- Товарищи, товарищи, давайте по порядку! - Барыгин был доволен переменой атмосферы в зале. - Пускай Пепеу говорит, будем уважать старость. Слушаем вас, товарищ Пепеу.
- Хорошо говоришь: старый человек всегда первым слушать надо! - живо отозвался Пепеу - Я такой-вопрос спрашивать буду; ты доктор Антона-Филиппа знаешь?
- Знаю доктора Антона Филипповича, - ответил Барыгин.
- Тогда почему молчал свой беседа, как доктор Антон-Филиппа операция делал? Как хороший председатель работу делал - говорил, как хороший бригадир оленя смотрит - говорил. Почему хороший доктор забыл говорить?
- А, вот в чем дело; - усмехнулся Барыгин. - Что ж, я могу сказать: Антон Филиппович - действительно прекрасный молодой хирург. А не сказал я о нем, товарищ Пепеу, потому, что сегодня речь идет не о медицинском обслуживании, а о задачах дальнейшего подъема оленеводства в нашем районе.
- Наш район доктор Антон Филиппа - умный человек! Ты не видел, какая доктор операция Пепеу делал? - Пепеу быстро направился к сцене, довольно резво перешагивая через пустые скамейки и задирая к подбородку свои рубашки с больничными штемпелями.
- Видал, какой шрам крепкий? Трогай рукой; теперь не болит! - говорил он Барыгину, очутившись на ярко освещенной сцене, - Здесь болезнь язва жила, теперь не живет! Доктор резал, потом крепкий нитка-иголка зашивал. Нитка шов называется! - похлопывал он себя по животу.
- Да, хороший шов, - серьезно подтвердил Барыгин.
Из зала наперебой требовали:
- Пепеу, смотри на нас, мы тоже видеть хотим!
- Эй, Пепеу, я тоже трогать хочу!
- Зачем спешить? Все посмотрите. Живот крепкий, - совсем не болит. Пускай раньше Рыпель смотрит, Нутенеут смотрит, товарищ Барыгин смотрит, - гордо отвечал в зал Пепеу и направился к столу президиума, говоря: - Ты, Рыпель, Коравье больницу вези, говори доктор, пускай два нога ему режет. Зачем Коравье к Верхним людям ходить? Я знаю, когда говорю.
Но тут из зала кто-то крикнул:
- Пепеу, твоя Анкаиа говорит, ты больницу боялся, в окно, удирал, тебя доктор ловил! Расскажи, почему боялся?
Чего-чего, а такой болтливости от своей старухи Пепеу не ожидал. Он даже присел от возмущения и схватился руками за голову. Дело в том, что из больницы он в первый день действительно убегал, и доктор действительно поймал его на причале, когда он шнырял там босой, в больничном халате, в поисках вельбота из Медвежьих Сопок.
- Подожди, старая, я тебе дома покажу, как языком пустые слова болтать! - сердито погрозил он пальцем пробиравшейся к выходу жене..
Зал снова загудел.
- Верно, Пепеу, лучше дома говорить будешь!
- Садись, Пепеу! Другие говорить хотят!
- Если вы знаете больше Пепеу, тогда я свои вопросы кончал! - вконец обиделся Пепеу, после чего повернулся спиной к залу, прошел к столу и важно уселся на пустой стул, оказавшийся в президиуме.
- Я буду свой вопрос спрашивать, но пускай раньше Ротваль спрашивает, она первой хотела, - поднялся Ким. Однако дожидаться, пока заговорит Лидочка, не стал, а сразу же обратился к Барыгину. - Ты сказал - скоро в бригады палатки новые привезут, яранги больше не будет. Ты сказал - палатка воздухом надувать надо, палатка тепло хорошо держит. Я вчера такую речь по радио слушал, позавчера слушал. Пастухи меня спрашивать могут; когда точно палатки привезут? Ты мне точно говори.
И только он умолк, как Лидочка Ротваль крикнула в зал: - Эй, Гиуне, слушай! Этынкай, слушай!
- Одну минуточку, - остановил ее Барыгин - Я объясню товарищу насчет палаток.
- Нет, раньше я спрашивать буду, - не согласилась Лидочка и, обхватив ладонями свой тугой живот, заявила: - Я ребенок рожать скоро буду. Может, мальчик, может, девочка рожать буду. Почему плохо, если у меня ребенок будет? - в упор спросила она Барыгина.
- Почему же плохо? Наоборот, хорошо, - ответил он, несколько смущенный столь откровенным вопросом, никак не относящимся к его докладу.
- Этынкай, ты слышала? Я тебе говорила - хорошо, когда у меня будет русский ребенок! Гиуне, скажи ей мои слова, она не поймет по-русски! - обрадованно вскричала Лидочка, энергично размахивая руками. - Мой летчик меня на материк звал… А мне зачем ехать? В своем селе жить буду. У меня еще много русских детей будет!
Гиуне прошептала что-то на ухо старухе Этынкай. - Та живо поднялась с пола и, став на колени, принялась что-то кричать Лидочке по-чукотски хриплым, кудахтающим голосом.
Лидочка громко захохотала и стала по-чукотски кричать что-то в ответ старухе.
Барыгин хотел остановить женщин, поднял руку, собираясь объяснить Ротваль, что иметь ребенка от летчика, который любил ее и с которым она сама не захотела покинуть село, - не грешно, а плохо другое - что Ротваль хочет иметь много детей от разных мужчин. Во всяком случае, так он понял ее.
Но сказать он ничего не успел, в зале поднялся неимоверный шум. Бухгалтер Чарэ стучал карандашом по графину с водой, Калянто что-то громко кричал в зал, Рыпель в чем-то убеждал фельдшера Павлова, жена фельдшера что-то доказывала бригадиру Тынеску, Лидочкиному отцу. Барыгин никак не мог разобраться во всей этой зычной, прерывистой мешанине чукотских слов. К Барыгину подошел вспотевший Калянто.
- Надо перерыв делать, успокаивать всех немножко, сказал, он осипшим голосом. И тут же, страдальчески сморщась, крикнул в зал, но уже не по-чукотски, а по-русски: - Я сколько раз кричать буду, что тихо сидеть надо! Может, вы на забой оленя пришли, а не в клуб собрание делать?
Но никто не слушал председателя. Страсти кипели. Все орали и переругивались, пока не вмешался Рыпель. Он вышел на край сцены и сказал своим могучим басом:
- Тихо! Я вас долго; слушал и понял, о чем вы спорите. Теперь послушайте меня и поймите, что я скажу.
После этих слов зал притих. Когда наступила полная тишина, Рыпель заговорил:
- Одни говорят - плохо, если чукчанка рожает ребенка от русского, другие говорят, что это хорошо. Я тоже считаю, что хорошо. По-моему, ничего нет плохого, если у Ротваль будет ребенок от русского. Ты, Гиуне, кричала, зачем ей белый ребенок? Но кто знает, будет он белый или темный, если у него мать чукчанка? Лучше всего, когда он будет здоровый и сильный. Но тебе, Ротваль, надо все-таки выходить замуж, иначе получится уже, плохо.
- Зачем мне замуж ходить? - мгновенно отозвалась Лидочка, обращаясь не к Рыпелю, а к Барыгину. - Вот у нашей Нутенеут муж есть, да? А зачем такой муж? Все знают, как Еттувье бьет Нутенеут! Почему не говоришь, что это плохо? Он ее неделя назад бил, раньше бил, сегодня опять бил. Мой летчик меня не бил, а я за него замуж не ходила. Тебе Гиуне объяснять хотела, как делать, чтоб Еттувье не бояться, - обернулась она к Нутенеут, у которой на глазу красовалась ослепительно белая повязка.
- Такой муж хуже волка! - крикнула Гиуне. - Такой муж прогонять сопки нада! Он тебе глаз бил, теперь повязка делать нада!
Приумолкший было зал опять взорвался.
- Зачем Еттувье дома сидит, собрание не ходит? - Крикнула Гиуне. - Пусть Нутенеут скажет!
- Еттувье полный фляга спирт нес! Я сам видал! - фальцетом сообщил старик Пепеу.
- Гиуне хорошо говорит - прогонять Еттувье из села надо! - стукнул ладонью по столу отец Лидочки Ротваль. - Пускай другой киномеханик шлют!
Барыгин взглянул на Нутенеут. Она сидела, опустив голову.
"Да, дело неладное, - подумал Барыгин, - Надо принимать какие-то меры".
Калянто спрашивал Нутенеут перед собранием, почему у нее забинтован глаз, и поверил, будто ее укусил овод. Он обернулся к Нутенеут, собираясь спросить ее, правда ли все это, но, посмотрев на ее пепельное лицо, все понял без слов.
"Как не знал раньше? - с досадой подумал он. - Все село знает, председатель не знает".
Между тем зал продолжал бурлить, и Лидочка Ротваль требовала, чтобы Еттувье привели в клуб.
- Мы будем ему вопрос задавать, пускай он отвечает, почему так делает? - в десятый раз настаивала она.
А старик Пепеу в десятый раз сообщал;
- Еттувье полный фляга спирт нес! Доктор Антона Филиппа говорил: глупый человек спирт пьет!
Рыпель снова попытался восстановить порядок:
- Тихо! Слушайте меня! Я вам все объясняю. Я вам расскажу, как надо поступать с Еттувье!..
Неизвестно, удалось бы ему и на сей раз утихомирить зал, если бы в эту минуту с улицы не донеслись гулкие частые удары о рельс. Тревожные густые звуки ворвались в зал, и на секунду стало пугающе тихо. Потом люди бросились к выходу, опрокидывая скамейки, застревая и толкаясь в узких дверях.
Видя, что в дверях образовалась пробка, Калянто раскрыл окно и выпрыгнул во двор. За ним той же дорогой выбрались фельдшер и Рыпель. Барыгин тоже спрыгнул с подоконника во двор. Люди бежали к океану, а какой-то сгорблённый старик все садил и садил толстым железным прутом, похожим на кочергу, по рельсу, подвешенному на веревке к перекладине между столбами. Возле старика вертелась, держа на весу усохшую лапу, собака.
Рыпель, пробегая, узнал собаку - сперва собаку, потом - отца. Он хотел свернуть к нему, но, увлеченный общей тревогой, пробежал мимо.
11
Сельсовет стоял на самом краю обрыва, поэтому Коравье не рискнул спуститься к воде, а присел на верху уступа - отсюда хорошо было видно всё, что происходило у воды и на воде, он пришел сюда после того, как содрал ладони, стегая железным прутом по рельсу. За ним приплелась собака…
Был час отлива. Океан у берега волновался, то наступал с уханьем на гальку, то, сжимаясь, пружинисто откатывался назад, смывая отбросы, оставленные зверобоями после разделки. По вымытому берегу, бегали, размахивая рунами, люди. А вдалеке, в растревоженном океане, тонул и кричал Еттувье.
Когда Коравье проснулся во дворе Пепеу, разбуженный криками Еттувье, голос, у Еттувье был не такой слабый и испуганный, как сейчас. Наоборот, он был громким, веселым, и крепким, потому Коравье и проснулся. Он увидел, что собака его притащила с берега нерпичью требуху. Ее здорово покусали другие собаки, и Коравье стал журить ее за то, что она ушла одна, забыв, что ее, старую и слабую, всегда обижают молодые сильные собаки.
- Глупая, глупая, - говорил он, поглаживая рукой ее разодранные бока. - Зачем от Коравье уходила? Разве ты сильная? Тебе нельзя биться с молодыми собаками.
Собака подтянула, принесенную требуху к Коравье и, припев на задние лапы, смотрела на него мутными, полинялыми глазами, тихонько повизгивая и постукивая по земле хвостом.
- Кто тебе говорил, что Коравье есть хочет? Коравье много ел сегодня: жена Пепеу хорошо кормила, - отказался Коравье от угощения и, трудно поднимаясь со шкуры, продолжал: - Надо идти смотреть, почему Еттувье громко кричит, что на воде делает.
Он проковылял через, дорогу, обогнул домик сельсовета и увидел на воде лодку и Еттувье (кто знает, как он сумел развязаться!). Лодка качалась и кренилась с боку на бок, потому что качался стоявший в ней Еттувье. Он размахивал руками, притоптывал ногами, хохотал и кричал на весь океан:
- Эй, Рыпель! Что, повез меня в милицию? Ха-ха-ха! Я твою милицию не боюсь, Барыгина не боюсь! Я своей жене не подчиняюсь! Никому не подчиняюсь!
Еттувье орал по-русски, и Коравье не понимал, о чем, он кричит, но сразу догадался, что Еттувье пьян, потому и вышел в океан не на вельботе, не на моторке, а на лодке, в которую не рискнет сесть ни один зверобой.
Видя, что лодка вот-вот опрокинется, Коравье крикнул:
- Еттувье, иди назад! Зачем пьяный в океан ходишь?!!
Ему казалось, он кричит громко, на самом же деле слабый, надтреснутый голос его потонул в шуме убывающей воды, не долетев до Еттувье.
- Иди назад! - снова строго сказал Коравье, напрягая голос и воображая, будто Еттувье слышит его. - Зачем хочешь, чтоб океан тебя забрал?
И вдруг случилось то, что не предвидел Еттувье: лодка опрокинулась, и Еттувье полетел в воду, пронзительно и коротко вскрикнув. Коравье тоже испуганно вскрикнул и заспешил прочь, не решаясь оглянуться. Страх его был так велик, что он не помнил, как очутился во дворе клуба и откуда в его руках оказался ржавый стальной прут, похожий на кочергу…
А теперь Коравье сидел на высоком обрыве, откуда хорошо были видны тонущий Еттувье и суетившиеся у воды люди. Опрокинутую лодку уносило в океан, она то погружалась в воду, то выпрыгивала на поверхность, и вместе с нею исчезала, то снова показывалась голова Еттувье. Когда голова показывалась, Еттувье что-то выкрикивал жалобным, захлебывающимся голосом. Коравье знал, что еще немного, и ледяная вода сведет судорогой руки Еттувье, руки сами собой отпустят лодку, и дух Келлы заберет Еттувье к себе.
Так было, когда океан забирал его старшего сына Олеля.
Коравье никогда не забудет ту ночь. Ветер нежданно пригнал к стойбищу большие голубые льдины, на которых крепко спали моржи. Целое стадо молодых откормленных моржей принес ветер голодным людям стойбища, и все мужчины бросились тогда к байдарам, заряжая на ходу карабины, а все женщины побежали в тундру за хворостом, чтобы поскорей разжечь жаркие костры и поскорей начать топить жир. Олель был метким охотником, он первым уложил моржа и, взяв его на буксир, повернул свою байдару к берегу. Коравье ждал сына на берегу, готовясь помочь ему пришвартовать байдару и убитого моржа. Он заметил, как разбуженный выстрелами здоровенный морж грузно плюхнулся со льдины в воду и пошел наперерез байдаре Олеля. Коравье успел крикнуть сыну, чтоб тот бросил весла. Но было поздно: морж скользнул под днище байдары и, тряхнув спиной, подбросил байдару в воздух. Олель вскрикнул так же пронзительно и коротко, как вскрикнул Еттувье, когда под ним опрокинулась лодка. И тогда сразу закричали все зверобои и в испуге бросились к берегу, со всей мочи налегая, на весла. На берегу заголосили женщины, запричитал и забил в бубен прибежавший шаман. Но громче всех слышался голос тонущего Олеля. Цепляясь руками за рваные края льдины и захлебываясь, Олель жалобно просил духа Келлы не забирать его к себе. И все люди кричали и просили Келлы не забирать Олеля, но никто не решался приблизиться к воде, зная, что сердитый Келлы заберет и их вместе с Олелем…
Теперь Коравье молча смотрел, как тонет Еттувье, слышал крики людей внизу под обрывом и знал, что дух Келлы вот-вот заберет к себе Еттувье. Напрасно люди просят его не делать этого. Коравье тоже плакал и просил не забирав Олеля, но Келлы никогда не слушает людей.
Но Коравье ошибался. Он не знал, что люди, суетившиеся внизу под обрывом, ни о чем не просили Келлы. Люди под обрывом просто растерялись, а вместе с ними растерялся и Барыгин, когда сообразил, что ни один вельбот нельзя спустить на воду, потому что ни на одном нет ни весел, ни мотора - зверобои разнесли их по домам. Но все остальные поняли это позже. Сперва же мужчины бросились к опрокинутым вельботам и потащили их по гальке к воде, не подумав, зачем нужно спускать на воду сразу все вельботы, чтобы спасти одного Еттувье, и зачем спускать вельботы, если на них нет моторов.
Нутенеут металась по берегу.
- Еттувье тонет! - кричала она, заламывая руки. - Мой муж тонет! Почему стоите, почему не спасаете Еттувье?!
Старик Пепеу, прибежавший вместе со всеми, спохватился первым.
- Глупые люди! Как без мотора вельбот ходить будет?! - крикнул он. - Надо бежать мотор брать, весло брать!
Мужчины бросились к своим домам, словно для того, чтобы спасти Еттувье, нужен был не один руль-мотор и не две-три пары весел, а по меньшей мере десяток руль-моторов и пар двадцать весел.
А лодку и Еттувье относило все дальше в океан, и голос Еттувье слышался все слабее и реже…
Калянто и еще несколько мужчин пытались увести Нутенеут, но сделать это было нелегко: она упиралась, кричала. Ее силой оттащили к каменистой пещере, вымытой океаном в отвесной стене берега, и двое мужчин остались держать ее, что-то говоря ей, а она продолжала вырываться.
Когда, наконёц, прибежал рослый парень с руль-мотором на плече и мальчонка с веслами, Барыгин сам влез в вельбот, за ним - фельдшер Павлов, за Павловым - Рыпель, за Рыпелем - Калянто. Оставалось оттолкнуться от берега и завести мотор.
И тут произошло то, чего никак не ожидал Барыгин. Из толпы к вельботу бросилась женщина и, схватив Калянто за рукав, что-то закричала ему, задыхаясь и давясь словами. Глаза ее испуганно метались в узких раскосых веках. Калянто выругался и ударил женщину ладонью по руке.
- В чем дело? - раздраженно спросил Барыгин.
- Глупая жена у меня, - Калянто силился улыбнуться, но губы не слушались его, и улыбка получилась кривей - Боится, что мы потонем. Вспомнила Келлы.
В тот же миг моложавая и миловидная жена Калянто обернулась к толпе и страстно прокричала:
- Нельзя пускать! Их заберет Келлы!..
И притихшая толпа вдруг охнула, крякнула, взвизгнула. Женщины бросились к вельботу, окружили его, забредая по пояс и по грудь в воду, цеплялись руками за корму и борта и с криками потащили вельбот обратно на берег.
- Товарищи, что вы делаете! - Барыгин вскочил на бортовую скамью, - Ведь человек гибнет! Ваш товарищ!..
Растерянный Калянто, фельдшер и Рыпель тоже пытались что-то говорить. Их никто не слушал, и корма вельбота хотя и медленно, но все больше выдвигалась из воды на сушу.
Барыгин почувствовал полное бессилие перед этой толпой женщин. Он видел перепуганные лица, орущие рты, видел и понимал, что сейчас что бы он ни сказал, что бы ни сделал - все напрасно. Кто-то из них - может, старуха Этынкай, пришептывавшая днем над убитой нерпой, может, Гиуне, которая усерднее других тянула из воды вельбот, может, миловидная жена Калянто, может, еще кто-то вспомнил минуту назад о духе Келлы, и страх перед Келлы всех поразил, как столбняк. Темный, неосознанный страх, который веками жил в их предках, замутил сознание людей, и сейчас бессильны всякие увещевания и разумные Доводы.
И все-таки Барыгин пытался что-то сделать.
- Товарищи женщины! Никто никого не заставляет идти на вельботе! - напрягая горло, уже не говорил, а хрипел он, - Идут те, кто сам желает!
Его голос потонул в женском крике. Вельбот уже был вытащен на берег, и даже нос его не касался воды, но женщины продолжали волочить его дальше.
Мужчины вели себя странно. Они стояли плотной молчаливой стеной, словно их нисколько не касалось, что Делают их жены, и эта мужская стена отступала назад, по мере того, как вельбот продвигался по суше.
И вдруг на помощь пришел Ким. На сей раз руки Кима были свободны от книжек, и этими огромными ручищами он начал оттаскивать от вельбота женщин.
- Глупые женщины, зачем мешаете? Пока вы языками болтаете, Еттувье пойдет нерп кормить!.. Пусти руки, Гиуне! - приговаривал он, расталкивая женщин. - Я сам пойду за Еттувье!.. Никакого Келлы нет! Один предрассудок, религия!