Этого было достаточно. Мужская стена дрогнула, раскололась, и часть мужчин присоединилась к Киму. Они бесцеремонно хватали женщин за плечи, за руки, отталкивали в сторону. Теперь уже кричали и ругались мужчины, и громче всех - Пепеу.
- Ты как знаешь, что Келлы нет? - наскакивал он на Кима. - Почему говоришь - Келлы нет? Я Келлы видал - ты не гадал! Я зимой на море в трещину падал, меня Келлы забрать хотел, потом отпустил!
- Никакого Келлы нет! - с завидным спокойствием отвечал Ким. - Я в книжках читал, ты читать не умеешь!
- Пускай твои книжки дети читают! Я книжки читать не хочу! Доктор в районе про Келлы не говорил, доктор говорил: Верхних людей нету!
Меж тем мужчины волокли вельбот к воде, упираясь руками в корму и нажимая плечами на борта.
В суматохе никто не услышал постукивания мотора. И только когда лодка выскочила из-за поворота берега и мотор застучал сильнее, все увидели ее и сидевших в ней людей.
Моторка быстро скользила по воде, нацелив высоко задранный нос на далекое черное пятно в океане.
- Это моя лодка! Моя Ротваль поехала! - узнал свою лодку и свою дочь бригадир Тынеску.
В следующую секунду Тынеску был уже в вельботе, а через минуту вельбот, подхваченный десятками рук, плюхнулся, тяжело охнув, в воду. Калянто дернул за шнур, руль-мотор завелся с первого оборота.
Тынеску не ошибся. Когда люди побежали за веслами к руль-моторами, Лидочка Ротваль и Лена Илкей тоже побежали. Весла и мотор лежали в сарае: Лидочка распорядилась:
- Давай этот мотор брать, на лодке моторной сами поедем. Быстрей других Еттувье заберем.
Лодка стояла совсем близко - сразу за сараем, на берегу. Вдвоем они быстро управились. Лидочка завела мотор, села за руль, и лодка понеслась по океану; взбивая высокую тучу холодной водяной пыли.
Вельбот не догнал моторку. Люди, оставшиеся на берегу, в тревожном молчании наблюдали, как моторка, уменьшаясь на глазах, приближалась к темному пятну, подсвеченному низким оранжевым солнцем, пока сама не превратилась в темное пятно и пока оба пятна не оказались рядом. Потом одно пятно совсем пропало, а другое стало увеличиваться и приближаться - моторка возвращалась к берегу. Сблизилась с вельботом, остановилась. Вельбот и моторка сошлись бортами, развернулись, и высокий борт вельбота закрыл от глаз, моторку.
Когда Лидочка и Илкей, отогнав на место лодку, прибежали на причал, полуживой и окоченевший Еттувье лежал на брезенте под кручей. Еттувье откачали еще на вельботе. Теперь его раздели догола и растирали спиртом.
Все эти манипуляции не нравились Пепеу.
- Зачем спирт портить? - возмущался он. - Еттувье клизма делать надо! Доктор Антона Филиппа всем больной клизма делал!
Когда Еттувье открыл, наконец, глаза, бессмысленно повел красными белками и выдохнул остатки зеленоватой воды, фельдшер Павлов приказал:
- Прикройте его телогрейками, понесем в медпункт.
Все двинулись вслед. Все хотели знать, что будет с Еттувье и что вообще будет дальше.
Ким шел вместе со всеми, и под мышкой у него снова были книги. Очутившись, рядом с Пепеу, он сказал ему:
- Так, значит… Ты говорил - Келлы есть. Как теперь говорить будешь?
- Ты Келлы не видал - я видал. Твои книжки не знают. Ты их в печку клади - огонь будет, - отрезал Пепеу.
Заметив впереди Лидочку Ротваль и Лену Илкей, Ким догнал их.
- Так, значит… Молодец, Ротваль. Ты тоже молодец, Илкей. Вы первые Еттувье спасали. Вам Калянто будет премию давать.
- Пусть дает, - не отказалась от такой посулы Лидочка. - Я чулки шелковые куплю и духи "Сирень" куплю. А ты себе что купишь? - спросила она Лену.
- Я тоже чулки куплю и "Сирень", - сказала Лена, которая во всем хотела быть похожей на Ротваль. - Еще я своему ребенку куклу красивую куплю, - подумав, решила Лидочка Ротваль.
- Я тоже куклу куплю, - тут же отозвалась Илкей.
- Тебе зачем? - удивилась Лидочка.
- Пусть будет…
- Смотри, это кто там стоит? - неожиданно спросила Лидочка, взглянув вверх, на кручу.
Ким приставил к глазам ладонь.
- Коравье стоит, - узнал он.
- Коравье? - не поверила Лидочка, - Как мог так далеко ходить, если целый год дома больной сидит?
Вверху на круче действительно стоял Коравье. Он устал от долгого сидения и собрался уходить, Тем более что смотреть больше было не на что - берег внизу опустел.
Собака тоже поднялась и ждала.
- Идем, идем, - сказал ей Коравье, - видала, как океан Еттувье забрал? Океан много охотников забрал! Олеля моего забрал. Ты это видать не могла. Ты еще на землю не пришла.
Из-за слабого зрения Коравье многого не разглядел. Он потерял из виду тонущего Еттувье, Как только отлив стал уносить его лодку от берега. Потом он закрыл глаза и вздремнул. А проснувшись, обнаружил, что народ расходится.
Коравье пересек улицу и опять приплелся во двор Пепеу, поросший крупными белыми ромашками, опустился на низкое крыльцо. - Садись, - сказал он собаке. - Посидим немного - домой ходить надо…
Собака забралась на крыльцо и растянулась у порога.
И снова - пожалуй, в десятый раз сегодня - Коравье не заметил, как задремал; держа на весу голову. Голова его все ниже опадала на грудь, вздрагивая и подергиваясь. Особенно резко дернулась она, когда рядом раздался осипший голосок Пепеу:
- Эй, Коравье, ты спишь, ничего не знаешь! Ротваль из воды Еттувье доставала, когда его Келлы забирал! Еттувье живой совсем остался! Медпункт теперь сидит, плачет много, прощенье просит!
Часто моргая слезящимися глазами, Коравье уставился на Пепеу. Со сна он плохо разбирал, о чем тот говорит.
- Надо домой ходить, - безотносительно сказал он и заерзал на крыльце, собираясь подняться.
- Зачем тебе домой? Сейчас старуха моя придет, ужин давать будет, - возразил Пепеу - Калянто приходить обещал. Теперь Еттувье праздник делать будет, все село угощать!
- Как Еттувье угощать будет? - удивился Коравье, - Еттувье Келлы забрал.
- Ты разве не слышал, я тебе говорил - Ротваль Еттувье из воды достала. Он теперь медпункт совсем живой сидит, Пепеу всегда говорил: не надо Келлы бояться! Пепеу лучше, чем книжка, знает!
- Зачем глупые слова говоришь? - ответил Коравье, поднимаясь с крыльца, - Я сам смотрел, как Келлы Еттувье брал. Тебя Келлы за такие слова к Верхним людям не пустит.
- Если ты лучше меня смотрел, уходи тогда домой, - обиделся Пепеу, - Я с тобой спор делать не хочу, мне спать надо. Когда ночь, в районе все люди спят крепко, а не глупый разговор делают.
Коравье ничего не ответил, молча поплелся со двора.
- Собаку тоже зови! - сердито крикнул Пепеу и пнул ногой собаку. Та молча, как и ее хозяин, заковыляла прочь.
Пепеу сел на крыльцо. Он до того набегался и намаялся за этот вечер, что ноги стали тяжелыми, будто к каждой привязали по камню. И вдруг Пепеу вспомнил о своем животе, задрал рубашки, сперва оглядел багровый рубец, потом потрогал его пальцем, затем похлопал по нему ладонью.
- Хо-хо! - весело сказал он сам себе, - Совсем живот здоровый стал!
- Эй, Коравье! - весело прокричал Пепеу, напрягая сорванный на собрании голос - Приходи завтра опять! Я тебе много других новостей расскажу! Я в больнице много новостей слушал!
Коравье не оглянулся.
- Ладно, если ноги болят, можешь не ходить! Я сам ходить к тебе буду! - великодушно решил Пепеу.
12
Ходики с петухом на циферблате, висевшие на стене председательского кабинета, показывали половину второго ночи. Они еле тикали - ржавая гирька, к которой был прикручен проволокой камушек, опустилась до предела. Барыгин отошел от окна, потянул цепочку. Ходики застучали громче и веселее.
Барыгин вернулся к окну, опять стал смотреть на закат.
Окно выходило в тундру. Тундра была ровная и белая, точно снегом заметенная, - от ромашек. Белая равнина убегала вправо, терялась у сиреневого горизонта, а слева, в той стороне, где лежал невидимый из окна океан, чернели сопки - за крайнюю садилось солнце, кроваво окрасив небо.
Барыгин молча смотрел на закат. Сесть ему было негде - все три стула были заняты. На одном сидел Калянто, внимательно разглядывая трещины и чернильные пятна на шершавом столе. Рядом примостился бухгалтер Чарэ, а поодаль, у железной печки, Рыпель обстругивал ножиком карандаш.
Все молчали. Да и говорить было не о чем, потому что все уже было сказано. И разговор с Калянто о падеже в седьмой бригаде тоже состоялся. Но начал его не Барыгин, а сам Калянто. Когда Еттувье несли на брезенте в медпункт, Калянто, вздохнув, сказал Барыгину:
- Сам видишь, как крепко живет предрассудок. Боялись Еттувье спасать. А весной у нас много олешек погибло. Бригадир на оленьей лопатке гадал, маршрут менял - половина стада пропала.
- Я знаю, - сказал Барыгин.
- Я тоже думал, что знаешь, - согласился Калянто.
- А почему в сводках не показали, почему перед районом скрыли? - спросил Барыгин.
- Потому - стыдно, - объяснил Калянто.
- Ну что ж, зайдем в контору, потолкуем, - предложил Барыгин. - Бухгалтера тоже зови.
- Ладно, - кивнул Калянто и осведомился: - Лекцию Рыпель отменять будет или опять в клуб всех звать?
- Лекции не будет, - ответил Барыгин.
- Правильно, - сказал Калянто. - Отдыхать надо, скоро на охоту ходить. Когда охота идет - лекции не в пору делать.
Никакого толкового разговора, как хотел бы Барыгин, в конторе не получилось. От Калянто и бухгалтера Барыгин узнал не больше, чем от Кима. Погадали в седьмой бригаде, изменили маршрут, загубили молодняк и важенок - вот и все.
- Ну, а почему все-таки не сообщили в район? - добивался Барыгин. - Факт преступный, а вы его скрыли. Ответственности боялись?
- Ничего не боялись, - ответил Калянто. - Я тебе уже говорил: стыдно было. Я тебе говорил: у нас предрассудки живут, а ты в районе ругаешь за это.
Рыпель возмутился:
- А что ж тебя благодарить прикажешь? От кого другого, а от тебя, Калянто, я не ожидал. И ты нам голову не морочь - стыд тут ни при чем. Очковтирательством с Чарэ занялись. Хотелось, чтоб колхоз первым в районе по отелу вышел, чтоб тебя как лучшего председателя хвалили. А слава твоя, выходит, дутая.
- Я так не хотел, - ответил Калянто, потирая сонные глаза, - Чарэ сводки всёх колхозов по отелу из газет выписал - одинаково мы первые в районе получаемся, даже если наш падеж считать. Чарэ посчитал, я проверил.
- Оказывается, вы мудрецы, - криво усмехнулся Рыпель. - А где ваш Акачу? Бригадирит по-прежнему и с духами советуется, куда бы опять стадо повести?
- Акачу мы снимали, - зевнув, ответил Калянто. Поводил пальцем по трещине на фанерном столе и обратился к Барыгину: - Ты, Барыгин, меня тоже снимай. Я председателем быть не могу.
- Это почему же? - спросил Барыгин, не ожидавший от Калянто такого категорического заявления. Он рассчитывал, что Калянто будет оправдываться, каяться или как-то выкручиваться, но только не отказываться от председательского поста, которым, он знал, Калянто дорожит и гордится. Поэтому слова Калянто озадачили его.
- Потому - другой человек председателем стоять должен, - без всякого выражения в голосе сказал Калянто. - Мне давно председателем быть нельзя.
- Вот это самокритично, - усмехнулся Барыгин, решив, что Калянто наконец-то осознал свою вину. Он сразу подобрел в душе к Калянто и сказал: - Тебе бы давно признать свои ошибки, а то - снимайте. Час назад Нутенеут мне в медпункте сказала "снимайте", теперь ты - "снимайте". Может, и Чарэ то же самое заявит?
- Он зачем заявит? - ответил Калянто. - Чарэ считать хорошо знает, дело свое знает. Я считать плохо знаю, с религией бороться плохо получается.
У Барыгина окончательно прошла злость на Калянто. Злись не злись, а дела не поправишь, отел заново не проведешь, павших оленей не вернешь. Конечно, Калянто придется вызвать в райцентр, пропесочить на исполкоме, но лишиться такого хозяйственного, работящего председателя - на это он никогда не согласится.
- Нет, Барыгин, я Акачу снимал, ты меня снимай, - повторил Калянто. - Я председателем теперь не буду.
- Как это я тебя сниму? - Барыгин усмехнулся упрямству Калянто. - Собирай колхозное собрание, вызывай из тундры пастухов. Они тебя выбирали, пусть они и снимают.
- Собирать не буду, - ответил Калянто. - Они все мои ошибка знают - опять выберут, ты мои ошибки не знаешь. Потому снимай сам, если приехал.
- И много у тебя ошибок? - с веселым любопытством спросил Барыгин.
- Много. За мои ошибки давно меня снимать надо. Ты сам так говоришь на сессии, на собрании говоришь.
Рыпель делал Калянто разные знаки, тщетно стараясь привлечь его внимание. При последних словах председателя Рыпель громко кашлянул и спросил:
- Что ты сказал, Калянто? Повтори, я прослушал.
Калянто обернулся к нему и Рыпель, резко сдвинув брови и прикусив губу, отрицательно качнул головой. Калянто не понял знака и сказал:
- Ты, Рыпель, хорошо мои ошибки знаешь, Барыгин совсем не знает. У меня две жены есть: одна в тундре живёт, другая в селе. У меня в доме никакой мебели нету: стол нету, стул нету, кровать нету. Мои две жены Келлы верят. Что, могу делать? Как могу председателем быть? Он повернулся к Барыгину и беспомощно развел руками.
Бухгалтер не сводил с Калянто глаз. Кивал головой, когда тот кивал, так же водил по столу ладонью, и когда Калянто умолк, Чарэ повторил его жест - беспомощно развел руками, словно и у него были такие же грехи, что и у председателя, хотя подобных грехов за ним не водилось: жена у него была одна, дом был забит мебелью; причем не той залежалой, которую разбирали в магазине по призыву Калянто, а выбранной в райцентре, - Чарэ специально ездил за ней на вельботе.
Услышав признание председателя, Барыгин отвернулся к окну и стал глядеть на закат. Потом подошел к ходикам; еще подтянул гирьку, опять возвратился к окну.
В кабинете долго молчали. Наконец Рыпель хрипловато сказал:
- Нет, Калянто, я этого ничего не знал.
- Разве жену мою Репелетыне не знал, когда в стойбище жил? - удивился Калянто..
- Репелетыне? - Рыпель на мгновение задумался, потом усмехнулся. - Да нет же, не знал. Я мальчишкой из стойбища ушел.
- Забыл, - с сожалением, сказал Калянто. И грустно продолжал: - Репелетыне теперь старуха стала, болеет много. Моя жена Вуквуна ее в село зовет - ехать не хочет. Глупая женщина. Надо самому проведать ехать.
- Да-а, Калянто… - Рыпель прикусил губу, покачал головой. - Выходит, ты… Ну, как тебе сказать… В общем, неприятные ты нам вещи сообщил.
Барыгин оторвался от окна.
- Вот что, товарищи, - решительно сказал он, - Мне ехать надо, а вам спать. Будем кончать разговор.
- Да, надо спать, - согласился Калянто, широко зевая.
Чарэ тоже звучно зевнул, а Рыпель поднялся, взял свой портфель:
- Пойду на катер, скажу, чтоб к отходу готовились.
Он вышел, хлопнув дверью. Барыгин оглянулся на стук, сказал Калянто:
- А в океан не стоит сегодня ходить, пусть люди отдохнут.
- Надо ходить, - возразил Калянто, устало выбираясь из-за стола. - Вода тихо стоит. Когда такая погода будет? Лежбище моржа далеко - на вельботе спать можно. Я тебя провожать пойду, назад вернусь - утро будет. Тогда выйдем.
- Провожать, меня не надо, дорогу знаю, - сказал Барыгин. - Вы мне лучше скажите: почему, деньги на новый интернат жалеете? Интернат старый, в медпункте теснота, а заявок на строительство не даете.
- Не даем, - вздохнув, согласился Калянто и кивнул на Чарэ: - Он знает, почему. Этот год вельботы новые надо, руль-моторы надо, звероферму достроить надо. Это деньги большие берет. Когда сделаем, интернат другой строить можно, целую больницу строить можно.
- Это когда же будет?
- Через два года будет, - подумав, сказал Калянто. И добавил: - Когда другой председатель будет.
- Другой будет, когда выберут, - ответил Барыгин. - А пока тебе придется. Если на исполком тебя с Чарэ вызовем - не удивляйтесь. Акачу виноват, он человек отсталый, но вы больше виноваты - такие вещи скрывать нельзя. Вы скроете, другие скроют - конца не будет. Разве сам не понимаешь?
- Почему? Я понимаю, - Калянто снова кивнул на Чарэ. - Он тоже хорошо понимает..
Больше Калянто не заговаривал о своем снятии, и Барыгин не возвращался к этой теме.
Они вместе покинули контору, пошли по улице. Калянто не мог изменить давней привычке провожать каждого приезжего, а Чарэ просто было по дороге с Барыгиным, он жил в том конце села, где катер бросил якорь.
13
Присевшее за сопки солнце, казалось, втянуло туда же все тепло. Стало холодно, изо рта шел пар. Было светло, как и днем, но воздух приобрел стеклянно-голубоватый оттенок.
- Холодно, - сказал Барыгин и потер озябшие руки.
- Есть немножко, - согласился Калянто, - Два часа холод держится, потом солнце тепло даст.
Еще на берегу, когда несли в медпункт Еттувье, а потом и в конторе Калянто хотел спросить Барыгина, откуда тот узнал о случае в седьмой бригаде, да так и не решился. И лишь теперь спросил:
- Ты как про Акачу узнал? Мы это крепко в секрете держали.
- Я все знаю: и про Акачу, и про тебя, и про всех. На то я и председатель райисполкома, - пошутил Барыгин.
- Все знать не можешь, - сказал Калянто.
- Почему? Вот Рыпель, например, говорит: он твою Репелетыне не знает. А я знаю. Был когда-то в третьей бригаде, говорил с ней. Сынов твоих видел.
- Это когда ты в бригаде был? - недоверчиво спросил Калянто.
- Давно, - ответил Барыгин. - Лет десять назад.
- Почему мне не говорил? - удивился Калянто. - Почему не ругал меня?
- А зачем ругать? Я тебя за это ругать не имею права, - серьезно сказал Барыгин, - Я просто спросить тебя могу: где, например, сегодня твоя жена Вуквуна с сыном ночует, если дом на замке, а ключ у тебя в кармане?
От этого вопроса Калянто даже рот приоткрыл - до того он был неожиданным, и так долго собирался с ответом, что Барыгин снова спросил:
- Так где Вуквуна ночует?
- Разве ты видал, когда я замок вешал, ключ в карман ложил? - наконец недоуменно спросил Калянто.
- Видеть не видел, но знаю. Да ты не удивляйся, это все в районе знают. Если кто в Медвежьи Сопки собирается, его предупреждают: председателя дома не ищи, у него на дверях как раз к твоему приезду замок появится. Как думаешь, верно предупреждают? - усмехнулся Барыгин.
- Не знаю… Может, верно, - ответил Калянто, вконец смутившись.
Впереди на пустой улице маячила фигура. Похоже было, что человек топчется на месте.
Однако Коравье не топтался на месте. Он возвращался от Пепеу и шел так, как позволяли его больные старые ноги. Через каждые тридцать - сорок шагов Коравье садился на землю и отдыхал. Собака брела за ним, отдыхала вместе с ним и не всегда охотно и сразу поднималась, когда поднимался Коравье.
Коравье опять присел отдохнуть. К нему подошли трое. Сперва Коравье узнал своего соседа Чарэ, а потом и Калянто. Третий человек был русский, незнакомый.
Чарэ до того удивился, увидев Коравье, что, вопреки своей молчаливости, заговорил первым.
- Куда ты идешь, Коравье? Как ты сюда попал?
Коравье хотел рассказать, но за него ответил Калянто: