2
Соревнование между бригадами Коренковой и Брежнева в этом году началось поздно. Уже давно окончилась подготовка к севу. Начался и сев. Стали, правда поначалу не дружно, вступать между собой в соревнование звенья. Неожиданно для колхозников вызвал на третий день сева всех пахарей на индивидуальное соревнование Николай Шаталов. И сам в первый же день выполнил норму на сто десять процентов. Процент как будто небольшой, но большего дать трудно, когда среди дня ложатся на пашню обычно послушные быки. И не встанут, пока не подкормятся. А у лошадей на первых же кругах мылится под упряжкой шерсть. А люди?.. На следующий день обошел было Шаталова другой комсомолец, Яков Петруничев. Солнце не склонилось еще к верхушкам деревьев рощи, а Петруничев начал пахать второй гектар. И дал бы процентов сто двадцать пять - сто тридцать, если бы, обессилев, не свалился в борозду. К нему подбежали, но Яков поднялся сам. Отер рукавом выцветшей косоворотки выступившие на лбу бисерные капельки пота и сказал, виновато улыбаясь:
- Не сдюжил… Пить хочется, что ли.
Напился и хотел было пройти еще круг, но не разрешил Торопчин. Иван Григорьевич сказал комсомольцу:
- Иди, Яша, отдохни. Нельзя тебе надрываться, дорогой ты человек. Смотри, и кони у тебя еле на ногах держатся.
- Ничего, Иван Григорьевич, отдохнем. Мать грозилась после работы блинами угостить. Муки ведь нам чуть не пуд дали!
- Иди, иди. И так сегодня ты вышел на первое место.
Вечером маленькая, чуть побольше почтовой марки, карточка Якова Петруничева украсила боевой листок вместе с коротенькой заметочкой о нем. Заметка оканчивалась таким призывом:
"Ребята, деритесь, как Яша, за комсомольскую честь!"
Слова, может быть, и не очень соответствовали смыслу призыва. Труд - не драка. Но дело не в словах.
На другой день в соревнование вступили еще четыре плугаря, из них два пожилых.
Но бригадиры Брежнев и Коренкова пока договора не подписывали. Выжидали, присматривались друг к другу.
И только на пятый день сева, когда бригада Коренковой перевыполнила дневной план по всем показателям, Марья Николаевна, задержала после работы своих людей и сказала:
- Ну, дорогие мои труженики, думается мне, что название "первая" мы с вами не посрамим. Не мешало бы и других подтянуть.
- Правильно, Марья Николаевна! Давно пора Андриану Брежневу хвост укоротить! - такими задористыми и веселыми словами поддержал предложение Коренковой Николай Шаталов. Сынок Ивана Даниловича, очевидно, решил делом подтвердить обещание своего папаши: "Покажем людям, какие такие Шаталовы".
Разговор начался в поле. Раскаленными выглядели облака в лучах уже почти скрывшегося за горизонтом солнца. Остывая, источала пахучую сырость земля. Сбившиеся в тесную группу люди, и кони, и волы, окрашенные отблеском заката, казались отлитыми из красной меди.
А закончился разговор в правлении колхоза, где и был подписан договор на соревнование между первой и второй бригадами. Поздно закончился разговор, потому что даже Брежнев потерял свою обычную невозмутимость и торговался по каждому пункту. Нет, не скоро еще забудет Андриан Кузьмич, как в сорок пятом году оставила его Марья Николаевна хотя и не на "бобах", а все-таки на бобовой культуре - "на горохе".
И вот наступил день, когда можно было подвести итог по первому этапу соревнования - по весеннему севу.
"Значительный мужчина", по выражению Новоселова, Андриан Кузьмич Брежнев сегодня выглядел не так, как всегда. Обычную клетчатую кепочку и мудреный комбинезон с восемью застежками-молниями сменили фетровая шляпа густозеленого цвета и добротный шевиотовый костюм-тройка. В таком виде колхозный бригадир вполне мог сойти и за бухгалтера, и за врача, и за академика. Тем более и лицо у Андриана Кузьмича было чистое и благообразное, и руки не грубые.
Недаром поутру, как только Брежнев неторопливо спустился по ступенькам своего крыльца, колхозники, изучившие повадки старого бригадира, кто сказал, а кто подумал: "Ну Андриан, хорош!"
Причем слова эти относились не к внешности Андриана Кузьмича, хотя он и выглядел недурно, - люди говорили и думали о другом.
Когда Бубенцов, оповещенный Андреем Аникеевым, примчался на мотоцикле к полям второй бригады, две пароконные сеялки, закончив последний круг, с веселым тарахтением сходили с пашни.
- Дивись, председатель, - сказал Брежнев, выждав, пока несколько утих гвалт вспугнутых мотоциклом грачей. - Предполагала наша бригада отсеяться сегодня к вечеру, а управились до полдён.
- Спасибо тебе, Андриан Кузьмич! - крепко пожимая Брежневу руку, сказал Бубенцов.
- Спасибо придется разделить, - Брежнев снял шляпу и достал из нее аккуратно сложенный лист бумаги. - Вот тебе полный отчет. По пахоте - Кропачева отметить прошу и Новоселова Константина. Премировать-то сейчас, конечно, нечем, но отметить надо. По севу - Аникеевых Петра, Андрея, да и Дунюшку можно. Словом, всю твою родню. Теперь из звеньев… - Брежнев на секунду запнулся. - Опять, пожалуй, Самсоновой звено. У Дарьи - что язык, что руки.
- Хорошо!.. Закуривай, Андриан Кузьмич. - Бубенцов сунул бумагу в карман гимнастерки и тем же движением достал оттуда две папироски. - Московские еще сохранились, берег для особого случая.
- Спасибо. Мальчишкой этим не баловался, а теперь и вовсе интересу нет. Хочется, Федор Васильевич, пожить хотя бы лет до ста.
Бубенцов рассмеялся.
- И проживешь при твоем характере. Молодец ты, Андриан Кузьмич. Эх, если бы все люди в колхозе нашем такие были!
- Будут, да не враз. Сознательность, Федор Васильевич, сама не приходит, и кулаком ты ее не вобьешь. Ее, голубь, в человека по зернышку вкладывать надо.
В округлом благочестивом говоре старого бригадира Бубенцову послышалась язвительная нотка. Но взгляд Андриана Кузьмича был доброжелателен. И все его длинноносое, не по-стариковски румяное лицо, опушенное чистенькой бородкой, выражало приветливость.
- По зернышку, по зернышку, Федор Васильевич.
- Ну, на это у меня характера не хватит, - усмехнулся Бубенцов. - Я вон с Камыниным бьюсь неделю, а толку мало. Режет нас третья бригада. А из райкома уже три раза звонили. Сводки ждут. Сейчас поеду, вкачу камынинцам не зернышко, а целый чувал!
- Гнать незачем. К сроку все закончим, - уверенно сказал Брежнев. - Сейчас мои сеялки к Камынину пошли. Разве не приметил?.. И Торопчин оттуда второй день не отходит. Вчера он, слышь, выполнил на плуге больше половины нормы.
- Так, так, - Бубенцов искренне обрадовался. - Смотри, а я сразу и не сообразил, что твоих людей можно теперь перекинуть в третью бригаду.
- Навоз через плетень перекидывают, а не людей. Человек сам идет, - наставительно сказал Брежнев, - Это, Федор Васильевич, запомни. Что ты сейчас не сообразил, мы еще когда обдумали и записали на бумагу. Чтобы друг дружке помогать.
- Правильно, - Бубенцов смутился. Его злило то, что этот длинноносый старик, разговаривая с ним ласково, в то же время подкусывает его и поучает, как мальчишку. Но и возразить было нечего. Он покосился на свой мотоцикл.
- Ты вот что, - как бы угадав желание Бубенцова, сказал Брежнев, - садись на своего коня да спеши к Коренковой. Брежнев, мол спрашивает, помощи не требуется? А то, гляди, и Камынин ее обойдет.
- Ага! - Бубенцов поспешно направился к мотоциклу.
Ехидной улыбочки на лице старого бригадира он уже не видел. И не слышал заключительных слов Андриана Кузьмича:
- Не любишь! А ведь и не такие, как ты, молодцы управлять людьми у людей же учились.
Когда поле второй бригады осталось позади, Бубенцов сбавил скорость и поехал медленно, то и дело останавливая мотоцикл. Пытливо всматривался в работавших колхозников. Бормотал что-то.
Но трудно было определить по жесткому и скуластому, почерневшему и обветренному лицу Федора Васильевича его состояние. А глаза были затенены козырьком низко надвинутой фуражки.
Коренкова вышла навстречу Бубенцову и, широко раскрыв руки, преградила мотоциклу дорогу.
- Стой! Рановато прибыл, председатель. К вечеру - раньше не управимся. Ну, может быть, останется на завтра самый пустяк.
Вот только сейчас Федор Васильевич увидел, что Коренковой разве только по годам сорок лет, что сохранила она и стать, и привлекательность лица, а уж про глаза и говорить нечего. Не у каждой девушки так призывно и молодо синеет из-под темных, чуть раскосых бровей горячая, влекущая к себе жажда жизни.
- Расцеловал бы я тебя, Марья Николаевна! Да не позволишь, пожалуй.
Не столько слова, как взгляд Бубенцова смутил женщину.
- На людях-то! - попробовала она отшутиться, но и сама почувствовала, что слова прозвучали почти искренне.
Нравился Марье Николаевне Бубенцов. Большая, пусть упрямая и дерзкая, но подчиняющая сила была в этом человеке.
- А Брежнев, чудак, помогать тебе собирается.
- Брежнев? - Сначала Коренкова удивилась. Но сразу же удивление на ее лице сменилось испугом. - А он что - тоже заканчивает?
- Уже закончил. Его сеялки пошли к Камынину.
Некоторое время Коренкова молчала, и Бубенцов видел, как за минуту лицо женщины совершенно изменилось. Изменился и голос, когда она заговорила:
- Ну, не хитер бес, а? Еще вчера вечером прибегал ко мне на стан: "Плохо, говорит, у меня, Маша, нипочем к сроку не управлюсь". А сам, суслик старый, так глазами и зыркает. И я-то, дура, уши развесила. Собственными руками борону ему дала. Да еще и кулешом попотчевала. Тьфу! - На лице Коренковой отразилось неподдельное огорчение.
Но Бубенцов не мог сдержать улыбки.
- Ничего, Марья Николаевна, ведь дело-то общее.
Но Коренкову эта фраза не успокоила.
- Общее, общее. Хороши слова, а все не пряники. А ну-ка, если бы ильичевцы вперед нашего колхоза отсеялись, тогда ты чего бы запел?.. То-то вот. Нет, хоть все мы и колхозники, а, видно, каждому охота пусть на столечко, да повыше других быть. И надо было мне, дуре, первой вызвать его на соревнование!
Бубенцов слушал быструю и страстную речь Коренковой с одобрением. И сам подхватил с такой же горячностью:
- Молодец, Марья Николаевна! Это по-моему! Раз поручили тебе звено - сумей так дело поставить, чтобы все звеньевые тебе завидовали. Дали бригаду - дерись за бригаду, не давай никому спуску. Выбрали колхозники меня председателем - не ошибутся. Никому свой колхоз в обиду не дам! Ни изнутри, ни снаружи. Вот лодырей обуздал, теперь другая забота. Знаешь, сколько еще нам должны и соседи, да и район?
- Еще бы! - Коренкова усмехнулась. - Сама сколько раз отвозила одному гороху, другому порося, а следователь и сейчас катается на нашей тележке.
- Вернет! А не вернет, так встречу и посреди поля выпрягу.
- Ты такой! - Коренкова ласково и одобрительно взглянула в лицо Бубенцова.
- А легко мне, думаешь, таким быть? Только начал, а уж многим мое поведение не нравится. Тому же… - Но кому именно, Бубенцов не сказал. Свернул на другое: - Ничего. Придет время, все скажут спасибо. Так или нет?
- Меня ты об этом не спрашивай, Федор Васильевич, - отведя в сторону взгляд, сказала Коренкова.
- Почему?
- Если бы я сама ни в чем не ошибалась. Вот Иван Григорьевич, тот бы объяснил.
- Та-ак, - Бубенцов усмехнулся. - А крепко все-таки Торопчин въелся всем вам в нутро. Молодец, силен. Он и мне столько наговорил, что не знаю, куда и девать его советы. Карманов в голове не хватает. Только, если своего ума нет, чужим, Марья Николаевна, не проживешь. Горшками в печи и то с толком двигать надо. А у меня, у Федора, вон какое хозяйство. За день не обойдешь. Понадобится - не одну тыщу человек прокормлю!
Бубенцов лихо сдвинул фуражку на затылок, обнажив белую, незагоревшую полоску на лбу и седую прядь среди темного, туго закрученного чуба. Привстал и окинул горделивым взглядом окрестности.
Да, велико "у Федора" хозяйство.
Вон они куда протянулись, поля, - чуть ли не до горизонта. Попробуй - измерь!
А людей сколько "на Федора" работает?.. Правда, сразу не увидишь - рассеялись работнички. Кто на зяби, кто на озимых, кто на просе. На картошке, на подсолнухах, на огородах, на бахчах, на ферме… Везде понемногу, а попробуй - собери-ка всех в одно место да посчитай!
Вот он какой, Бубенцов Федор!
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
1
…Не ругай меня, мать,
Все равно не лягу спать.
Притомилась на работе,
Дай хоть ночку погулять.
Прямо посередине улицы выступает комсомольское звено Дарьи Самсоновой. Восемь девушек - все как одна, и все разные - идут в обнимку, плотно прижавшись друг к другу. Так и движутся живым заборчиком.
Но возглавляет это победное шествие все-таки парень. Известно - гармонисту в праздник первый почет. А у Николая Шаталова из-под пальцев будто жаворонки выскакивают и несутся вдоль улицы звонкой многоголосой стаей, кувыркаясь в солнечных лучах, залетая в раскрытые настежь оконца домов.
Высовываются из окон люди. Смотрят, слушают, одобрительно улыбаются.
- Ну, загуляла Дуська - нет на нее удержу!
А девушки идут и идут. Все в ногу выступают, неторопливо, сегодня спешить некуда. Отсеялись!
…Колос тонок, зерен мало,
Настроение упало.
Рожь плохая у звена -
Звеньевая влюблена…
Разные бывают праздники.
Есть во всех календарях дни, которые празднует вся страна. Красные дни, всенародные. Нет в календарях, но записаны в исторических книгах и в народной памяти дни особо торжественные для одной республики, или области, или даже для одного города. Но нигде не записаны и никем не предусмотрены денечки, когда неожиданно среди недели начинает веселиться один колхоз.
В соседних селах тихо и безлюдно. На улице перестарки, дети да телята у колышков. А весь народ в поле - пашут, боронуют, сеют. Да вот перейдите по гремучему мосту речку и увидите, как совсем рядом, на том берегу, трудится народ.
А здесь гуляют!
Не так, правда, как гуляли в довоенные годы, особенно после уборки урожая. Тогда прямо на площади расставлялись столы, а что на столах было! Со всех соседних колхозов приходили гости. Начинали гулять с полдён, а заканчивали ночью, разойдясь по домам, иногда и не в этот день, а на второй или на третий.
Пройдите по селам Тамбовщины и поспрошайте - было так?
И каждый колхозник ответит: было! И почти каждый добавит: и будет! А пока…
Пока совсем не обязательны уставленные блюдами столы, и гости, и большое гулянье. Просто ни к чему сейчас такая пышность.
Прошумело песней по селу комсомольское звено - хорошо! Вот степенно шествует к соседу "покурить" один колхозник, а навстречу идет другой. Остановились, перекинулись парой слов и дальше направились вместе - тоже неплохо. А на той стороне улицы разговаривают о чем-то радующем обеих две женщины: одна в окне, другая под окном; шла с ведрами к колодцу, а завернула до кумы. Значит, не к спеху.
Разве это не праздник?
А вот Васятка Торопчин и еще несколько пареньков-однолетков осваивают велосипед. Одного усадят, раскатят и пустят. А через несколько секунд поднимают с земли - не седока, конечно, а машину. Второй садится, и дальше с грачиным гомоном несется веселая стая. А сбоку трусит, выкрикивая дельные советы, бригадир Александр Камынин.
- Держись, Пашка! Ногами веселей болтай! - Но последние слова совета Пашка слышит, уже распластавшись по земле, как ящерица. Тут уж, как весело ни болтай ногами, не пожжет. А вообще настроение праздничное и у Пашки.
Ну, а около правления колхоза просто оживление. Народу собралось, пожалуй, человек сорок.
Над крыльцом колышется на мягком ветерке красный флаг. Его водрузил сам председатель колхоза Федор Васильевич Бубенцов.
Так полагается.
На узорчатых деревянных перильцах, расходящихся от ступеней крыльца в стороны, укреплены два фанерных листа - два произведения кисти одного и того же художника Павла Гнедых. Хотя по существу над содержанием этих произведений потрудился не один Павел, а много людей из колхоза "Заря", но и хорошую тему надо суметь оформить, а Павлу это, безусловно, удалось. Недаром счетовод Саватеев, работавший у Гнедых подручным, сказал:
- Эх, учить бы тебя, Пашка! Врубель бы из тебя выработался.
- Врубель, а не Врубель, - строго поправил счетовода Павел Гнедых. - Обидно, что золотой краски у меня нет. А учиться я буду.
Правда, одно произведение Павла колхозникам было уже известно, но сейчас оно наполнилось иным содержанием, чем в начале сева. И даже куцые цифры первого дня не портили общего впечатления: "Конец - всему делу венец". А общий итог выглядел весьма внушительно. План по всему колхозу выполнен на сто двенадцать процентов, а по отношению к сороковому году на девяносто два процента.
- Чуток не дотянули!
- Интересно, - колхозник Василий Степунов, после своего несостоявшегося спора с Самсоновой пристрастившийся к точным цифрам, занялся вычислением, - Если в сороковом у нас трудодень потянул без малого четыре килограмма…
Но Степунова прервало сразу несколько голосов:
- Ты, Василий, свою арифметику брось!
- Считать будем по осени.
- Еще цыпленок из яйца не вылупился, а он уже лапшу из курицы нацелился варить.
Еще больше интересовала колхозников вторая композиция Павла Гнедых. По верху фанерного листа прихотливо вилась надпись: "Слава труженикам полей!"
Ниже были расположены портреты тех, кто своим трудом заслужил право красоваться под такой гордой надписью.
Может быть, и недалеко разнесется она, эта слава, а о некоторых не выступит даже за пределы колхоза. А для других и недолговечной будет. Поговорят день, неделю, а там и забудут, если вновь не проявит себя человек. Бывает ведь так нередко.
Но может случиться, что о ком-нибудь заговорят и не только в колхозе. И не только здесь, на крыльце, будет красоваться портрет такого человека, Взять тех же Брежнева, Самсонову, да и звеньевого Кропачева, лично выполнившего за время посевной на плуге больше чем полторы нормы и вместе со звеном подписавшего очень высокие обязательства. А Коренкова Марья Николаевна?.. Ишь ты, как снялась - с улыбочкой! Себе на уме женщина! Обошел ее пока Брежнев, но кто его знает - результат покажет осень.
Но только силен все-таки бригадир - Андриан Кузьмич. Прямо в центре поместился и шляпу наискось надел. На бубнового короля чем-то смахивает. Ох, и башковитый мужик! В районную, слышь, газету его портрет затребовали. А там, гляди, и область заинтересуется.
Стоят колхозники и подолгу смотрят На портреты, веером расходящиеся по фанерному щиту и как бы освещенные желтыми лучами выползающего снизу солнца. Вот она где пригодилась бы Павлу Гнедых, золотая краска. Еще сильнее было бы впечатление. Но и так неплохо.
- Да, добились своего люди. Смотри, Балахонов-то как напыжился. Адмирал, а не кузнец.
- А Ельников Антон?.. Вот тебе и парикмахер!
- Ну и что ж, что парикмахер! Раз потрудился человек на общую пользу - надо уважить.
Стоят колхозники, переговариваются.
- Данилычу-то небось обидно. Четыре дня пахал, а мимо доски попал. А ведь он такое лю-убит!
- Зато сынок его, Николай, удостоился.