держали кедровые шишки - корм для всякой таежной дичи, начиная от мышей и кедровок, кончая медведем и лисой…
Пларгун и сам не заметил, как у него наладилось ритмичное дыхание, как размеренно и широко ступают окрепшие ноги. Он шел шагом дальней дороги…
Южно-Сахалинск - Москва. 1964–1965 гг.
Примечания
1
"Капитан" - коньяк "Четыре звездочки" (жаргон).
2
Осеновка - охота по осени.
3
Гачи - длинная шерсть на звериных ягодицах.
4
Уйхлад - совершивший грех.
5
Сивуч - (морской лев) - крупный вид тюленя.
6
Нгафккхуна - уважительная форма обращения к нескольким лицам. Буквально: товарищи.
7
Пал-нга - Горный зверь.
8
Побежка - цепь следов мелкого зверя.