XV
В четырех километрах от совхоза в глубокой балке притаился хутор Яровой, или, по-новому, колхоз "Волна коммунизма". Он раскинулся в стороне от большой дороги, спрятавшись в овраге, как в люльке, и это не раз спасало колхозников от налетов немецких бандитов.
Если другие села, расположенные ближе к дороге, то и дело подвергались жестоким нападениям проходящих войск, которые, налетев с большой дороги, глумились над населением, врывались в дома, переворачивая все в сундуках колхозниц, разбивая пасеки, уничтожая по дворам домашнюю птицу, то в "Волне коммунизма" такие погромы встречались значительно реже. Здесь еще и сейчас во дворах спокойно ходили гуси и утки, бегали поросята, удивляя каждого, кто попадал на хутор Яровой из других сел. Бывший председатель колхоза "Волна коммунизма" оставался и сейчас на этой должности. Он был беспартийный, но хороший хозяйственник, колхозники стояли за него горой, а немецкая администрация поначалу даже заигрывала с такими авторитетными людьми. Немецкие власти, конечно, не знали, что председателя колхозники и уважают именно потому, что он умеет лучше других охранять колхозное добро от оккупантов и блестяще саботирует их мероприятия… Не знало районное начальство и того, что весь хутор, собственно, представляет собой своеобразную партизанскую базу, что здесь в каждой хате выпекается хлеб для партизанского отряда, а в чуланах неделями отлеживаются раненые бойцы.
В этот затерянный в степи хуторок и прибыл сегодня ночью Ильевский с Марийкиным отцом. Едва смерилось, за ними заехал, возвращаясь с совхозной мельницы, бойкий мальчишка пионерского возраста. Через какие-нибудь полчаса его легкие, как скрипка, саночки пересекли открытое поле и начали спускаться по безлюдной улочке хутора.
В окнах хат уже вспыхивали огоньки. Женщины закрывали ставни, скликали детвору ужинать. На просторном колхозном дворе возле окованного льдом колодца еще скрипел журавель, - кто-то, запоздав, поил скотину. Тут, во дворе, Сила Гаврилович и Ильевский вышли из саней, поблагодарили паренька, который в ответ только свистнул и проскользнул на своей "скрипке" к конюшне.
Сережка, изрядно промерзнув за дорогу в своем городском пиджачке, спрятал, как в муфту, руки в рукава и, съежившись, молча двинулся за Силой Гавриловичем. Словно бы отделившись на какое-то время от своей плоти, парень увидел себя вроде со стороны - сгорбленного, промерзшего - и не узнал. Неужели это в самом деле он, Сережка Ильевский, который еще полгода назад ходил в светлые институтские аудитории в белой рубашке с галстуком, в идеально отглаженных брюках, с конспектами в руках? Разве бы поверил он, скажи ему тогда, что пройдет полгода, и он, Сережка, будет брести по темной улочке хутора Ярового с суровым столяром Силой, навстречу смертельным опасностям, и будет интересовать окружающих уже не своей внешностью, привлекательной или непривлекательной, не своими стихами и отметками в зачетной книжке, а прежде всего тем, что ему можно поручить важное дело и потребовать его исполнения. Без привычки все это было почти жестоким, но именно на обломках многих привычных понятий сейчас вырастало его настоящее возмужание. Сережка почувствовал, что теперь он не просто Сережка, а молодой подпольщик, участник общенародной борьбы, и в этом сейчас его вес и значение как человека. Поэтому им заинтересовался Сашка Дробот, поэтому и Сила Гаврилович отнесся к нему с такой серьезностью; и, впервые шагая по улицам хутора Ярового, Сережка твердо верил, что встретит друзей, найдет защиту и помощь в случае опасности.
Хутор оказался довольно большим. Раскинувшись широко в начале оврага, он чем дальше, тем больше сужался, врезаясь острым углом между двумя склонами, и Сергею уже видно было, что далеко внизу, на самом острие угла, загораются огоньки в хатах. За этими огоньками, еще ниже, тянулись балки, покрытые темным лесом.
Чем ниже спускались Ильевский с Силой Гавриловичем, тем виднее было, что, несмотря на довольно позднее время, хутор не спит. В воздухе висел запах вкусного дыма, во дворах кто-то глухо переговаривался, всюду скрипели двери. По улицам сновали вооруженные люди, то и дело останавливая Сережку и Силу Гавриловича грозными окликами: "Кто идет?" Хмурый Сила отзывался сердитым ворчанием.
Вся нижняя часть хутора была запружена партизанами. Они, видимо, недавно пришли сюда и опять собирались в дорогу. Ладили сани, ковали лошадей, которые стояли, уже запряженные, почти под каждым навесом. Сила Гаврилович был, очевидно, своим человеком среди партизан, патрули узнавали его по голосу и пропускали с приветливыми шутками.
- Да их тут много! - радостно шептал столяру Сережка.
С тех пор как они миновали первый патруль, парню стало легче дышать. Он словно входил в свободный, надежный мир, где можно было не бояться окриков "хальт!", а идти гордо выпрямившись, как когда-то. Здесь можно было снова стать самим собой.
XVI
Пока Сила докладывал в штабе об Ильевском, парню пришлось ждать в просторной накуренной комнате, заполненной партизанами. Присев в углу, Сережа не сводил глаз с этих отважных людей, которые не раз потрясали своими делами оккупированную врагом область. Раньше Сереже казалось, что все они гигантского роста и разговаривают грозным басом, полным ненависти к врагу. А тут спали вповалку на полу и толпились возле стола обыкновенные люди, молодые и пожилые, одни - в засаленных кожушках трактористов и механиков, другие - в брезентовых тяжелых плащах колхозных ездовых или в черной форме железнодорожников. Не будь при них оружия, можно было бы подумать, что они только что вернулись с мирной работы и решили обогреться, отдохнуть.
Днем это помещение служило, наверное, конторой колхоза. На стенах висели разные распоряжения оккупационных властей, пестрящие грамматическими ошибками. Никто этих бумажек не трогал, не срывал, никто, кроме Сережки, не обращал на них внимания. А Сереже эти распоряжения, висящие над головами партизан, казались особенно нелепыми, наносными, чуждыми этой жизни.
Из разговора можно было понять, что в комнате собрались не только партизаны. За столом сидели несколько председателей колхозов. Видно, они не принадлежали к отряду, а прибыли с какими-то отчетами. Вместе с партизанами они оживленно обсуждали введенную в "Волне коммунизма" новую систему учета, которая всем присутствующим очень нравилась своим остроумием. Сережа смог понять только то, что вместо хлеба и скота оккупанты должны были получить от "Волны коммунизма" дулю под нос. Председатели колхозов, конечно, имели образование более низкое, чем Ильевский, но паренек ощущал их явное преимущество. Его приводила в восторг и солидная беседа этих людей, и их спокойствие, уравновешенность. С чувством собственного достоинства, с глубоким знанием дела они серьезно спорили и советовались, ожидая вызова к "хозяину".
"Они и сейчас чувствуют себя хозяевами положения, - думал Сережка. - Как и Сила Гаврилович, они продолжают жить по советским законам… Даже на совещание съехались в этот заметенный снегами хутор, чтобы отчитаться перед "хозяином". Кто же он, этот "хозяин"?" - не терпелось узнать парню.
Вскоре вернулся Сила Гаврилович и позвал Сережку к командиру.
Штаб размещался тут же через сени, на другой половине хаты. Столяр, показав Ильевскому, куда войти, сам остался в полутемных сенях.
- Я тебя тут буду ждать, - бросил он парню вдогонку.
Половину стены напротив занимала карта Полтавщины. Около нее стоял, поставив ногу на стул и опершись на колено локтем, широкоплечий усатый мужчина в темной суконной гимнастерке, туго подпоясанной армейским ремнем. Разглядывая какой-то пункт на карте, он оживленно беседовал с двумя товарищами, сидевшими за столом в шинелях внакидку. Когда Сережка вошел, разговор прервался. Тот, что стоял возле карты, резко повернулся к парню и окинул его взглядом человека, привыкшего принимать посетителей.
Сережка, вспыхнув, чуть было не вскрикнул от неожиданности. Перед ним стоял секретарь обкома партии.
До войны секретарь обкома не раз бывал в институте, однажды он даже выступал с речью на комсомольском собрании. Правда, тогда у него не было этих усов, этой сугубо военной подтянутости, собранности во всей фигуре… Однако кто из полтавчан не узнал бы его и сейчас по осанке, по улыбке, по характерно прищуренным глазам, умным, проницательным, вызывающим на откровенность…
Когда Полтава впервые услышала, что в области действуют несколько партизанских отрядов, которыми руководит секретарь подпольного обкома партии, фашистские сатрапы начали из кожи лезть, чтобы всячески оклеветать его. Видели, мол, как он промчался в машине на восток, только пыль поднялась… И даже некоторые маловеры поддавались. Сейчас Сережка хотел крикнуть им отсюда: "Смотрите! Вот он стоит в своей полувоенной форме у развешенной карты в прекрасном хуторе Яровом! Стоит и улыбается мне!.. Гляньте в соседнюю комнату, сколько прибыло к нему народа из разных районов области! Пришли отчитаться перед ним, пришли к нему за наукой борьбы! И один из них - я, подпольщик Сергей Ильевский…"
- Это вы привезли сводку? - спросил секретарь, оглядывая возбужденного Сережку.
- Какую сводку? - не понял сначала парень.
- Сводку Совинформбюро.
- A-а… Я.
- Надрожался, наверное, за дорогу? Была душа в пятках?
- Нет… У меня камешки для зажигалок… Меняю, мол…
- Ого, вооружен, - секретарь переглянулся с теми, кто молча сидел за столом в шинелях, и все трое улыбнулись. - Ну, садись, дорогой, расскажи, что там у вас…
Они сели на скамье, и Сережка впервые громко стал рассказывать о том, что до сих пор было под тяжким запретом, на чем, казалось, лежал такой покров, которого никто не мог снять. Парню было даже странно слышать эти тайны, высказанные вслух, без конспирации, и превращенные несколькими репликами секретаря обкома в обыкновенные вещи, в текущую работу. Заседание у Убийвовков, первая листовка-присяга "Непокоренной Полтавчанки", наконец, радиоприемник… Обо всем этом Сережка рассказывал вдохновенно, как о чем-то необычном, исключительном, а секретарь внимательно слушал, изредка переспрашивал.
- Все? - спросил он, когда Ильевский исчерпал свои новости и умолк.
- Все, - краснея, буркнул парень, сразу почувствовав, как мало ими еще сделано…
- Хорошо, - подбодрил его секретарь. - Теперь позволь задать тебе несколько дополнительных, как говорили у вас на экзаменах, вопросов…
И тут произошло самое удивительное. Оказалось, что секретарю давно было известно все, о чем он рассказывал. Он знал такие подробности их деятельности, о которых, казалось парню, никто не мог знать, кроме него, Ляли и самых близких друзей. О том, как Сережка был "механиком" в гараже и с каким конфузом его оттуда выгнали… О том, как Сапига пришел к ним "покупать шкаф"… О листовках, спрятанных в бамбуковых палках… Каким-то образом обо всем здесь было известно, и говорил секретарь об этом как бы мимоходом, не подчеркивая своей осведомленности, а лишь высказываясь об их действиях по ходу дела. Одно вызывало у него похвалу, другое - сдержанное осуждение, весьма корректное, но вместе с тем и довольно твердое, исключавшее возможность дискуссии.
А дальше Сережка и вовсе был ошеломлен. До сих пор он думал, что его поездка в совхоз была только следствием его собственного желания и Лялиного согласия. А сейчас оказалось, что поехал он в "Жовтень" не просто проветриться и даже не ради распространения листовок… Здесь были другие, более глубокие пружины… Лишь теперь он узнал о них. Лишь теперь ему стало ясно, что, сам того не подозревая, он ехал сюда с важным поручением, ехал, выполняя приказ. И приказ этот оказался не только требованием собственной совести, не только заданием Ляли и ее друзей, но прежде всего приказом человека, который сидит сейчас рядом с Сережкой. Это было самым поразительным и одновременно самым приятным для парня. Он гордился, что выполнял волю этого человека, волю представителя партии, тем более что эта воля целиком отвечала его личному желанию, его собственной совести.
- Передайте Ляле, - говорил секретарь обкома, уже не улыбаясь, как в начале встречи, - что нужно организовать молодежную группу на заводе "Металл". Это во-первых. Во-вторых, связаться с кригслазаретом. Есть там такой человек - врач Веселовский… Запомните?
- Запомню.
- Веселовский. Он вам кое в чем поможет. В-третьих, придет к Сапиге или к Ляле человек без двух пальцев на левой руке, по фамилии Безрукий. Ему вы передадите пулемет.
- Это из отряда товарища Куприяна?
Секретарь обкома на какой-то миг задумался.
- Да, от товарища Куприяна. В дальнейшем вы будете поддерживать непосредственную связь именно с этим отрядом.
- А с другими? А с вами?
- Связь с товарищем Куприяном - это будет связь и с нами тоже. Указания подпольного обкома в дальнейшем будут идти к вам через Безрукого.
- Что же это, мы пулемет отдадим, а сами без ничего останемся, товарищ?.. - заколебался Ильевский, не зная, как лучше обратиться: товарищ секретарь… или товарищ командир.
- Секретарь, он же и командир. И тот и другой приказывают: пулемет передать по первому требованию Безрукого…
- Но мы и сами хотим прийти с ним в отряд!
- Всему свое время, товарищ Ильевский. Пока вам хватает работы в самой Полтаве. Там вы сейчас нужнее.
- Опять листовки?
- Опять. Мы их тут читали. Хорошие, с сердцем.
- Наверное, они по вашему приказу были размножены? - догадался парень. - Мы успели переписать от руки лишь несколько десятков, а в Полтаве вскоре появились сотни! И не от руки, а на машинке.
- Да, вы не одиноки, товарищ Ильевский. Вы только одна из наших боевых застав.
- Но листовки - это так мало! - вспыхнул Сережка. - Нам хочется в бой!
- Подождите, я еще не кончил. Я еще не сказал самого главного, ради чего вы здесь оказались. Пузанов достал ракетницы?
- Достал.
- Ракеты к ним есть?
- А зачем нам ракеты? Ракетой фашиста не убьешь!
Секретарь нагнулся и вытянул из-под скамьи промасленный солдатский вещевой мешок, наполненный чем-то до половины. Потряс им и передал Ильевскому.
- Все-таки возьмите эти несколько десятков ракет. Передадите Ляле. Они вам, думаю, пригодятся. Непременно пригодятся. Просто должны вспыхнуть в небе…
- Когда?
- Узнаете потом… Вот пока и все, товарищ… Сережа.
Секретарь обкома доверчиво положил руку на острое, худое плечо парня.
Сережка, поняв, что пора идти, поднялся. Но как не хотелось ему отсюда уходить! Все тут было до боли родное, тут его принимали как человека, тут он снова почувствовал настоящий вкус свободы. И вот нужно было все оставить и отправиться обратно, в город, где на каждом шагу тебя могу обидеть, унизить, затравить, уничтожить. Но так надо!
Ильевский стоял посреди комнаты и взволнованно смотрел на секретаря обкома ясными, полными слез глазами.
- Сколько бы это ни продолжалось, - голос его срывался от волнения, - год… десять… двадцать!.. Мы все равно никогда им не покоримся, будем всегда бороться!..
Ему хотелось каким-то необычным способом заверить секретаря обкома партии, заверить партию, что он и его друзья будут верными всегда, всюду, при любых обстоятельствах.
- Я не сомневаюсь, - сказал секретарь, словно прочел Сережкины мысли. - И пусть ваша вера никогда не пошатнется. Будет на нашей улице праздник, будет, товарищ Ильевский!
Секретарь обкома крепко обнял юношу.
- Желаю успеха в работе. Передайте привет Ляле и всем друзьям.
Радостно возбужденный, Сережка вышел на крыльцо. Он чувствовал себя окрыленным этой поддержкой, этим надежным доверием. У него словно открылись глаза на подлинное значение своих поступков, своей деятельности. Оказывается, она, эта деятельность, гораздо значительнее, чем он до сих пор думал. Она почти величественна!..
Парень стоял на темном крыльце с мешочком ракет за плечами, а свежий морозный ветер приятно холодил раскрасневшееся лицо.
Пока он был в хате, ветер словно подул из других, теплых краев. В нем уже улавливалась далекая ранняя весна. Казалось странным, что часовой в кожухе еще не заметил этой перемены погоды и, греясь, мягко пританцовывал в валенках у крыльца.
Где же Сила Гаврилович? Наверное, забрался куда-нибудь согреть душу…
Через несколько минут двери штаба открылись, и на пороге, освещенный лампой, появился секретарь обкома со своими товарищами. Он уже был в белом кожушке, с автоматом на груди. Разговаривая о какой-то торфартели, они прошли через сени и скрылись в соседней комнате, где их ждали председатели колхозов. И тут как из-под земли вырос перед Ильевским Сила Гаврилович. По запаху было слышно, что где-то его все-таки угостили чаркой.
- Уже? - Столяр внимательно посмотрел парню в лицо.
- Уже.
- Стружку снимал? Взбучку давал?
- Все было! - многозначительно ответил юноша.
Вышли со двора и медленно двинулись хутором. Вооруженных людей вокруг стало еще больше. Собрались, видно, в дорогу. Всюду движение, скрип саней, приглушенный гомон…
Через некоторое время, когда Ильевский и его проводник, направляясь в совхоз, выбрались в открытое поле, откуда-то снизу, из "Волны коммунизма", одна за другой вылетело несколько групп всадников. Остановившись в разных местах на околице хутора, они оглядывали голубую замороженную степь. Вскоре за всадниками показалась длинная колонна. Люди ехали в санях, шли пешком. Сережке почудилось, что в одной из групп он узнал коренастую фигуру секретаря обкома. Был он в белом, кожушке, с автоматом на груди…
Потом колонна, свернув на север, исчезла, растворилась в синеватой ночной мгле.
- Куда они? - обратился Ильевский к Силе Гавриловичу.
- Известно куда: оккупантов громить!
И снова оба зашагали через хрустящую степь, в голубоватую темень, под холодные зимние звезды.