- Вот, - продолжала девушка, - вы, молодой человек, должны были подойти и поздороваться, а не бежать мимо, как верхогляд.
- Ладно, - снова сконфузился Ермаков и спросил: - Где ваш бригадир?
- Пошел к электростанции. Туда привезли подогреватель воды и масла. Устанавливают с Лемтюгиным.
- А Медникова где?
- А вот я самая Медникова и есть.
- Вы? - удивился Сергей и начал в свою очередь разглядывать Лизу.
- Да. А вы - Ермаков?
- Я - Ермаков.
- Так вот вы какой, Ермак Тимофеевич? Я тут полгода живу, мне все уши прожужжали про Ермакова, хочу хоть поглядеть на него, а он мимо ходит, ни на кого не смотрит.
Потом она стала серьезной и просто по-товарищески сказала, протягивая ему руку:
- Ну, ладно, Сергей! Давай познакомимся. Я тебя увидела, как ты вон из того лесочка вышел. Спрашиваю, кто идет? Мне говорят: Ермаков. Ну, и решила подшутить, узнать характер: думаю, если парень вспыльчивый - разозлится, если размазня - будет краснеть, растеряется… Тебе передали, что мы тебя вызвали на соревнование?
- Передали… Вызов мы принимаем.
- Значит, поборемся!.. Слышишь, Коноплев?
- Слышу, - отозвался парень.
- Это мой помощник в звене, Коноплев, - продолжала Медникова. - Все колхозники, члены бригады, решили в лесу по мотоциклу заработать.
- Знаю, слыхал!
- А нам с тобой, Ермаков, не мешало бы по легковушке. Мы ведь кадровые рабочие. У нас ответственности за леспромхоз больше.
- Зачем вам две? - заметил Коноплев. - Заработайте одну и ездите вместе.
- Чего ты городишь! - вспыхнув, сказала Медникова и стукнула Коноплева по шапке.
- Нам тут и без машин хорошо, - поддержал Ермаков. - Шибко-то не разъедешься. В делянку поедешь - на пеньке где-нибудь застрянешь.
Подошел Кукаркин.. Он был чем-то взволнован. Ни к кому конкретно не обращаясь, он сразу, словно с трибуны, заговорил:
- Нет хуже работы обрубщиков сучьев! Вам что, электропильщикам. Вы подошли к дереву с пилой, моментально его свалили или раскряжевали и айда к другому, к третьему. Вы не работаете, а играете. А возьмите сучкоруба - у него, как и сто лет назад, в руках топор. Ну, к топору придумали длинное топорище. А топор как был, так и остался. И вот после вальщиков к дереву подходит сучкоруб. Некоторые считают, что эта работа плевая. Сшибай сучки - и все. А подсчитайте, сколько на дереве сучков, сколько раз надо взмахнуть топором, чтобы очистить только одну лесину? Электропильщики их легонько навалят сотни, а как за ними поспеть обрубщикам сучьев? Сколько на этом деле надо занять людей? Ужас сколько! Дальше опять все механизировано: и трелевка, и разделка на эстакаде, и вывозка. Люди придумали электропилы, трелевочные тракторы, трелевочные лебедки, колуны, автокраны, автомашины, узкоколейки. Везде труд облегчен, а сучкорубам никто на помощь не приходит.
- Есть ведь такая специальная машина, Кирьян Корнеевич, - сказал Ермаков. - Я недавно читал об этом.
- Какая?
- Электрические топоры-сучкорубы. Они вроде пневматического отбойного молотка. Поднесешь такой инструмент к сучку, включишь, тяп-ляп - и готово. Только ходи возле дерева и ссекай сучки.
- А получше ничего не придумали?
- Не слыхал.
- Ну, так я тебе скажу, что это не машина, а безделушка.
- Почему безделушка?
- А потому. Ну, скажи, чем она лучше топора? Ведь все равно ее надо держать в руках, срубать каждый сучок по отдельности. Попробуй-ка поработай денек такой машиной - без рук останешься, а сделаешь немного больше, чем топором. Не такая тут нужна машина!
- А какая?
- Такая, чтобы подошла к дереву, облапила его кругом, как удав, выпустила стрелу вверх, до самой макушки, смахнула сразу все сучья - и обратно. Дерево бы стояло, как морковка, голенькое, а ты тогда подходи к нему с электрической пилой и вали. А то бы комбайн такой придумать, чтобы подошел к дереву, очистил и тут же свалил. Есть ведь степные комбайны, горные, а вот лесного комбайна нет. Никто над этим как следует еще не задумался.
- Может, и думают.
- Не слышно что-то. А нам, лесным людям, без такой машины невозможно.
- Придумай ты.
- Ха! Легко сказать - придумай! Видишь, знаний у меня нет. Тут надо специалисту, механику этим делом заняться… Я иногда так разожгу себя мыслями о сучкорубной машине, что уснуть никак не могу. Думаю, думаю, а ничего не выдумаю. Все фантазия одна, вроде как в сказке, по щучьему веленью.
- Значит, пустая твоя затея.
- Нет, не пустая. Я уже и электропилу такую круглую придумал, которая вокруг дерева может обвиваться, как удав, только никак не придумаю, как бы она вверх и вниз по дереву скользила, чтобы на двадцать-тридцать метров вверх по дереву могла подниматься и счищать все сучья.
- Такой машины, Кирьян Корнеевич, никогда никто и не придумает.
- Человек придумает все, если захочет. На то и человек! Атомную силу научились извлекать, а такую машину для сучков не придумают, что ли? Придумают, обязательно придумают. Неужели мы и в коммунизме будем сучки топором обрубать?
- Ты прав, Кирьян Корнеевич! Стыдно с топором в новый мир идти.
- Я об этом и говорю…
Он поддернул свою кожаную сумку на плече и пошел прочь.
34
Зимние вечера, особенно в лесной глуши, ой-ой, какие долгие! В самые короткие дни в пять часов вечера уже, темно, а рассвет наступает только в девятом часу. Как человеку скоротать это темное время? Спать? Опухнуть можно, да и бока заболят. Книжки читать? Кто занимается этим делом, уже перечитал все интересное, что было в маленькой Новинской библиотеке. Танцевать? Так ведь не каждый способен на это. Да и где танцевать? В красный уголок набивается молодежи столько, что повернуться негде. Люди толкутся в куче, зубоскалят, грызут семечки, шушукаются в углах, льнут к радиоприемнику. Петь? Насчет этого, правда, раздолье! Поют почти в каждом общежитии. Придут с работы, маленько отдохнут - и за песни. Собьются в кружок, в середку гармониста - и отводят душеньку. А голоса у всех хорошие: свежие, крепкие; парни - басистые, девушки - голосистые. Но и петь в общежитиях разрешается только до десяти часов. А тем, кто не хочет спать, что делать? Люди начинают прятаться по укромным местечкам. Куда только скука не загонит человека!
Лиза Медникова вначале проводила вечера с парнями из своего звена. Народ веселый, за словом в карман не полезут! Развлекали ее и себя. Потом это Лизе надоело, надоело и парням. Драмкружковцы из колхоза "Новая жизнь" решили поставить пьесу. Порылись в Новинской библиотеке, съездили в Чарус - ничего подходящего не нашли и решили сочинить пьесу сами. Достанут бумагу, чернила, удалятся куда-нибудь в уголок, поставят перед собой тумбочку - и сочиняют: тему наметили, сюжет придумали, героев, а потом стали все расписывать по порядку, как делают настоящие драматурги. Все это, конечно, держалось в секрете. Трое колхозников-драмкружковцев говорили и думали только об одном - о пьесе. Койки поставили рядом. Дело дошло до того, что кто-нибудь из них ночью просыпается, берет бумагу и пишет, а утром говорит товарищам:
- Мне во сне вот что приснилось: в третьем действии надо ввести такой разговор. - И читает.
Лиза совсем загрустила. Борис Лаврович показывался редко, разъезжал где-то по другим участкам, проводил собрания, совещания. Паня стала все время отлучаться - пропадала где-то с Григорием Синько. А куда податься Лизе? В красном уголке толкаться неохота. Петь? Что-то настроения нет. Начала ходить в политкружок, но занятия только раз в неделю, по вторникам. Книжки читать все время - надоело, хороших книг в Новинской библиотеке мало.
Однажды вечером Лиза пошла к Харитону Богданову. Он сидел на кровати и гладил колено, будто на нем лежала кошка. Лиза примостилась рядышком, положила ему руку на плечо и сказала вкрадчиво:
- Харитон Клавдиевич, какой вы хороший человек! Были бы вы помоложе, я бы за вас замуж пошла.
Она думала, что Богданов отстранит ее руку, отодвинется. А он только повернул к ней голову и сказал, будто отец родной:
- Ну, чего тебе надо, подмазыра?
- Сделайте мне, Харитон Клавдиевич, лыжи!
- Нашла мебельную фабрику!.. Зачем тебе они?
- С горы кататься хочу. Скучно что-то, Харитон Клавдиевич.
- Не умею я делать.
- Умеете, умеете! Вы мальчишкам делали лыжи… Сделайте, а? Харитон Клавдиевич! Я бы купила в магазине, да их нет.
- Голову себе свернешь, катаясь с гор.
- Нет, нет, Харитон Клавдиевич! А если сверну, поставлю на место и приверну… Сделаете? Сделаете, сделаете, вижу, что сделаете!
Она соскользнула с кровати, затопала ногой и захлопала ладошами.
- Ладно уж, вертихвостка, сделаю.
Через три дня лыжи были готовы.
Вечерами Лиза уходила на гору. Гора крутая, лыжня со многими препятствиями. Надо было смотреть в оба, чтобы не налететь на дерево или на пенек, чтобы не шлепнуться в нырках и на трамплинах, специально наделанных отчаянными мальчишками. В этом бесшабашном катании с горы, захватывающем дыхание, она находила большое удовольствие. В общежитие возвращалась возбужденная, раскрасневшаяся. Мускулы гудели, были напряжены, как туго натянутые струны. А какой после этого был крепкий и приятный сон. Как легко работалось на другой день в лесу!
Но грусть не покидала девушку. В душе творилось что-то необычное. Пока не видела Сергея - была спокойна, а как пришел, посмотрела ему в глаза - и растаяла. И что у него за глаза? Глядишь в них и не наглядишься. Раз посмотрела - обожглась, и опять хочется глядеть, обжигаться… И почему он живет где-то в Сотом квартале? Был бы здесь, пошла бы к нему, вытащила в красный уголок, танцевала бы и танцевала, был бы рядом, глаз своих не спрятал.
После обильного ужина Паня Торокина любила полежать на кровати. В такие минуты глаза ее чуть суживались, становились мягкими, маслянистыми, а нажженное морозом и ветром багровое лицо лоснилось, точно смазанное жиром. Так она, разомлевшая, полежит час-полтора, потом исчезнет из общежития до глубокой ночи.
- Панька? - окликнула Лиза подружку. - Ты пойдешь к своему Синько?
Та нехотя, лениво повернула голову.
- Пойду. А что?
- О чем хоть вы с ним говорите?
- Ни о чем, так. Мы ведь не первый день гуляем. Что надо было - давно переговорили.
- И довольны друг другом?
- Конечно, довольны. Нам бы еще отдельную комнату, чтобы не прятаться по темным закоулкам, и больше ничего не надо.
- Он все еще на твоей шее сидит?
- Куда его денешь? Помогаю. Он ведь мало зарабатывает.
- Лодырь он, лентяй! Здоровый, красный, а от работы увиливает.
- Не приспособлен он к тяжелой работе.
- А жрет, я посмотрю, за двоих.
- Он ведь молодой, аппетит хороший. Если не кормить его, так он отощает.
- Дура ты, Панька! Корова!
- Почему "дура"?
- По всему. Потом как-нибудь скажу тебе… А сейчас давай одевайся. Пойдешь со мной в Сотый квартал.
- Куда-а?
- Пойдем к Ермакову. Договор на соревнование оформлять.
- Ты с парнями из своей бригады пойдешь. А мне зачем с тобой?
- Парней не возьмем. Пойдем ты да я.
- Двое? В такую темь? Что ты, Лизка, рехнулась?
- Никакая не темь! Ночь лунная, светлая.
- А мне зачем идти? Я ведь с Ермаковым не соревнуюсь, - отнекивалась Паня.
- Я тебя на буксир взяла. Тоже будешь подписывать договор.
- Меня Гришка будет ждать.
- Ну и пусть ждет! Не велика беда - одно-то свиданье пропустишь.
- Ой, Лизка, как мне неохота!
- Ничего, ничего. Хоть посмотрим, что за Сотый квартал. В клуб к ним зайдем, посмотрим тамошних парней, девчат. Может, вместо Гришки тебе другого парня найдем, получше.
Торокина шумно вздохнула и нехотя стала одеваться.
Вскоре они шли по дороге в Сотый квартал. Была полная луна. От деревьев на снег падали густые синие тени. Лиза шла быстро, Паня еле поспевала за ней.
- Не торопись ты. У меня под ложечкой что-то колет.
Лиза убавила шаг. Потом снова незаметно для себя заспешила.
- Ну, опять побежала как настеганная!
- Ничего ты, Панька, не знаешь, не понимаешь! - Лиза взяла подружку под руку. - Я, кажется, влюбилась, и здорово!
- В кого?
- В Сергея Ермакова. Если правду говорить, иду в Сотый квартал из-за него…
- А он красивый?
- Особенного вроде ничего нет, парень статный, недурной. Посидела с ним, поговорила и будто обомлела вся, владеть собой перестала. Теперь не знаю, что со мной будет. Я совсем теряю голову. Только раз видела человека и ума лишилась.
Впереди послышался скрип снега под ногами.
- Кто-то идет! - сказала Торокина, прижимаясь к подружке.
- Пусть идет. Я сейчас никого-никого не боюсь. Сказали бы мне, что вокруг Сотого квартала бродят страшные звери - и то бы пошла не задумываясь.
- А я боюсь, Лизка!
- Эх, Панька! Двум смертям не бывать, а одной не миновать. Кто смерти боится, тот никогда счастлив не будет.
Шаги приближались. Из-за деревьев показался высокий человек с железной тростью, которая от соприкосновения со снегом издавала какой-то особый певучий звон. Поравнявшись с девушками и вглядевшись в их лица, человек воскликнул:
- Лиза! Вы в Сотый квартал?
Это был Николай Гущин.
- А ты куда, Коля? - спросила Медникова.
- Да я в Новинку, на танцы. А вы, оказывается, к нам идете? Никак не ожидал. А вы зачем в Сотый квартал?
- Так, посмотреть… Делать вечером нечего, вот и решили прогуляться.
- Рисковые вы! Волки могут обидеть.
- Ну, волки! Мы от кого угодно отгрыземся… Поворачивай-ка, Николай, обратно! Проводишь нас до Сотого квартала. Познакомься с моей подружкой Паней. Можешь за ней поухаживать, только не увлекайся, у нее кавалер есть.
Гущин бойко подхватил девушек под руки.
Всю дорогу он глядел на Лизу, что-то говорил ей, что-то спрашивал, она отвечала невпопад, занятая своими мыслями.
- Вот мы и пришли! - Николай остановился среди широкого снежного поля, возле разрушенного и погребенного в сугробах конного двора. В голосе парня слышалась тоска - уж слишком короток оказался путь! Сейчас Лиза простится с ним. Бежал в Новинку, чтобы увидеть ее там, а она пришла в Сотый квартал и поднавяливает ему свою подружку.
- Это ваш Сотый квартал? - удивилась Лиза, глядя на еле заметные избушки, прикорнувшие возле горы у кромки леса. - А где живет Ермаков?
- Идемте, я вас провожу.
Тропка к дому Ермакова была настолько узкой, что пришлось идти друг за другом, гуськом. Лиза шла вслед за Гущиным, ноги у нее подкашивались, сердце сильно колотилось. Вдруг появилась робость, чего она еще никогда не замечала за собой, и подумала: "Зачем потащилась в Сотый квартал? К незнакомому человеку… Увидела всего один раз - и иду к нему, навязываюсь в гости". Но отступать было поздно. Гущин вошел в сени, открыл в избу дверь.
Сергей сидел над книгой. Увидев у порога Гущина и двух девушек, он растерялся. Быстро захлопнув книгу, он шагнул навстречу и, ни слова не говоря, стал расстегивать пуговицы на Лизиной фуфайке.
- Зачем вы? Не надо! - сказала она, отстраняя его руки.
- Раздевайтесь, раздевайтесь! Сейчас придет мать, она где-то у соседей, поставит самовар, и будем пить чай.
Медникова сбросила фуфайку. Лицо ее пылало, не то от мороза, не то от смущения; большие темные глаза излучали мягкий бархатистый блеск. Ермаков взял у нее фуфайку, повесил на стенку. Гущин помог раздеться Пане. Лиза прошла к столу, села на скамейку, оглядела всю избу и стала просматривать книгу.
Сергей быстро надел шапку и побежал разыскивать мать.
Николай нерешительно мялся у порога. Паня подошла к нему, взяла за руку.
- Раздевайся!
- Домой мне надо идти, - сказал парень.
- Вот, домой, выдумал! Оставайся. Потом пойдем гулять, покажешь, где клуб, где что… - и шепнула: - За Лизкой ты не гонись, она крутит-вертит человеком. Лизку-то, наверно, уже сто парней проклинают. Раздевайся, Коля, ну!
Гущин разделся.
- Можно рядом сесть? - обратился он к Лизе.
- Пожалуйста, места хватит! - она отодвинулась дальше за стол, не отрываясь от книги, которую начала читать.
В желтом тулупчике в избу вошла мать Ермакова.
- Батюшки, сколько гостей-то! - всплеснула она руками.
- Пришли проведать вашего Сергея, - сказала Лиза, откладывая книгу. - Мы с ним в соревнование вступили, вот и решили поближе познакомиться.
- Знаю, знаю, сказывал он. Ну, спасибо, что пришли. Озябли, поди? Сейчас я вас чайком согрею.
- Нет, не озябли, мамаша!
- Какое "не озябли"! Мороз-то вон какую силу набирает, только высунешься на улицу, он сразу за нос хватает. Оно всегда так: как на небе вызвездит, мороз-то и пойдет пощелкивать.
- Мы что-то и не заметили мороза.
- Молодые, горячие, вот и не заметили.
Раздевшись, она подошла к столу и спросила:
- Которая из вас Лиза-то?
Гущин кивнул на Медникову.
- Ай, да какая баская! - сказала старуха, разглядывая Лизу.
Девушка потупилась.
- Ты, милая дочь, не смущайся… Гляди-ко, какая молоденькая, а мужскую работу в лесу справляет! Серега говорил про тебя, так я думала, какая-то бабища. Рассердилась даже, что вызываешь сына меряться силами. И его ругаю: с какой-то, мол, зимогоркой связываешься. А ты вон какая!
Вошел Ермаков с булкой под мышкой и свертком в бумаге.
- Ты что же, мама, самовар не ставишь? - сказал он, проходя в кухоньку.
- Сейчас, сейчас, Сережа! С гостями знакомлюсь. Ай да Лиза, ай да Лиза! Не думала, что ты такая. А это, значит, твоя подружка? - перевела она взгляд на Торокину. - Как звать-то?
- Паня!
- И Паничка еще не старая. Поди, вместе работаете?
- Почти что вместе.
- Ну, и хорошо, ну, и слава богу!
И пошла в кухню, загремела старинным медным самоваром, начищенным до блеска.
Сергей вернулся к столу, сел рядом с Торокиной.
- Может, поговорим о работе в лесу? - спросил он. - Интересно, как вы работали в первые дни на электропилах? Вот я, например, когда отдал свою бензомоторку и взял в руки электрическую пилу, то…
- Сережка! - перебила его мать. - Разве с гостями такие разговоры ведут? Люди ведь не на собрание пришли. В карты вон лучше поиграйте. Карты-то у нас новенькие лежат, купили года три назад и ни разу не игрывали. Возьмите да обновите.
Сергей посмотрел на гостей.
- Давайте, в самом деле, сыграем! - поддержала Лиза. - Я давно не играла. В подкидного! Я буду играть с Сергеем, а Паня - с Николаем. Как раз пара на пару.
- Мне что-то неохота в карты, - сказал Сергей.
- Ну, на баяне поиграй! - посоветовала мать. - Пусть послушают гости. У меня где-то семечки были, сейчас насыплю в тарелку. Людям повеселиться надо, а ты помешался на своей электропиле.