Вдруг лошадь Старкова погружается в воду, и он, выпустив ее гриву, беспомощно барахтается в волнах, то появляясь, то исчезая.
Иван рывком забежал вперед и, изловчившись, поймал его за длинные волосы. Я прыгаю в воду и помогаю вытащить испуганного старика на берег.
Мокрые, едва держась на ногах, инстинктивно выбирая брод, мы переправляемся еще раз через ревущую реку. Тревожит неотвязная мысль: "Не утопить, не потерять тубусы с картами, ящики с образцами и пробами… Вырваться во что бы то ни стало живыми из этой природной ловушки".
Наконец последний - самый страшный брод позади. Мы вышли на тропку в широкой долине Индигирки, мокрые с головы до ног. Лошади понуро стоят на трясущихся от напряжения ногах. С мокрых вьюков бежит вода.
Я остался без накомарника и шляпы. У Чистых поцарапано лицо. Сильно хромает ударившийся об валун Старков. У него жалкий, растерянный вид, на лбу синеет огромная шишка. Гаврила, ругаясь, перевязывает раненую руку.
- Ч-черт! Собачья река!.. - бормочет он, стиснув зубы.
Слышится нарастающий гул. Над нами проносится серебристый гидросамолет.
- Смотрите, к устью полетел. Наверно, экспедиция уже там.
- Скорее надо идти к юрте Матрены. Совсем близко. Чай, однако, там будем пить, - заверяет Гаврила и решительно шагает по тропке вперед.
Матрена, молодая дебелая вдова, якутка, угощает нас жареными хариусами. Чай наливает из литого серебряного чайника.
Каюры наперебой рассказывают хозяйке о своих приключениях в грозном ущелье. Речь Матрены переводит Гаврила: ущелье можно обойти, есть дорога через перевал, она ее покажет Старкову, когда он будет возвращаться домой.
А в устье - база экспедиции. Самолеты каждый день возят туда грузы и людей с Крест-Хольджая, что на реке Алдан.
На следующий день мы, щедро расплатившись со Старковым, на "ветке" спускаемся вниз по быстрой реке.
Неожиданно на берегу) появляются три человеческие фигуры. Причаливаем. С нами здоровается начальник геологической партии экспедиции Цареградского Светлов. Он сутуловат, нескладен и похож на рыцаря печального образа - Дон-Кихота.
Светлов знакомит нас со своими спутниками. Я рассказываю ему о результатах наших работ и советую попробовать обойти ущелье, где мы чуть не утонули.
- Плывите к экспедиционной базе. Вы там очень нужны. За сведения большое спасибо! - благодарит, прощаясь, Светлов.
* * *
Плывем дальше. Мелькают крутые берега с торчащими корнями подмытых деревьев. Неожиданно с берега нас окликают люди. Правим к ним.
Молодой человек подходит к самой воде.
- Будем знакомы, начальник геологической партии Индигирской экспедиции. Десять дней тому назад прибыл сюда с Алдана. Скоро будет перебазироваться на самолетах вся экспедиция. Цареградский говорил мне про вас. Результаты ваших работ помогут нам эффективнее расставить полевые партии в бассейне Индигирки. Скоро прилетит самолет. Садитесь на него, и через два часа вы увидите Валентина Александровича.
- Для пользы дела слетаю, - соглашаюсь я.
В густом лесу, на крутом берегу реки мы поставили палатку. Только успели попить чаю с брусникой, собранной здесь же, прилетел самолет.
Я лечу впервые. Взревел мотор. Рывок вперед - и вот уже стремительно несутся мимо иллюминатора брызги, уплывают вниз река, перелески, маленькие, как спички, лиственницы. Вот промелькнули юрта Матрены, стога сена, похожие на болотные кочки, река Собачья, сверху такая маленькая и безобидная.
Небольшими кажутся гранитные гольцы, покрытые белыми шапками снега. Изредка гидросамолет бросает то вверх, то вниз. Мотор равномерно гудит. Подо мной знакомые реки и горы, по которым мы только что медленно и с таким трудом пробирались на лошадях.
Проплывает внизу хребет, огромной дугой уходящий к Ледовитому океану, пологий со стороны Индигирки, обрывистый и дикий - к Алдану. Под крыльями виднеются скалистые горы Верхоянья, каменистые русла рек с белыми пятнами тарынов. Блестит серебряными монетами цепочка озер на водоразделах.
Позади остается редколесная заболоченная Алданская низменность.
Самолет, накренившись, делает круг и садится на тихий многоводный; Алдан. Как в сказке, путь, которым приходилось идти в течение месяца, покрыт нами за два часа.
Ко мне подходит начальник экспедиции Цареградский.
- Вот, где встретились. Очень кстати, прилетел. А то сейчас не знаем, куда в первую очередь направить геологов.
На собрании инженерно-технических работников Цареградский сообщает о решении - послать четыре геологические партии в места, нами исхоженные. Особые надежды он возлагает на ручей Пионер, куда будут Посланы два промывальщика.
- Надо форсировать работы, есть постановление партии и правительства в ближайшее пятилетие освоить Индигирку, - говорит в заключение Цареградский.
* * *
Через десять дней самолет привозит два килограмма индигирского золота.
- Вот и отправим мы в Москву первый металл из вновь открытого валютного цеха нашей страны, - радуется Цареградский, подбрасывая на руке небольшой, но увесистый брезентовый мешочек.
На самолете я возвращаюсь на место весновки и застаю в сборе всю партию.
Утром тринадцатого сентябри, завьючив лошадей, тепло прощаемся с Иваном и Гаврилой. Всем немножко грустно. Трудные тропы, опасности, тревоги, радость находок роднят нас каким-то особым родством.
Мы сознаем, что "кусок" беспокойной неуютной жизни прожит не без пользы. От этого маленького беспокойства и неуютности прибавится покоя и уюта в большой жизни, в жизни нашего народа.
* * *
Осень. Наша геолого-поисковая партия вернулась на колымский прииск с далекой Индигирки. После полугодового скитания по безлюдной тайге мы запоем читаем газеты, журналы и книги. Ходим с Наташей, работающей уже на прииске, в кино, в клуб, по знакомым - побеседовать за чашкой чаю..
- Что ты хвастаешься своими открытиями на Индигирке? - говорит мне Мика Асов. - Подумаешь, богатое золото! Вот мы разведали для прииска золотую россыпь! Это да!
Через несколько минут я и Мика шагаем по дороге к грохочущим промывочным приборам. Идем мимо новых построек прииска. По дороге мчатся тяжело нагруженные автомашины. Протянулись уходящие в прозрачную даль столбы высоковольтной линии.
Стоят последние солнечные дни северной осени с крепкими утренниками. Природа замерла в ожидании близких морозов и долгих зимних ночей.
Свернув с дороги на хорошо утоптанную тропку и сделав несколько петель между отвалами, мы вышли к разрезу.
Здесь Мика оживился. Высокий и плотный, с копной кудрявых каштановых волос, одетый в явно тесную для него спецовку, оживленно жестикулируя, он рассказывает о прииске.
Протяжный гудок возвещает обеденный перерыв. Разрез пустеет. Мы спускаемся в него и подходим к зумпфу. Это большая круглая яма; до краев наполненная грязной желтоватой водой. Около зумпфа стоит одетая в спецовку Наташа. Она внимательно следит за промывальщиком в брезентовом фартуке и резиновых сапогах. Он деревянным лотком промывает грунт.
Мика берет меня за рукав.
- Познакомьтесь, известная вам Наташа, ваша жена и наш участковый геолог.
В сидящем на корточках промывальщике я узнаю старого знакомого - полевика Александра Егорова. Он только что закончил очередную пробу и сгребает с лотка золото в железный совочек. Егоров узнает меня, и его широкое загорелое лицо расплывается в улыбке, Вытерев обветренные руки о фартук, он здоровается.
- Вот, обезножел. Ревматизм. В поле теперь не ходок, опробщиком на прииске работаю. Эх, и приличное тут золотишко!
У зумпфа сложены аккуратными горками матово-желтые кусочки золота. Одна другой больше. "По сто-двести граммов в каждой" - прикидываю я в уме.
- Неужели это с одной опробной ендовки?
Наташа смеется.
- Да, товарищ разведчик, два лотка промоешь - и почти полсовка… Вот какие россыпи надо искать. Наш прииск передовой в управлении, читал, наверно в газетах…
- Сколько таскаюсь по тайге, а похожего нигде не встречал и думать даже не мог, что такое сумасшедшее золото на свете может быть, - рассказывает Егоров, - Бывало, на "старании" возьмешь с лотка полграмма-грамм - руки трясутся от радости. Думаешь, фарт нашел! А все оказывается пустым делом. На Алданских приисках, как демобилизовался, пять лет трудился. Все хотел богатый золотой ключ найти. Чтобы люди говорили: "Не зря Сашка Егоров по тайге бродил".
- Ну и что же, ты своего добился, - замечает Мика. - Твоим именем на Нере назван богатый ключ.
Неугомонный Мика тащит меня дальше.
- Ты только посмотри! Картина! - восхищенно кричит он, показывая на высокую стену забоя.
Двухметровая толща смятых, разрушенных временем сланцев испещрена желтыми точками. Это мелкие самородки. Впечатление такое, будто перед нами выложили цветную карту звездного неба. Золото в породе видно простым глазом.
- Богато, богато! - только и могу вымолвить я.
Под ногами - тоже сланцы. Их мощные пачки вылезают под углом на поверхность. Хорошо можно видеть песок, ил и гальку, забившую промежутки между плитами. Здесь, на стыке коренных пород с галечными наносами, особенно много желтых точек.
Мика нагибается и пальцами выколупывает из сланцевой щетки заманчиво поблескивающий самородочек. Положив на ладонь, он, прикидывает его на вес.
- Пятьдесят граммов, пожалуй, не будет, - замечает он равнодушно и бросает кусочек золота под ноги. - С песком пойдет на промприбор, там его вымоют.
Свисток. Разрез наполняется рабочими. Пущена вода по шлюзам промывочного прибора. Зашевелились канатные дорожки. Поползла в вагонетках вверх к приборам золотоносная порода.
Ковши двух экскаваторов со скрежетом вгрызаются в землю и легко, как однорукие гиганты, перекидывают ее из разреза в отвалы.
Мы поворачиваем домой.
"По золоту ходим", - думаю я. И невольно передо мной возникают картины далекого прошлого, картины моего детства.
Вот я, восьмилетний мальчишка, бегу босиком по прииску, затерянному в глухой амурской тайге. Бегу мимо наскоро срубленных бараков, мимо летних землянок и балаганов, где живут семейные рабочие и старатели. Все эти временные постройки беспорядочно сгрудились в долине мутной речушки, окруженной со всех сторон сопками. На взгорье стоят амбары с продуктами, в стороне - стога прессованного сена. На холме белеет свежесрубленная церковь. Над длинным бараком полощется трехцветный флаг, над дверью вывеска: "Прииск статского советника фон Мордэна". Здесь - приисковая контора.
По рассказам отца я знаю, что хозяин никакой не "фон Мордэн", а просто; удачливый приискатель Пашка Мордвин. Несколько лет назад ему "подфартило". Вместе со своим компаньоном Подосеновым он застолбил богатейшую золотую россыпь, найденную и брошенную старателями-хищниками.
Поздно осенью, торопясь представить в горный округ заявку на открытое золото, компаньоны вдвоем поплыли на лодке по бурной порожистой реке Селемдже. При таинственных обстоятельствах Подосенов утонул, а Мордвин выплыл и застолбил золотоносный ключ на свое имя.
- Утопил дружка, жадюга, - уверенно говорил мой отец. - У него рука не дрогнет. Вот теперь есть на реке Селемдже порог Подосеновский, а человека-то нет… Жена осталась одна с ребятишками. Сколько уж лет судится с нашим хозяином, а он, выжига, копейки не дал! Сам миллионы загребает. Сто тысяч пожертвовал в какой-то благотворительный комитет - и статским советником стал. За границей имение с баронским титулом купил, на захудалой баронессе женился. Вот и "барон фон Мордэн…"
Жарко… Парит… Темная грозовая туча свинцовой громадой выползает из-за высокого гольца. Воздух мутен от горящей неподалеку тайги. В поселке безлюдно, жизнь лихорадочно бьется только в хозяйском разрезе. Я бегу туда, чтобы сообщить матери, работающей на "кулибине" - двухбоченочной золотопромывочной машине, что обед готов. Попутно забегаю к отцу - смотрителю приискового разреза.
Здесь стоит несмолкаемый грохот: металл скрежещет о камни. Злобно переругиваются коноводы: в спешке их таратайки сталкиваются, сцепляются друг с другом.
Рядом с моим отцом стоит управляющий прииском Иван Семенович Гладких, солидный мужчина средних лет, с брюшком, в больших болотных сапогах. Они наблюдают за работой. Бегом, задыхаясь, молодые коноводы тянут за повод мокрых от пота хозяйских лошадей. Таратайки непрерывно снуют от разреза к "кулибине" и обратно.
- Смотри, паря! Чистые львы - это артель Ваньки Соколова! - доносится до меня сиповатый голос управляющего.
- Ребята лихо работают, - соглашается отец. - Лошадей бы только не запалили.
- У меня так заведено, - отвечает Гладких, - чтобы к концу сезона у рабочего кожа да кости остались, а у лошадей хвост да грива.
Я хорошо знал Ивана Соколова - добродушного, русобородого мужика с сильными руками. В казарме, где он жил, у меня были приятели-мальчишки. Не раз слышал я рассказы Ивана о, том, как он бедствовал у себя на Смоленщине, перебиваясь с хлеба на квас.
- Дома семеро ребят остались, мал-мала меньше. Приехал я на Амур подзаработать, но нет мне фарта. Десять лет с прииска на прииск летаю - и все без копейки. Найти бы вот самородок…
Всю зиму его артель почти даром, за одни харчи, работала на вскрыше мерзлых торфов. Вручную, клиньями, били окаменевшую землю, чтобы летом попасть в богатый забой. И, действительно, забой оказался богатейшим. Я зоркими детскими глазами вижу, как в породе мелькают желтые песчинки золота. Иван Соколов поднимает крохотный самородок, любовно обтирает его и опускает в запечатанную артельную кружку.
Стал накрапывать Дождь. Пронзительно залился свисток, возвещая время обеда. Разрез затих.
Прошел ливень. Солнце опять ярко светит. Перерыв закончился. Рабочие возвращаются в забой. Разбрызгивая тяжелыми сапогами жирную грязь, Иван Соколов бежит впереди своей артели.
- Поторапливайтесь, поторапливайтесь, ребята!
Шлепая по лужам босыми ногами, бегу и я за Иваном. Вдруг вижу - он, добежав до забоя, неожиданно останавливается и замирает в неподвижности. Затем, слабо ахнув, падает на колени и торопливо руками подгребает к себе землю.
К нему подходят рабочие. Он с размаху кидается грудью в грязь и иступленно кричит: "Мое! Никому не дам! Не подходи! Убью!" Вскакивает, хватает тяжелый лом и коршуном налетает на артельщиков: "Не подходи, убью!" Борода его измазана в глине, на губах пена.
Толпа загудела.
- Не иначе, с ума спятил!
- Самородок, что ли, большой нашел?
К толпе, придерживая шашки, бегут два казака из охраны прииска.
- Расходись! Расходись!
Тяжело отдуваясь, примчался управляющий.
- Что такое? Почему никто не работает?
Иван Соколов опять плюхнулся в грязь и дико завопил:
- Мое! Мое золото! Не подходи, кровопивец, убью!
Управляющий попятился.
- Одурел, что ли, паря?
- Да, видать, рехнулся. Доктора надо бы сюда! - раздалось из толпы.
Когда потерявшего разум Соколова увели в контору, на месте, где он лежал, все увидели крупные, как картофелины, желтые самородки. Омытые дождем, они, поблескивая на солнце, тесно лежали в гнезде.
- Батюшки, золота-то сколько!
- Ах ты, грех! Да тут его больше пуда будет!
Руки артельщиков уже потянулись было к самородкам. Но управляющий с казаками стали ногами на золото и, ругаясь, отталкивали рабочих.
- Расходись! Не смей трогать! Золото хозяйское! Выгоню с прииска! - грозил управляющий.
Рабочие медленно разошлись по забоям.
Вечером к фон Мордэну полетела телеграмма: "Лично мною второго августа поднято в разрезе золота один пуд три фунта пять золотников. Все сдано в кассу. Управляющий Гладких".
- Не меньше десяти тысяч от хозяина получу, - похвалялся он в конторе. - Хватит детишкам на молочишко.
"Как же так? - недоумевал я, - Золото нашел Иван Соколов, а досталось оно управляющему?"
У меня перед глазами стоит искаженное судорогой лицо Ивана Соколова с желтой пеной на побелевших губах. Слышу его тяжелый хрип: "Мое! Мое!"
И тут же в памяти всплывает другая картина прошлого, на этот раз - недавнего.
Мы с Александром и Микой работаем в глухой Индигирской тайге. Наша геологопоисковая партия остановилась как-то под вечер возле устья безымянного ручья. Решили расположиться здесь на ночлег.
- Посмотрите, как заманчиво белеют эти кварцевые валуны! - воскликнул нетерпеливый Мика. Ключ так и просится, чтобы его опробовали.
- Не торопись, - отвечаю я. - Ключ никуда не уйдет. Завтра его опробуем. А сейчас - развьючивать лошадей, ставить палатку, ужинать и - на боковую!
После ужина мы сидим у костра. Монотонно шумит река. Пахнет сыростью, прелой хвоей, багульником и дымом.
Вдруг Мика, оглянувшись, спрашивает:
- А где Александр?.. Сашка! - кричит он, но ему отвечает только эхо.
- Не иначе, пошел опробовать ключ!
Идем с Микой вверх по ручью, в Серебристом сиянии белой ночи, с трудом разбирая следы Александра.
- Иваныч, иди сюда! - слышу я шепот Мики.
Выглядываю из-за скалы. В десяти метрах от меня - кварцевая осыпь. У ее подножия яма. Из нее торчат ноги Александра. Он так увлечен работой, что ничего не слышит.
- Я его сейчас, как глухаря, накрою, за ноги вытащу!
- Нельзя, испугаешь! - протестую я шепотом.
Александр, пятясь, выползает из ямы. Мы прячемся за скалой.
Он идет мимо нас к ручью. В его руках - лоток с породой. Взгляд отсутствующий.
Затаив дыхание, мы подходим к ручью и становимся за спиной у промывальщика. Лоток быстро вращается, вода смывает пустую породу. На дне остаются одни эфеля. Мелькает что-то желтое. Александр пробутаривает остаток рукой и начинает отмывать начисто. Словно черный дымок рассеивается в лотке, и под этим дымком…
- Вот это золото! - не может сдержать восхищения Мика.
Александр вздрагивает и оглядывается. Потом протягивает мне лоток.
- Иннокентий Иванович, вот это проба!
- На ключе имени Александра Егорова, - говорю я.
Он просит:
- Товарищ начальник! Денька бы три здесь помыть золотишко…
Я легко даю себя уговорить, и мы, забыв про усталость и ночь, тут же приступаем к работе.
Два дня мы лазаем по Скалистым бортам ключа и, обдирая руки об острые края сланцевой "щетки", выковыриваем из трещин мелкие и крупные золотинки. Это, очень захватывающее и азартное занятие. Набираем гребками породу в лотки и промываем, промываем…
Мике хочется пить. Он наклоняется над прозрачным потоком и плюхается в воду. Я успеваю схватить его за ноги и помогаю выбраться на берег.
Захлебываясь, он кричит:
- Там, под водой, на дне! Да смотрите же…
И мы всматриваемся в хрустальную глубину ручья. На дне - черные "щетки", пересечённые белыми жилками кварца. А на "щетках" мерцают самородки, как тяжелые капли расплавленного металла. Находка превзошла все наши ожидания.
Ссыпая высушенную пробу в брезентовый мешочек, Александр рассуждает:
- Другая старательская артель за все лето столько золота не добудет, сколько мы в два дня нашли. Да-а… Много добра за такой мешочек можно купить.
Все намытое пробное золото до последнего миллиграмма мы без оплаты сдали в кассу треста.