- Нет, не все. У меня есть еще личные обязательства… Мое звено на раскряжевке работает не в полную силу: трактор привезет воз, мы хлысты тотчас же раскромсаем и ждем, пока нам подвезут следующий воз. Ждать приходится долго. Я думаю, звено может обслужить не одну, а две эстакады. Рядом с нашей сейчас организуется эстакада для разделки хлыстов, подтаскиваемых трелевочной лебедкой. Вот я и прошу дать мне эту эстакаду.
- А справишься? - спросил Чибисов.
- Конечно, справлюсь. Только должны быть две электропилы: на каждой эстакаде по пиле.
- Справишься, так берись. А то я ломал голову, где брать людей на новую эстакаду.
- Отстающее звено раскряжевщиков Пани Торокиной беру на буксир, - продолжала Медникова. - Поручаюсь за нее, что она тоже досрочно выполнит свое задание… Слышишь, Панька?
- Слышу, - ответила Торокина, сидевшая в уголке с Григорием Синько.
Медниковой захлопали.
- Вызываем на соревнование комплексную бригаду Сергея Ермакова, - заявила она, как стихли аплодисменты. - Пусть и они возьмут такие же обязательства, как мы. А мы решили выполнить свое сезонное задание не к двадцатому марта, как записано по леспромхозу и Новинскому лесопункту, а к двадцатому февраля, на месяц раньше.
Все это время Зырянов с восхищением смотрел на Лизу, радовался, что девушка быстро освоилась в лесу и чувствует здесь себя как дома, по-хозяйски. Едва она кончила говорить, он подошел к ней и крепко пожал руку.
- Молодец, Лиза! Хорошо выступила.
- Борис, хочется поговорить с тобой, - шепнула она быстро. - Я ведь тебя давно не видела?
- Встретимся после собрания, - ответил он; взял ее за локоть, затем легонько отстранил от себя, как бы говоря: подожди, пока я освобожусь.
Когда Медникова шла на свое место, тракторист Яков Мохов, сидевший среди девчат, крикнул:
- А с качеством на валке леса как будет? Ты не сказала?! Как прикажешь трактористам выуживать хлысты из вашего бурелома? Ты нажимаешь на брата Епифана, требуешь - вали, вали, а он и валит лесины - одна вершиной лежит на юг, другая на север. Попробуй тут скоро собрать воз!
- О хлыстах можете не беспокоиться, товарищ Мохов! Десять-пятнадцать хлыстов, уложенных в "елочку", под углом в сорок пять градусов к волоку, вас устраивает?
- Устраивает! А почему раньше не валили так?
- Потому что вообще не было никакого порядка в лесосеке. Мы даже не знали, где у вас волок, где что. Теперь, как появился в лесосеках новый мастер, совсем по-другому дело пошло.
Медникова проторила дорожку: по ее примеру начали брать обязательства электропильщики, сучкорубы, трелевщики. Народ расшевелился, загудел, повеселел. Особенно оживились все, когда к столу подошел электромеханик передвижной электростанции комсомолец Петр Лемтюгин, круглолицый, краснощекий, коренастый паренек, в черном суконном костюме, поверх которого была надета новенькая пухлая фуфайка. Это был весельчак и балагур. Он нарочито подбодрился и громко откашлялся.
- Медникова, да и остальные электропильщики в нашей лесосеке без меня - как рыба без воды. Они все у меня как на веревочке. Не подам ток - и будут на пеньках сидеть, матушку репку петь. А колхозные ребята, которые домой собираются на мотоциклах ехать, если я стану плохо работать, и на билет для проезда по железной дороге не заработают. Так ведь?
- Правильно! - хором ответили ему.
- Знаю, что правильно. Из-за меня еще не стояли? Моя станция работает, как часы. Подтверждаете?
- Подтверждаем!
- Жалоб на меня нет?
- Нет.
- А скоро будете жаловаться. Почему? А потому: вот ударят посильнее морозы, я и сам матушку репку запою. И вы мне будете подпевать.
Зырянов постучал по столику, призывая парня к порядку.
- Вы, товарищ замполит, меня не перебивайте, - продолжал тем же тоном Лемтюгин, - а призовите к порядку Чибисова. Я ему давно заказал масло-водоподогреватель, а он и не чешется. Я вынужден на два часа раньше выходить на работу, чтобы разжигать костры, разогревать воду для заливки в радиатор, разогревать масло для смазки машины… А каково мне рано вставать, если меня до полночи не отпускает от себя… (он прищурился, перебрал глазами поближе сидевших девчат) - Лиза Медникова.
- Чего ты брешешь? - вспыхнув, сказала Лиза. - Городишь и сам не знаешь чего!
- Верно, девчата, брешу! - сознался Лемтюгин. - Мне Лиза нравится, вот я и захотел проверить: если покраснеет - значит, любит, не покраснеет - не любит. Выходит, любит! Покраснела… А в общем - беру обязательство обеспечить бесперебойную работу электрических пил. От Чибисова требую срочно масло-водоподогреватель, без чего я вместе с электростанцией могу превратиться в сосульку.
Время было позднее. Глянув на часы, Зырянов хотел было закрыть собрание, распустить людей, а из-за печи кто-то крикнул:
- А почему не взял обязательств Сараев, другой электромеханик? Видно, хочет отмолчаться, отсидеться в кустах? Сергей Ермаков с ним каждый день воюет, у Сараева каждый день простои на электростанции. Жалко, что тут нет Сергея!
И люди загудели снова:
- Просим Сараева высказаться!
- Давай его на свет, из кустов-то за ушко да на солнышко!
- Пусть скажет, как думает дальше работать?
В глубине общежития поднялся высокий, худой, черный мужчина с челкой.
- Что говорить? - сказал он, хмуро глядя исподлобья. - Лемтюгин тут уж объяснил, что негде подогревать воду и масло… Потом из-за горючего перебои. Будут подогреватели воды и масла, будет горючее - и у меня простоев не будет.
- А сам-то что делаешь, чтобы все у тебя было?
- Так я говорю начальству.
- Ты говоришь, а руководители тебя не слушают? Ты и успокоился, ты и рад этому?
В разговор вмешался Зырянов.
- Сараев, идите-ка сюда! - позвал он электромеханика.
И когда тот нехотя подошел к столу, свесив плетьми сухие длинные руки и глядя под ноги, замполит посадил его возле стола напротив себя и спросил:
- Вы сколько раз приходили в Чарус к директору леспромхоза?
- Не помню.
- Вы при мне у него были раза три-четыре. И что вы говорили директору? Забыли? Так я не забыл! Вы ходили и плакались, что работа лесоруба вам стала не по душе, что вы механик, до войны работали машинистом на паровозе, что вы затосковали по машине. Вы говорили: "Как увижу человека в одежде, испачканной мазутом, меня аж в дрожь кидает. Завидую всем механикам! Дали бы мне машину, так я в нее всю душу вложил бы". Ну вот, вам поверили, допустили к машине. А где же у вас душа? Почему вы работаете без души? Почему до пускаете простои? Как вас понять: или вы не умеете работать, или не хотите работать?
- Я буду работать, товарищ замполит!
- А вы, Сараев, не ко мне обращайтесь, вы скажите во всеуслышание собранию, как вы будете работать, обеспечивать бесперебойную подачу тока к электрическим пилам. От вас только это требуется!
Сараев встал, угрюмо посмотрел в глубь общежития.
- Так что, с простоями стану бороться.
- С простоями надо не бороться, а не допускать их! - крикнул Лемтюгин, - а то выходит вроде того - человек сделает пожар, потом его тушит. Тут энтузиазма никакого не требуется.
После собрания Лиза и Борис Лаврович долго бродили по узеньким дорожкам, пробитым в снегу, по затихшим улицам поселка. Ночь была светлая. Выпавший за последние дни глубокий снег искрился радужными блестками. Все вокруг казалось волшебным: и тихие ели в белых шубах, и серебристая полоса хребта, и дома, накрытые огромными-снежными шапками, и золотисто-желтоватое небо с большой луной в алмазном ореоле изморози.
Лиза говорила не умолкая, словно боясь, что ее перебьют.
- Ты знаешь, Борис, наконец-то я нашла свою долю, свое счастье. У меня есть профессия, будущее. У меня ровно крылья выросли! Этим я обязана тебе!
- Ничем ты мне не обязана, Лиза!
- Нет, нет, Борис! Если бы тогда ты не встретился нам на дороге, мы бы с Панькой до сих пор метались с одной стройки на другую, таскали бы кирпичи, глину, гонялись бы за своим счастьем.
- Та встреча была чисто случайной.
- Не скажи, Борис! Ты мне сразу почему-то понравился… Ты помог мне найти себя.
Заглянув ему в глаза, она продолжала:
- Мне теперь, наверное, многие завидуют. Но сама я еще не совсем счастлива. Мне не хватает близкого человека, с которым всегда можно было бы поговорить по душам. Правда, есть у меня подруга, но о чем с ней говорить? Паньке бы только поесть, полакомиться сластями, поспать. День прошел, ничего плохого не случилось - и ладно… У Паньки покладистый характер, а у меня - дурной. Я сумасбродка. Настроение у меня часто меняется. Иной раз сама себе не рада. На душе одно, и делаю совсем другое. Мне кажется, очень трудно человеку примениться к моему характеру, если он не такой, как Панька…
- Не так уж трудно! Мне, Лиза, честное слово, нравится твой характер! - Борис Лаврович весело глянул на нее живыми карими глазами. - И хотя я не такой, как Панька, но, думается, сумел бы примениться. Все от тебя зависит.
Зырянов пригласил девушку зайти в квартиру заезжих. Она согласилась.
В комнате было тихо и уютно. Серебристый свет луны заливал все вокруг. Лиза осторожно огляделась и неуверенно прошла к дивану. Зырянов сел рядом. Ласково коснувшись ее волос, припудренных волшебным блеском, он крепко обнял ее. Медникова глянула на него, улыбнулась.
- Лиза, а что если ты поехала бы со мной в Чарус?
- Зачем? - удивилась девушка.
- Ну, чтобы вместе быть, всегда.
Лиза в ответ ласково погладила его по ершику волос, потом сказала:
- Подумать надо… Это такое дело. Подожди. - И засобиралась, заспешила. - Завтра рано на работу.
Проводив Лизу до общежития, Зырянов возвратился в квартиру заезжих, тихо прошел в свою комнату и, не зажигая света, разделся и лег в постель. Лежал, думал, ворочался с боку на бок. Сон не приходил. Разговор с Лизой растревожил его не на шутку. И чем больше он думал об этой встрече, тем дальше бежал от него сон. Мысли раскаляли мозг, роились, как мошкара перед ненастьем.
Будущая жизнь представлялась Борису Лавровичу необыкновенно интересной, потому что всюду рядом с собой он видел Лизу - красивую и мужественную девушку. Он о такой мечтал всю жизнь, такую искал… И нашел!
За стеной громко прозвенел будильник. Кто-то загремел ведрами, кто-то бросил дрова возле печки в коридоре, почти беспрерывно захлопали двери барака.
Наступило утро.
33
- Ну, Сергей, берегись! - сказал Николай Гущин, входя в избу.
Сергей сидел за столом и читал "Повесть о настоящем человеке". Нехотя оторвавшись от книги, он глянул на часы, лежащие тут же, возле керосиновой лампы. Время было позднее - без четверти двенадцать.
- Кого мне беречься? - спросил он рассеянно.
Гущин взял стоявший возле порога голик, обмел снег с валенок, сложил в шапку рукавицы, бросил ее на приступок возле печки и, пройдя в передний угол, к столу, сел рядом с Ермаковым.
- Медникова-то с Епифаном нас на соревнование вызвали.
- Когда? Где?
- Да вот сейчас. Я только что с Новинки. Пошел на танцы, а оказался на собрании. Обсуждали решение партии и правительства о лесозаготовках… Медникова взяла обязательства и вызвала нас от имени всей бригады Мохова.
- А ты что ответил?
- Я? Я сделался ниже травы, тише воды! Спрятался за спиной у девчат и боялся выглянуть. Думаю, вдруг вытащат к столу. Разве я могу сам решать такой вопрос без тебя?
- Ты разве не член нашей бригады? Ты так же отвечаешь за бригаду, как и я.
- Признаться тебе, Сергей, я немного растерялся. Кабы из мужиков кто вызвал - ответил бы. А то ведь вызывал вон кто…
- Твоя любимая, о которой ты вздыхаешь, а при встречах с ней немеешь!
- А как с ними, в самом деле, соревноваться? - оправдывался Гущин. - Они и сейчас нас бьют, а заключи с ними договор - совсем запинают. Стыда потом не оберешься. Лиза и так нос задирает.
- Эх, Николай, Николай! Человек ты вроде взрослый, а выходки у тебя мальчишеские. Где так храбришься, а тут струсил. Надо было встать и сказать от всей нашей бригады: "Вызов принимаем". Ведь дело не в том, что кто-то кого-то побьет. В соревновании люди растут, крепнут…
- Не сообразил я этого, Сергей.
- Ну, ладно. Мы это дело исправим…
Гущин ушел. Ермаков погасил лампу, лег спать.
В шесть часов утра он был уже на ногах. Мать встала еще раньше, растопила русскую печь. Сухие еловые дрова горели весело: трещали, щелкали, будто в печь были накиданы патроны, которые время от времени взрывались.
- Мама, скоро там завтрак? - спросил Сергей, садясь за стол.
- Куда это ты в такую рань?
- За мной вот-вот Гущин зайдет. Надо в делянку пораньше.
- Что у вас там такое? Собрание, что ли, назначено? Зачем вчера заходил Колька-то?
- Дело, мама, большое заваривается! Нас вызвали на соревнование Мохов с Медниковой.
- С какой Медниковой? Уж не той ли, что в бурю заставляла парней валить лес?
- С нею, мама!
- Так она хочет, чтобы ты работал сломя голову? Ишь, какая выскочка! Не связывайся с ней. Подумаешь, баба начинает мужиков на соревнование вызывать. Раньше бабы только и знали детей рожать, а теперь, гляди-ко, верховодить начинают… И что ей надо, этой Медниковой, перед кем она хочет выпялиться?
- Ни перед кем, мама. Леса больше надо. Вот они с Моховым и стараются. Хотят, чтобы все подтянулись.
- Да ведь тебя не переговоришь, своебышного!
Мать кинулась к печи, где у нее что-то поплыло из котла.
С улицы раздался стук в окно.
- Сейчас, Николай, сейчас! - отозвался Сергей.
Немного погодя Ермаков и Гущин отправились в Новинку. Было темно, луна скрылась, а рассвет еще не наступил. Дорога лежала желобом в густом заснеженном лесу. Прибитый снежок похрупывал под ногами. Шли молча, гуськом: впереди Николай, Позади Сергей. Почти перед самой Новинкой Гущин вдруг остановился и шепнул:
- Сережка, волк!
- Где? - так же тихо спросил Ермаков.
- Вон впереди, на дороге сидит.
- Пенек, наверно.
- Какой тебе пенек? Я вчера тут шел - никакого пенька не было… Смотри, смотри, подальше возле елки второй сидит.
- У тебя спички есть? - шепнул Ермаков.
- Ну, есть.
- Доставай спички и пойдем. Если волки, зажигай и смело иди, все равно убегут. Они боятся огня.
Потряхивая коробкой со спичками, Гущин сказал:
- На, возьми, Сережка. Иди сам вперед.
- Струсил?
- Я не струсил, но… боязно.
Ермаков засунул рукавицы за пазуху, взял спички и пошел вперед. Волки сидели неподвижно. До них было совсем недалеко. Ермаков хотел уже посмеяться над трусостью товарища, принявшего пеньки за волков. Но в это время один из хищников встал, сошел с дороги и сел на сугробе. У Ермакова заходили по спине мурашки, волосы под шапкой вздыбились. Он оглянулся назад на дорогу - ни души. Народ из Сотого квартала пойдет на работу позже. Сергей пожалел, что не взял железную трость, которую брал с собой, когда ходил один… Как быть? Ведь не стоять же тут на дороге перед волками? Набравшись мужества, он шагнул вперед. Тоненькая спичка вспыхнула в его руке, от света порозовели пальцы, а звери продолжали спокойно сидеть возле дороги. Спички стали вспыхивать одна за другой. До волков уже оставалось шагов десять-пятнадцать. А тут, второпях, Ермаков нечаянно спалил сразу всю коробку со спичками.
Надев рукавицы, Ермаков сказал товарищу:
- Была не была, Колька! Пошли. Если накинется который - падай на волка и засовывай руку в пасть.
И пошел вперед, закричал во все горло. Колька Гущин тоже закричал. Волки нехотя поднялись и скрылись в темном ельнике.
В свою лесосеку под Водораздельным хребтом они пришли раньше всех, еще до света. Прислушались. Во всех делянках было тихо. И только в стороне, где работали горняки, отчетливо слышался стук буровых машин, вгрызающихся в скалы. Горняки спешили, работали день и ночь, а лесу кругом стояло видимо-невидимо.
Рассвет застал бригаду Ермакова у яркого костра. Пламя отогнало от людей тьму, озарило бронзовым светом лица, одежду, измятый вокруг сыпучий, как песок, снег. Все были в сборе.
Сергей коротко рассказал о вчерашнем собрании, и бригада приняла вызов, брошенный Медниковой.
Вальщики, сучкорубы, раскряжевщики и грузчики чувствовали себя приподнято; спокойными казались только трелевщики: они с факелами медленно осматривали свой лупоглазый трактор, подкручивали гайки, грели у костров в бачках воду и масло.
Больше всех волновался Николаи Гущин. Он стоял в сторонке с топором на плече и говорил, обращаясь к тем, кто был у костра и грел зябнущие руки.
- Ну, хватит сидеть! Идемте. До пуска электростанции надо подготовить рабочие места.
- А что их готовить?
- Как "что"? Отаптывать снег у лесин, срубать сучки, кусты, которые могут помешать делать подрубку деревьев. А как станция заработает - начнем валку.
- Так темно еще, Николай.
- Ничего не темно. Когда стоишь у костра - кажется темно, а отойдешь от огня - светло. Вот, посмотрите. Восток-то совсем уже побелел. Спешить надо. Мохов с Медниковой, наверно, уже приступили к работе.
- Ну и пускай себе работают на здоровье, - отвечали ему. - Мы Епифану с Елизаветой двадцать очков вперед дадим.
- Не хвастайтесь! - посоветовал Ермаков. - У них бригада боевая. Мы их так бьем, что сами от стыда не знаем, куда деваться.
В небе угасали звезды, над вершинами елей розовел рассвет. Светлый и торжественный, в зимнем убранстве поднимался день над землей, над тайгой.
Ермаков встал с чурбака, махнул рукой в сторону лесосечной ленты и пошел по узкой глубокой тропинке к темной стене леса. Остальные тоже поднялись и цепочкой пошли за бригадиром.
Во время обеденного перерыва Сергей пошел к Епифану Мохову в соседнюю лесосеку. Ослепительно ярко искрились снега. На сердце было тепло и радостно. Перед делянкой, где работал Мохов, у самой тропинки на палке, воткнутой в снег, была прибита плашка, на которой он прочел: "Опасная зона".
"Все-таки для порядка предупреждают людей, боятся, чтобы не покалечить своей ухарской работой", - подумал Ермаков. Остановился. Прислушался. Кругом было тихо, солнечно; на стволе старой кривой березы старательно работали два нарядных дятла.
"Тоже без дела не сидят", - подумал он. И пошел дальше по "опасной зоне". Впереди среди поваленных и очищенных хлыстов горел костер, вокруг него собрались вальщики, сучкорубы, раскряжевщики. Тут же был пилоправ Кукаркин. В стороне от костра возле тропы на бревне сидели парень и девушка. Ермаков направился прямо к костру, не обращая внимания на парочку. Когда проходил мимо, серьезный и сосредоточенный, девушка подставила ему ногу, он запнулся и сунулся руками в снег. Пока он отряхивался, смущенный и растерянный, девушка пристально рассматривала его лицо: загорелое, красивое, с тонким носом, раздувающимися ноздрями, сухими строгими губами.
Оправившись от смущения, Сергей сказал обиженно:
- Нехорошо, девушка, делаете!
- А вы хорошо: ходите мимо, нос задираете и на людей ноль внимания?
- А вы кто такая, чтобы на вас внимание обращать?
- Я девушка и притом красивая… Правда, Коноплев? - обратилась она к своему соседу.
- Так точно! - поддержал ее парень.