5
- Нет таких положениев, чтоб не кормить командировочных, которые сопровождающие…
- Пятые сутки без хлеба…
- Даешь жратво!
- Тише, ребятки!..
- Служба, вошь ее раздави! Как кровь лить, так это в момент, а как кормить, так по месяцу волынят!
Голоса гудели злобно и настойчиво:
- Требуй сполна!..
- На муху коменданта!..
- Какой ты командир, ежли хлеба достать не можешь?
- Тише! - крикнул Завихляев, свирепея.
- А ты хто: генерал? - отозвалось из угла теплушки, но все же крики затихли.
- Дело такого рода, товарищи, что если рассудить, комендант, значит, скотина. Я от этого не отказываюсь, но по закону выходит, что его правда. Потому, совершенно верно, как полк часть маленькая, и ежели каждый полк начнет людей посылать от себя в Москву, то получится разврат и дезорганизация. Это уж Яков Артурыч, комиссар, прохлопал, значит. Оно, конечно, если б комендант не собака был, а свой рабочий человек, то не допустил бы людей по всей строгости закона с голоду подыхать. Ну так что ж с человеком сделаешь, если он скотина? Нужно, братики, до следующей большой станции еще потерпеть. Больше терпели!
Сразу взорвало деревянные стенки криками:
- К ляду терпеть!
- Добро б на хронте терпеть, а то в командировке, по закону…
- Полагается, чтоб кормить…
- Забирай, робя, винтовки! Сыпь коменданта на муху брать!
- Зажирел, гад, на сытости…
Бросились к винтовкам. Завихляев сорвал наган с ремня. Ощерился.
- Не позволю! Первому, кто с винтовкой сунется, - пулю вворочу! Не самовольничать! Белякам под руку играете?
Тряс револьвером, и по лицу было видно, что выстрелит.
Сумрачно и нехотя поставили винтовки в углы. Избегали смотреть в лицо Завихляеву. Рябоватый нескладный детина виновато улыбнулся, сказал простецким, разрядившим напряженность голосом:
- И то! Что мы - разбойники, шпана? Пойдем, ребята, по мужикам просить жратвы. Село, видать, богатое. Не дадут же людям с голоду подохнуть.
- Дело! Собирайся, рать честная, Христа славить. Оно и впрямь сочельник подпирает.
Выпрыгивали из теплушки с хохотом, угрузая ногами в снегу, подхватывая вещевые мешки.
Завихляев тоже выпрыгнул из вагона. Рядом - буфер к буферу - стояла, поблескивая темным багрянцем свежей краски, теплушка "3б. 213 437".
Завихляев подошел, прижался щекой к ледяному дереву.
Там, за топкой шелевкой, молчало во временной дреме огромное сердце машины. И Завихляеву показалось, что в снеговой тишине, на запасном пути он слышит внутри легкие, чуть уловимые содрогания этого сердца.
Затаив дыхание, слушал несколько секунд, оторвался, застенчиво улыбнулся обветренными губами и, смотря в дымный хоровод снежинок, бросил крепко и коротко:
- Довезу, родная!
6
Поезд тронулся и проходил семафор, тяжело повизгивая на обледенелом подъеме, а двоих из команды не было.
Завихляев дергался по теплушке, спрашивал:
- Куда ж могли деваться? Оповестил я всех вчера, что нынче в семь уйдем. Неужто забыли? Вот раззявы, олухи непеченые! И без документов. Попадут в работу!
В теплушке было странное любопытствующее молчание.
С нар смотрели на волнующегося командира несколько пар лукавых глаз.
- Кто их видел в последний? Кто с ними по селу ходил? Ты, Блакитный, что ли?
- Ходив, та я их на площади кинув. Не знаю, куды пишли. Мабудь, за околицю к дивчатам.
- Ах, собачьи дети! Говорил же, за село не выходить. Ну, как теперь отвертятся, ежели на контроль наскочат?
- Не наскочат! - отозвался вдруг голос из глубины теплушки.
- Как не наскочат?.. Вернутся на станцию, и готово.
- А ты не беспокойся, товарищ командир! Они не вернутся. Они знают, куда иттить!
Завихляев остановился и внимательно поглядел в угол.
- То есть как это мне понимать?
- А так! Парни-то здешние. У их дом в тридцати верстах. Вовсе, значит, не случаем отстали, а просто по домам двинули. Голодать кому охота? Добро б за что!
Завихляев ринулся к говорившему и вытащил за шиворот к свету.
- Ты знал, знал, стервец? Что ж у тебя язык пришило? А ты знаешь, как можешь ответить по военному закону за покрывательство дезертиров? А?
Парень отряхнулся от завихляевской руки и осклабил огромный щелистый рот.
- Чего знал? Знать ничего не знал, - слыхал, промеж себя гуторили, что дома хорошо бы побывать, баб помять. Ну вот, значит, и сбегли!
- Ах, сволочи!
- Чего сволочи? - сказал глухо сидевший перед Завихляевым. - Помирать с голодухи на казенном деле никому не сладко. Неделю ишшо проголодуем, - счастливо оставаться, товарищ. Помирать задарма присяги не давали. Ежели за власть Советов, это я всегда с огромадной охотой. Подохну и не икну. А из-за теплухи какой, черт весть што в ей везем, - благодарим мирен!
- Правильно!.. Все уйдем! Ну ее к черту! Сама доедет!..
- Я вам уйду!
- А ты не грозись, мила-ай, - протянул лениво Евстратыч, - парни-то правду бают. Где ж это слыхано, чтоб государства солдатов в голоду держала. Мы многого не требовам. Шаньгов али пельменей не прошу, а что полагается, - дай, и никаких!
- Черти вы! - плюнул обозленно Завихляев. - "Дай, и никаких!" Где у вас общественное сознание? Лишь бы утробу набить, а для общего дела потерпеть - это не по вас?
- Зачем не по нас? - ответил опять парень с огромным ртом. - Я ж и говорю, што, ежели за серьезное дело, могу во как пострадать и слова не скажу. А тут с чужого свинства страдаем. Не мы об своей утробе, а эти вот, которы на станциях в шубах зажирели, - утробники. К бумажке чепляются. "Не по закону вас отправили!" То ты с нашего начальства требуй, а раз мы мимо тебя едем, ты дай шамать. Живые ведь люди, кровь за евоную шубу проливали. Видно, сколько ни воюй, а буржуев не выведешь!
Завихляев сунул в ладонь острое лицо свое, будто шашку в ножны, промычал в бессильной злобе.
- Слушай, ребята! - выжал с надрывом. - К послезавтрему доберемся до губернии. Там смахаю в военкомат, вытребую новые документы по форме. Будут кормить!
- Ладно, товарищ командир, пождать не беда. Только ежели в губернии не выйдет дело, так и знай: все уйдем. Пропадай она пропадом, машина твоя! Пойдем прямо на этап, заявимся, - пущай в часть под конвоем отправляют. Хоть кормить будут.
- Ребята!.. Я ж тоже голодаю, а дела нс кину!
- Твоя воля! Дело твое известное, - партейный. Раз приказали, - стенку лбом прошибай и пикнуть не моги. А мы люди вольные.
Завихляев выругался и полез на пары. Эшелон полз деревянной змеей, скрипел и надрывисто лязгал скрепами.
7
Розовое солнце плавало в небе пухлым блином. Снег хрустел под ногами сухим скрипом.
Завихляев стоял на перроне перед начальником станции.
- Не могу, товарищ! Не могу! Строжайшее приказание: транзитные грузовые эшелоны не оставлять на вокзале. Только пассажирские и воинские. Отстоитесь на полустанке. Двадцать верст…
- Да вы поймите, что мне нужно в военкомат, дело уладить. У меня команда с голоду дохнет.
- Это не входит в мою компетенцию. На полустанке настоитесь… Дней восемь проманежим. Можете остаться и потом догнать, или с полустанка приедете первым встречным… Давай отправление!
Заверещал свисток. Визгнули тормоза. Эшелон качнулся и поплыл мимо вокзала.
Завихляев на богу вскочил в теплушку.
- Куда завозят?
- На полустанок, черти их дери! Приказ: по причине загруженности путей не оставлять эшелоны на вокзале!
- А как же с военкоматом?
- С полустанка поеду назад…
- Так!..
……………………………………………
Утром Завихляев ввалился на тормозную площадку встречного воинского и приехал в город.
В военкомате военком выслушал и нахмурился.
- Ваш комиссар безголовый идиот! О чем он думал? Разве ж можно выкидывать такие штуки? Я сам ничего не могу сделать… Нужно послать телеграмму в Реввоенсовет армии, чтоб он подтвердил командировку. У вас деньги есть?
- Какие там деньги, товарищ военком! Все прожрали. Двое уже сбежали по дороге. Остальные еле держатся.
- Да… Дурацкая штука, - сказал, задумчиво смотря в окно, комиссар, - но знаю просто, что делать… По правилу я должен был бы задержать вас, как неправильно командированных.
Завихляев дернулся на стуле.
- Но я понимаю, что вы ни при чем… Пошлю телеграмму… Подождите недельку.
- Товарищ военком!.. Как же недельку? Есть ведь нечего!
- Пока я выдам вам на свою ответственность недельный паек… Вам лично!
- А ребятам?
- Поймите, товарищ, - я не могу нарушить закона.
- Ах ты ж беда! - растерянно сказал Завихляев.
- Вот, пройдите в продчасть, по этой записке вам выдадут. Телеграмму сейчас пошлем.
Завихляев вышел придавленный. Получил в цейхгаузе тощий паек, сложил в мешок и направился на вокзал.
Шел, опустив голову, и на повороте улицы налетел на быстро идущего красноармейца. От удара выронил мешок. Взглянул на встречного.
- Завихляев!.. Ты ли это? Вот так негаданно!
- Тулищев!..
Завихляев взволнованно мял огромную в кожаной варежке руку Тулищева.
Десять лет проработали рядом в токарном цехе.
- Ты откуда?
- Да вот с авиабазой в Сибирь катим, - разухабисто сказал Тулищев. От него пахло спиртом, и он пошатывался. - У нас, брат, моторного спирту… А ты зачем?
- Машину везу в Москву. Ты с Ижевского давно?
- Месяца два. А что?
- Да хотел спросить, что с моими? Полгода почитай писем не было. Бросало нас по всей Сибири, где ж тут почте угоняться!
- Хы… Чудак! Каюк машина, - прищелкнул пальцами с той же пьяной веселостью Тулищев.
- Что, что?.. - прохрипел Завихляев, хватая его за руку.
- Каюк, по-немецки - капут кранкен… Мы, брат, тоже ученые… - Тулищев уцепился за плечо Завихляева, посмотрел на него мутными зрачками. - Ирина твоя скапутилась… Четвертый месяц. Ей-право!
Завихляев качнулся, схватил полушубок Тулищева.
- А ребята? - спросил он чуть слышно.
- Да ты чего?.. Ребят-то в детский дом взяли, пока вернешься. Чижика там поют… ко-лле-к-тивно… Я своих туда ж смотал… Теперь гуляй душа!..
Он икнул. Завихляев вздрогнул от отвращения.
- С чего померла Ирина? - спросил он, подымая мешок.
- Тифом… Дело обыкновенное… Человек большой - вша малая…
- Ну, прощай!
- Куда ж ты? Валим, брат, к нам, вспрыснем покойницу.
- Пошел к черту… Мразь пьяная! - крикнул Завихляев и быстро зашагал прочь.
Шел к вокзалу согнувшись, хотя мешок с пайком был совсем легок.
На вокзале узнал, что до послезавтра в сторону полустанка поездов не будет.
Решил не ждать.
"Двадцать верст к вечеру одолею, а то ребята подумают невесть что".
Шел лесом вдоль рельс, смотрел вдаль опустевшими глазами.
Пройдя десятую версту, вышел на прогалину. У путей высился пригорок, груда запасного балласта. Залез на верхушку, снял шапку, вытер вспотевший лоб и часа полтора просидел неподвижно, сжимая и разжимая челюсти, отчего на скулах вздувались тяжелые желваки.
Дико каркнула над головой пролетная ворона. Он надел шапку, зашагал по полотну. К вечеру пришел на полустанок, нашел теплушку. Дверь была защелкнута изнутри. Постучал.
- Кто там? - проскрипел ржавый голос Евстратыча.
- Отвори, дядя! Я! Завихляев!
- Товарищ Завихляев! Ах, мила-ай, - ахнул старик, отодвигая дверь, - чего стряслось-то. Ушли все ребята!
- А машина? Машина… цела?
- Машине твоей что деется? Целехонька!
- Куда ж они ушли? - спросил, вздохнув, Завихляев, - в город, что ли?
- Зачем в город, мила-ай? Шел тут эшелон встречный, с им комиссия кака ехала лошадиная. Ну наши ребята с ихними погуторили, узнали, что комиссии требоваются добровольцы в охрану. Забрали винтовки, вешши и ушли. "Кланяйся, грят, Завихляеву. Пущай со своей машиной целуется, а нам очертело". И уехали…
- Стервы, - скрипнул зубами Завихляев, - а ты что ж остался, хрыч?
- А мне чего уходить? Мой век теперь недолгий. С машиной подохнуть али без машины - все одно.
Завихляев отошел от двери. Подошел к соседней теплушке, опять прижался щекой к дереву. Снова показалось, что слышит еле уловимое содрогание.
Топнул ногой, отошел, залез в теплушку, бросил Евстратычу мешок.
- Ешь, хрыч, паек достал!
- А ты, родимец?
- Не хочу. Нездоровится что-то.
Залез на нары и под жадное беззубое чавканье Евстратыча мутно и тяжело уснул.
Ночью под эшелон подали случайный паровоз, и он заскрипел дальше, не дождавшись ответной телеграммы.
8
Третий месяц уже ползли по стальным нитям, перецепляясь от эшелона к эшелону, перебрасываясь с линии па линию, прокатываясь под гулкими сводами мутноглазых, покрытых коростой разрухи вокзалов теплушки: "3б. 213 437" и вторая, в которой томились Завихляев и Евстратыч.
Везде и всюду, всякими правдами и неправдами, просьбами и угрозами, проталкивал Завихляев драгоценный груз.
Похудевшее лицо стало совсем острым, болезненно горели в потемневших орбитах упорные, коловшиеся глаза.
В каждом городе, шатаясь от слабости, во время стоянок обегал Завихляев военные, партийные и советские учреждения, совал всюду свои документы, убеждал, просил, требовал.
Кое-где выгоняли, кое-где выслушивали.
В иных местах злились, в иных смеялись; и там, где смеялись. Завихляеву удавалось обычно выпрашивать для себя и Евстратыча какие-то пайковые подачки: хлеб, жесткую, дощатую воблу, сахар.
Завихляев давно продал свои сапоги, куртку, шинель, гимнастерку. Ходил в туфлях из телячьей кожи, - шерстью наружу, - которые добыл по дороге в обмен на горсточку пороху, выковырянную из патронов.
Мужик подержал бумажный пакетик с порохом на ладони, с сожалением сказал:
- Не стоит оно туфлей-то!.. Ну, осподь с тобою! Видать, извелся, паря. А нам порох для охоты во как нужон! Волку развелось тьма.
Сверху закутывался Завихляев в рваное байковое одеяло, привязывая его поясом, чтоб не болталось, и на поясе без кобуры болтался черный, как ночь, наган.
За Уралом стало легче. Меньше ругались на станциях и не гоняли, а почти везде внимательно выслушивали, похохатывали и кормили.
В Рязани даже какой-то проезжий большой комиссар заинтересовался, ходил теплушку смотреть, затем свез Завихляева и Ёвстратыча пообедать в железнодорожный райком, называл героями и на прощание дал денег.
- Если не хватит - купите себе кормежки. А в Москве, как сдашь груз, зайди вот по этому адресу, - ткнул в руку записку, - там тебе все устроят и назначение дадут, куда хочешь.
Утром Завихляев стоял, у раскрытой теплушечной двери, напряженно смотрел за синюю дымку редких перелесков, откуда должна была показаться Москва.
День был погожий, солнечный. Дымилась паром февральская таль.
Прогрохотал стальным плетением двухпролетный висячий мост, кинуло в глаза теплую волну паровозного дыма. Поезд нырнул в выемку, ускорил биение и с рокотом вылетел на открытое место.
За изгибами узкой промерзшей речки раскинулся, тяжело дыша громадным брюхом, плоскомордый монгольский город.
Над ним высоко сверкала и переливалась матовым светом в кубовой сиянии ласковая звезда.
- Ивам Великий блескит, мила-ай, - сказал за спиной, широко крестясь, Евстратыч, - гляди, кака махинища!
9
Комендант вокзала, высокий тонкий юноша, с яркими цыганскими глазами, в новеньком френче и алых малинового блеска, штанах, протянул руку через стол, с брезгливым и недоумением взял просаленные, почернелые и рваные документы из грязной руки Завихляева.
- А-аткуда вы та-акой? - протянул он, пропуская сквозь губы, как макароны, тягучие резиновые слова.
- В документе обозначено, - сумрачно бросил Завихляев.
В лощеной фигуре коменданта ему почудилось враждебное, чужое.
Как будто воскресло и налилось жизнью на его глазах давно сметенное, умершее, сгнившее, которое он сам, Завихляев, раздавил громыхающим ударом сапога в Октябре.
Комендант концами пальцев, точно змею трогал, раскладывал по столу рваные обрывки.
- Здесь сам черт ногу сломит. Неужели вы не могли, товарищ, поаккуратнее с документами?
- Три месяца в теплушке. Голодали, холодали, сколько раз этими документами в рожу всяким саботажникам тыкал. Не до того, чтоб беречь! - сказал Завихляев дерзким голосом.
Комендант с усмешкой кольнул его цыганскими зрачками.
- Видно птицу по полету! Партизанщина?
Завихляев промолчал. Его душила мутная злоба.
Комендант пригнал наконец обрывки, вчитался, поднял недоуменно плечи.
- Э, странно! Сейчас выясню.
Он снял телефонную трубку, кинул помер в эбонитовую воронку.
- Вэсэнха? Дайте секретариат. Секретариат? Можно попросить к телефону товарища Бумана. Это вы, товарищ Буман? Комендант Казанского. Здравствуйте! Тут, видите, у меня дельце. Сейчас прочту вам документ… Да! Он тут у меня. Теплушка с машиной. Ах, вы знаете? Нет, не пропала, пришла! Дадите указания для разгрузки? Хорошо, я подожду. - Он повернулся и, как будто впервые увидев, что Завихляев стоит, кинул: - Присядьте, товарищ!
Одной рукой, не отрывая от уха трубку, достал портсигар и закурил.
- Да, слушаю! Пришлете представителей для приемки? К двум часам? Хорошо! Я их провожу. До свидания!
Он повесил трубку и спросил Завихляев а:
- Где теплушка, товарищ?
- На товарной. На шестом пути, у склада большой скорости.
- Хорошо! Можете идти! Не отходите далеко, скоро приедет комиссия для приемки. Да приведите себя в порядок немножко. Вы на человека не похожи.
Завихляев поднялся со стула.
- Эх… на человека не похож стал! Вас бы, товарищ, так погоняли - облезла бы со штанишек лакировка-то. Чуть жизнь не кончил я за нее, а вы "на человека не похож". Так что должно вам быть стыдно за такую обиду.
Комендант пожал плечами.
- Не я же вас гонял, товарищ, нечего на меня и обижаться, - бросил он вдогонку Завихляеву.