2
У Ивана Даниловича Шаталова действительно желания потрудиться хватило только на четыре дня. А на пятый ему срочно понадобилось съездить в район. Очки разбил, что ли. А там занедужил Данилыч, дня три животом промаялся. Шесть раз английскую соль глотал, прямо на глазах у всех, в приемном пункте больницы. Здоровый человек разве пойдет на такое? Потом надумал лично проверить, как выполняют обязательства по соревнованию бригады и звенья. Везде ведь нужен партийный глаз, а разве один Торопчин за всеми уследит? Да и своя производственная нагрузка у Ивана Григорьевича не маленькая. За все тягло отвечает.
Бригаду Камынина Шаталов проверил и даже кое-кого уличил. На одном участке обнаружил плохо заделанное зерно.
Но с бригадой Брежнева не получилось.
- Зачем тебе утруждаться зря? - ласково сказал Шаталову Андриан Кузьмич. - Кабы я яблони сажал - другое дело. В этом ты достиг. А мы ведь хлеб сеем.
Сильно обиделся Иван Данилович на такие слова. Пожаловался Торопчину. Иван Григорьевич в ответ только рассмеялся, но потом сказал, уже без смеха:
- Брось ты канитель разводить, товарищ Шаталов. Ей-богу, сам в результате окажешься в дураках.
Иван Данилович обиделся еще больше.
- Та-ак… До дурака, выходит, дотянул. Ну что ж, спасибо хоть из колхоза не гоните.
Даже голос изменился у Шаталова. Задребезжал, как треснувший чугун, обычно такой уверенный, густой бас.
Торопчин внимательно поглядел на Ивана Даниловича. На бравом усатом лице отражалось неподдельное расстройство, а небольшие острые глазки увлажнились.
"Вот человек!" - подумал Торопчин и сам почему-то расстроился. Заговорил мягко, по-приятельски:
- Ты прости меня, Иван Данилович. Честное слово, ну никак не хочу я тебя обижать. Но… Вот сколько времени я к тебе присматриваюсь, а ничего не вижу. Понимаешь, нет в твоем поведении твердой линии. А это…
- Есть линия! - сердито прервал Торопчина Шаталов.
- Может быть. - Ивану Григорьевичу, занятому другими заботами, меньше всего хотелось начинать длинную беседу. Да и не любил он ложную многозначительность в разговоре.
Но иначе был настроен Шаталов.
- Есть линия! - вновь повторил он, упрямо мотнув головой.
Оборвать разговор стало неудобно, и Торопчин спросил без особого интереса:
- Тогда объясни, чего же ты добиваешься?
- Правды! - Шаталов выпустил в Торопчина это слово, как артиллеристы говорят, прямой наводкой. Он смотрел уже не с обидой, а с гордостью: "Вот, брат, какой я, Шаталов!" - было написано на усатом лице.
"Ишь ты, куда тебя занесло!" - с трудом удержав улыбку, подумал Торопчин. Но ничего не сказал. Да и что тут скажешь? Не возразишь ведь против такого высокого стремления.
- Понял теперь мое поведение? - спросил Иван Данилович.
- Нет. Окончательно запутался, - искренне ответил Иван Григорьевич.
- Эх ты! - теперь уже Шаталов взглянул на Торопчина снисходительно, - Вот, жалко, не слышали вы все, молодые, как мы с Михаилом Ивановичем Калининым разговаривали в двадцать девятом году.
- Слышал я несколько раз, - поспешил уверить Шаталова Торопчин. Действительно, хотя самого разговора никто из жителей села и не слышал, но рассказы об этом не умолкали уже восемнадцать лет. Вот и сейчас Иван Данилович оседлал вновь своего любимого конька.
- Коммунист - это совесть народная! - вот что сказал мне Михаил Иванович. Поезжайте, говорит, Иван Данилович… Думаешь, вру? - Шаталов подозрительно уставился на Торопчина, уловив на лице Ивана Григорьевича некое не понравившееся ему выражение.
- Нет, так не думаю.
- То-то… Так и назвал - Иван Данилович. И чаем угостил даже. Ай-яй-яй! Вот какие есть люди! - Шаталов, искренне растрогавшись, покачал головой.
Этот разговор Торопчина с Шаталовым произошел в правлении колхоза, куда Иван Григорьевич зашел, чтобы передать в райком по телефону сводку.
Был уже поздний час, тишина. Крошечная керосиновая лампочка освещала только стол да две фигуры, сидящие по бокам стола друг против друга.
- Да, хорошо тебе сказал Михаил Иванович, - задумчиво промолвил, наконец, Торопчин.
- Не одному мне. Нас ведь там, в Кремле, собралось восемь человек. Женщины две прибыли с Полтавщины. Узбек, а может, и не узбек, вот так рядом со мной сидел, в полосатом халате. Тот молчал и все чай пил. Стаканов восемь, никак, выхлебал. Много замечательного сказал нам Михаил Иванович, но это мне больше всего запомнилось. "Смело, говорит, указывайте людям на их недостатки. Разоблачайте перед народом всяких там паразитов". Время-то, знаешь, какое было?
- Правильно, - Торопчин выпрямился, крепко прижал к столу ладони. - Время тогда, Иван Данилович, действительно было другое.
- Значит, по-твоему, сейчас Михаил Иванович сказал бы не так? - нацелившись подозрительным взглядом в собеседника, спросил Шаталов.
- Почему? Проходят десятки лет, меняется жизнь, - она ведь не стоит на месте, но правильное слово не умирает. Не стареет даже. Вот, например, и еще ведь кое-что сказал тебе Калинин.
- Ну-ка, ну-ка!
- "Ты, говорит, Иван Данилович, раз вступил в партию, обязан быть для других примером". Обязан!
- Вон как, - Шаталов сначала даже удивился. Но потом усмехнулся не без ехидности, бочком взглянул на Торопчина. - Будто и ты, Иван Григорьевич, при разговоре нашем присутствовал.
- Неважно. Мне узбек рассказал. Тот самый, что рядом с тобой сидел в халате полосатом. - Иван Григорьевич так уверенно, без тени усмешки, произнес эти слова, что Иван Данилович опешил. Даже усы у него стали торчком.
- Ну, брат, это уж ты того… на ходу супонь подтягиваешь.
Но Торопчин не расслышал слов Шаталова. Он склонил голову, что-то обдумывая. Потом заговорил вновь, подавшись корпусом к собеседнику:
- Тебе нравится обличать людей, а мне другое. Вот сам ты, Иван Данилович, вчера показывал мне, как пшеничное зерно пустило росток. Очень это интересно. Кажется, много ли в нем толку, в этом ростке. Так - ниточки какие-то водянистые, взял и растер между пальцами.
- Из этих ниточек хлеб произрастает! - наставительно прогудел Шаталов, не понимая еще, куда же клонит Торопчин.
- Вот, вот…. И я считаю, что для партии самое дорогое - обнаружить в каждом человеке такие хорошие стебельки и вырастить из них колос. Правда, это задача нелегкая, потруднее, чем та, которую ты себе ставишь. Понял ты меня, Иван Данилович?
Шаталов, конечно, понял. И не согласиться с Торопчиным не мог. Но и поддакивать ему просто надоело. Что же это получается - учит и учит его Торопчин уму-разуму, как будто он не уважаемый человек, а слепой кутенок, которого надо тыкать в блюдце с молоком. Нет, погоди!
- Ну что же - не возразишь, - сказал Иван Данилович с притворным смирением. - Воспитывать людей - дело, конечно, стоящее и для нас с тобой обязательное. Только… только смотри, захиреет твой колос, товарищ Торопчин, если рядом лопух растет!
Попробуй-ка возрази!
Но Торопчин и не стал возражать. Наоборот, даже похвалил Шаталова.
- Очень хорошо ты сказал, Иван Данилович. Действительно, лопухи мы должны выдергивать жестоко.
- Вот-вот. Под корень рубить! - Шаталов решительным движением руки чуть не смахнул со стола лампочку. Хотел было развить свою мысль, но услышал такие слова:
- А начинать с себя.
Опять разговор принял нежелательное направление, повернулся к Ивану Даниловичу острием.
- С себя, - повторил Торопчин. Его худощавое, обветревшее от беспрерывного пребывания на поле лицо стало суровым. Не мигая, смотрели на Шаталова темные глаза. - И только так!
Шаталову вдруг неудержимо захотелось уйти. Вскочил бы да и затопал к дверям. Однако поднялся не спеша. Зевнул, прикрыв рот ладонью, сказал примирительно:
- Заговорились мы с тобой о лопухах не ко времени. В райком-то позвонить не забудь.
Но теперь уже Торопчину захотелось закончить разговор так, чтобы не осталось никакой недоговоренности. Неплохо, конечно, намекнуть человеку сравнением, но иногда еще лучше сказать прямые слова. Так Иван Григорьевич и поступил.
- Разве я могу обличать лодыря, если сам недалеко от него ушел?
Как ни хотелось Ивану Даниловичу прекратить этот нежелательный разговор, но он себя пересилил. Спросил строго, даже угрожающе:
- Это ты про кого?
- Или как я, - Торопчин сказал ясно "как я" и даже повторил: - как я буду бороться со склокой, если сам - склочник, паскудный человечишко!
Почему Шаталову послышалось "как ты" - неизвестно. Но послышалось. А это было уж слишком. Надо же понимать, с кем разговариваешь.
- Кто склочник? - рявкнул Иван Данилович так, что возглас услышали даже две женщины, пересекавшие в эту минуту площадь перед правлением. Женщины, конечно, задержались. Интересно все-таки.
- По радио опять шумят, что ли?
Прислушались.
Раздались еще громкие голоса, а затем с треском распахнулась дверь, и с крыльца правления по ступенькам прогромыхала грузная фигура.
- Данилыч будто, - сказала одна из женщин.
- Он, - подтвердила другая и тут же высказала предположение: - Подрался с председателем, не иначе…. Смотри, смотри, как пустился. В годах человек, а ноги легкие, как у стригуна!
Хотя до драки у Торопчина с Шаталовым разговор не дошел, но, может быть, и близок был к такому завершению.
- Ну, погоди!.. Десять раз поклонишься Шаталову, как отец твой кланялся!
Эти последние слова Иван Данилович выкрикнул от двери. А в следующий момент оказался уже на крыльце.
Поторопился же вот почему.
После оскорбительного, главным образом для памяти отца, выкрика Шаталова Иван Григорьевич так резко вскочил из-за стола, что опрокинул табурет. И сразу же его поднял. Ну, а Ивану Даниловичу вгорячах показалось, что Торопчин табуретом замахнулся. Этого, конечно, не было, но что поделаешь, если так напугался человек.
Из темного угла раздался звонок телефона.
Иван Григорьевич поставил на место табурет. Крепко потер ладонью лоб, что делал всегда, когда волновался. Вновь продолжительнее и требовательнее зазвучал телефон. Торопчин подошел, снял трубку.
- Колхоз "Заря".
- Заснули у вас там все, что ли? - раздался в трубке недовольный голос второго секретаря райкома Матвеева. - Сводку давайте…
3
Хотя праздничное настроение было у всех людей колхоза "Заря", отдыхали в этот день не все.
Многие колхозники работали на своих усадьбах. Еще рано утром промчался на мотоцикле по селу председатель Федор Бубенцов. Он вообще в последние дни был чем-то озабочен и часто выезжал не то в район, не то еще куда-то.
- Не иначе наш председатель новую идею придумал.
- Он такой!
Уже большинство людей в колхозе начало относиться к Бубенцову с уважением.
Не праздновал и Брежнев. Андриан Кузьмич тоже с утра выехал на велосипеде на поле своей бригады разметить делянки. С завтрашнего дня пахари выйдут поднимать пар.
Рано ушел на конюшни и Иван Григорьевич Торопчин. Ему надо было осмотреть всех лошадей и волов, выдержавших за время сева большую нагрузку. За этим занятием и застал его секретарь партийной организации соседнего колхоза "Светлый путь" Павел Савельевич Ефремов.
Торопчину помогали Степан Самсонов и помощник старого конюха - голенастый, круглолицый, по-щенячьи нескладный Никита Кочетков.
Ефремов сел на опрокинутую бадейку, закурил, ожидая, когда Торопчин закончит обследование копыт у молодой, тощей, но веселой и вертлявой кобылки.
- Эть, кокетка!.. Стой! - покрикивал Самсонов.
- Хорош! Заводи, Никита! - звучно хлопнув кобылку по крупу, сказал Иван Григорьевич и повернулся к Ефремову. - Такие-то пироги, Павел Савельевич. Нехорошо, конечно, хвастать, а есть чем. Весь сев провели на своем тягле и ни одной животины не подорвали. Трех, правда, на глину поставил, да одному мерину глюкозу влить придется.
- Наука дает известные достижения, - ломающимся баском пояснил Никита Кочетков, уводя кобылку к станку.
С улицы донеслись перебористые звуки гармоники. Неимоверно высокий, почти писклявый, девичий голос завел:
Где ты, где, трава шалфей?
Болен ленью Тимофей.
Поклонюсь траве шалфею -
Дай припарку Тимофею.
- Ну, никак не угомонятся, - прислушиваясь к пению, одобрительно сказал Самсонов. - А ведь полгода, надо быть, не гуляли. Значит, оттянуло беду.
Ох ты, рожь, ох ты, рожь!
Незаметно ты цветешь.
Русый волос, спелый колос -
Краше цвета не найдешь.
- Прошу, - Ефремов протянул Самсонову кисет. - Вам можно гулять.
- А у вас что - другая губерния?
- Дела другие. На вас, Иван Григорьевич, вся надежда.
- Что такое? - Торопчин с сочувствием взглянул на угрюмое лицо Ефремова.
- Худо, - Ефремов устало и безнадежно махнул рукой, - Слышали ведь небось про наше несчастье. Шесть коней пало за зиму. А и все-то заведение было четырнадцать голов. И сеялок - без одной две. Вот до чего довели колхоз, сукины дети.
- Да, а ведь до войны хозяйство было самостоятельное, - посочувствовал Самсонов. Ну тут же спросил не без ехидности: - А волов ваши, говорят, на суп потратили?
Ефремов ничего не ответил. Крепко затянулся едким махорочным дымом. Потом заговорил раздраженно:
- МТС нас еще подвела. Вспахать, верно, вспахали всё. И целины подняли четырнадцать гектаров. А на культивацию и сев тракторов не дают.
- Правильно делают! - сказал Торопчин. - Не набрали еще наши МТС полную силу. А пока всю землю по району не поднимем, не успокоимся. Нет и не будет у нас пока передышки. А почему - сам небось понимаешь.
- Меня не агитируй. - Ефремов встал, бросил окурок, зло растер его каблуком и сразу начал вертеть новую цыгарку. - Я в партию-то вступил, когда ты еще по-петушиному кукарекал. Ты попробуй бабе-солдатке вдовой, у которой ртов полна хата, а рук две, международное положение растолкуй. Ей пуд картошки дороже всех моих слов. - У Ефремова задрожали руки, посыпался мимо клочка газеты табак. - Ну, нет у меня больше никаких сил, Иван Григорьевич!
- Успокойся, Павел Савельевич. Дай-ка я тебе скручу. - Торопчин взял из рук Ефремова кисет и бумагу. - Ослаб ваш колхоз, верно. А выход один: пока опять всю свою землю не поднимете - не поправитесь.
- Знаю я все это не хуже тебя, - загорячился Ефремов, - Лучше ты мне пятак подай, чем такой совет!
- Пятак мало, - серьезно сказал Торопчин, - Вот мы с тобой сейчас к Федору Васильевичу пройдем, к председателю нашему.
- А где он, председатель-то? - вмешался в разговор Самсонов.
- Опять укатил?
- С утра самого. Моя супруга как раз с ведрами шла, а он как пустит мимо нее на своем трескучем… У Василисы аж ноги подогнулись.
- Это хуже. - Торопчин передал Ефремову кисет и скрученную цыгарку. Чиркнул зажигалкой, дал прикурить и прикурил сам. - Выходит, опять его не увидишь до вечера.
- Ну что ж, придется прийти завтра, - Ефремов усмехнулся. - В акурат как мой отец к попу ходил пуд жита выпрашивать.
- Да… трудно, видать, тебе, Павел Савельевич, приходится, раз ты мне, своему товарищу, говоришь такие обидные слова, - укоризненно сказал Торопчин. - Это совсем голову потерять надо.
- Так и есть, - уныло подтвердил Ефремов. - Вчера к нам приезжал второй секретарь райкома, Матвеев. Побеседовал со мной так, что у меня до сих пор руки трясутся. Знаешь небось какой он… настойчивый.
- Знаю Матвеева, еще бы… Только и райкомовцам сейчас приходится туго. Отчего, ты думаешь, Наталья Захаровна слегла. Да-а… Так что же с тобой делать?
- Нам ведь только сеялок пару, с тяглом, конечно. - Ефремов оживился, взглянул на Торопчина с надеждой. - Поможете если, - вот тебе мое большевистское слово, - в долгу не останемся. Хлебом - хлебом. Будет у нас к осени хлеб. Ведь всю землю подчистую засеять решили. А то на Петровки плотников вам пришлем. Гидростанцию-то нынче пустить думаете?
- Обязательно, - Торопчин даже плохо слушал, что говорил ему Ефремов. - Ну, сеялки отпустить можно. А вот коней?
- Сами ведь с завтрева начинаем пар поднимать. Вот в чем беда, - высказал Ефремову старый конюх то, о чем Торопчин только подумал, а сказать не решился. Не мог Иван Григорьевич отказать в такой просьбе.
- Все равно, - решившись, заговорил, наконец, Торопчин. - Помочь вам надо. Обязаны мы вам помочь. Так, что ли, Степан Александрович?
- Какой же может быть разговор. Муравей - насекомая, а и тот друг дружке помогает, - не колеблясь, примкнул к решению Торопчина и Самсонов.
- При социализме ведь живем, не как-нибудь! - вставил свое комсомольское слово и Никита Кочетков.
- Вот что, Никита, - решив для себя этот не простой вопрос, Торопчин повеселел. - Беги сейчас к Новоселову Андрею Никоновичу, потом к Новоселовой Настасье, к Брежневу, к Балахонову, дядю своего позови… Постой, кто еще у нас в правлении?
- Самого главного-то и забыл, - чай Иван Данилович, - подсказал Самсонов.
- Да, Шаталов, - Торопчин недовольно покосился на старого конюха, - Ну хорошо, позови и Шаталова. Скажи, что Торопчин просил всех немедленно собраться в правлении, понял?
- Разом пригоню! - сказал Никита и затопотал к выходу.