- Спасибочки, Марья Николаевна! Отзывчивая ты, всем известно. Зайду, коли так. А за нами не пропадет, - усталость с Балахонова как рукой сняло. - Эй вы, козыри! Чего раскисли? Еще на ночь остаться хотите? - бодро прикрикнул кузнец на ребят.
- А ты, Марья Николаевна, опять за бригаду взялась? - спросил Коренкову один из комсомольцев, низенький, коренастый парень, откидывая на плечо тяжелый молот.
- Не знаю. Посмотрю еще, Володя, - ласково ответила Коренкова и пошла.
- Славная женщина! Что хошь для нее сделаешь, - растроганно сказал Балахонов. Но сразу же понял, что высказался опрометчиво. "Славная женщина", как бы услышав слова кузнеца, задержалась:
- Да, Игнатьич, чуть не забыла. Для меня час не выберешь? Там кой-что подогнать надо.
- Подогнать? - Кузнец покосился на своих подручных. - Вроде я вашей бригаде все изладил.
- То Шаталову, а то - мне.
- Угу… Ну что ж. Так, видно, до осени и не поспишь.
- Вот уж спасибо! Сейчас пришлю с Мокеевым. А управишься, заходи обязательно. Буду поджидать.
- Черт, а не баба! - сказал, глядя вслед неспешно удаляющейся Коренковой, Балахонов. И добавил, вторично согрешив против логики: - Вот посмотрю, посмотрю, да и того… Не век же вдовым ходить. Изюмина!
3
Первый день сева начался, когда солнце только что оторвалось от горизонта, а от реки по оврагам слоился утренний туман.
Федор Васильевич Бубенцов с раннего утра носился по дороге вдоль полей на своем мотоцикле, несмотря на грязь, развивая временами бешеную скорость. Он выглядел необычно, не так, как привыкли видеть его колхозники. Был чиста выбрит, в свежевыстиранной гимнастерке с белым подворотничком. На крутой груди светились и побрякивали восемь боевых наград.
Бубенцов был охвачен тем внутренним, творческим возбуждением воли и энергии, которое невидимыми токами передается окружающим.
Сам некогда прославленный тракторист, он помог сменить подшипник и наладить зажигание на одном из прибывших тракторов. И покинул тракторную бригаду только тогда, когда первый огромный, обвитый цепями пень, гулко хлопая обрывающимися корнями, выворотился из земли. Крикнул весело:
- Эх, раскулачили какого! Ну, ребята, действуй! Чтобы’ через три дня можно было по всей поскотине сеялки пустить.
- Пожалуй, пустишь! - с сомнением сказал бригадир, неприязненно оглядывая утыканную пнями, кое-где заросшую мелким сорным кустарником колдобистую землю.
Трактористы были недовольны такой работой: то ли дело мягкая пахота. Ползет и ползет себе по ровному полю приземистый, вобравший в себя силу сорока лошадей богатырь, погромыхивая гусеницами и отфыркиваясь синим дымком. Играючи тянет целый выводок плугов и борон. Не успеешь оглянуться, а там, где еще утром земля щетинилась колючей прошлогодней стерней и бурела разбросанным перегноем, разостлан уже однотонный, ласкающий взор хлебороба ковер, в котором выше щиколотки проседает нога.
Разве такое не приятно трактористу?
А сеять?.. И еще того лучше! Нацепятся сзади к трактору и культиватор, и сеялок две, а то и три, да еще волокуша. И тарахтит вся эта дружная компания по зяби с утра до вечера. Только успевай замерять!
Но этой весной не то. Даже маломощные по тяглу колхозы, и те стараются использовать нынче тракторы на самых тяжелых работах. Каждый колхоз стремится как можно больше поднять целины и залежей. Хотят колхозники за один год скинуть с плеч проклятое наследие войны и засухи, вернуть во что бы то ни стало хорошую жизнь. В помощь сильно поредевшим, да и отощавшим лошадям и волам запрягают в плуги своих личных коров. А уж в бороны и подавно. Навоз и перегной корзинами от конюшен на поле перетаскивают. Граблями боронуют озими.
Но тот, кто хоть немного разбирается в сельском хозяйстве, легко обнаружит, - что хоть и ослабла за войну техника, хоть и поредели силы, но земля в большинстве колхозов обрабатывается так, как и в хорошие годы не всегда обрабатывалась.
Все это отлично понимают трактористы. Но так уж устроен человек. Не очень радует его тяжелая и неблагодарная работа. Сил положишь много, а эффекта того нет.
Вот почему и сказал Бубенцов бригадиру тракторной бригады:
- Я ведь вижу, чего вам хочется. Только с пирогами придется повременить до осени. Но за мной не пропадет. Понял?
- Понятно все, Федор Васильевич.
4
От трактористов Бубенцов помчался в третью бригаду, о которой беспокоился больше всего.
Старательный и как будто понимающий человек был бригадир Александр Камынин. И встанет он раньше всех, и обдумает все еще с вечера, и людям задание дельно растолкует. А уж суетится, а уж галдит - нет спасения. Но не так работают у него в бригаде колхозники, как надо. Трудятся, правда, - не сказать, что стоят без дела. Спешат даже. А дела не видно.
Вот и сейчас…
- Всю эту полосу еще раз перебороновать придется, Александр Алексеевич. Это что - комья какие! Разве можно по такой зяби сеять?
Бубенцов взглянул на маленькую встрепанную фигурку Камынина, на его потное, озабоченное лицо и посочувствовал:
- Ты бы меньше сам старался, а больше спрашивал с людей. Это чья работа?
- Кропачевой… Ан нет, Поплевина звено.
- Ну-ка, покличь звеньевого.
Камынин сорвался с места, побежал.
- Стригун, - глядя вслед бригадиру, угрюмо пробормотал Бубенцов. Огляделся. Не видно бригады. Разбросались люди по обширному полю - туда, сюда. Вон там пашут. - Одна, две, три… - сосчитал Бубенцов упряжки. А должно быть пять. Там культиватор ползет. Медленно. Когда он обойдет все поле?.. Эх, кажется, зря он тракторы на целину пустил. Тут бы они как пригодились! А все - Торопчин.
Федор Васильевич помрачнел.
- Вот что, друг, - сказал он поспешно подошедшему к нему звеньевому. Поплевин явился один, бригадир отстал где-то. - Если я еще такую мусорную работенку увижу, самого в борону запрягу и прогоню по всей полосе.
- А бригадир смотрел и слова не сказал, - попытался свалить с себя вину звеньевой - высокий, длиннорукий, унылый какой-то мужчина.
- Значит, в два хомута потянете. Только ты на бригадира не ссылайся. Не у Камынина работаешь, а в колхозе!
6
Зато бригадой Брежнева Федор Васильевич остался доволен.
Здесь все шесть плугов бригады, двумя ступенчатыми звеньями, дружно бороздили землю, откидывая тяжелые маслянистые пласты чернозема. За каждой тройкой плугов тянулись бороны. А за боронами шло еще по нескольку женщин, граблями разбивая проскочившие между зубьями комья земли.
Над свежей пахотой, оглашая воздух трескучим гомоном, вились грачи. И беспорядочная суета птиц еще более оттеняла размеренный и слаженный труд людей.
У полосы стояла налаженная пароконная сеялка. Петр Аникеев, ползая на коленях, осматривал и прочищал сошники. Его младший брат Андрей, впервые готовившийся стать погонщиком на сеялке и очень гордившийся этим, деловито обхаживал лошадей, то и дело покрикивая: "Но, балуй!", хотя лошади стояли смирно. Сестра Таисия, семнадцатилетняя девушка, живо напоминавшая Бубенцову его жену Машу, когда та не была еще его невестой, засыпала в сеялку пшеницу. Большая была семья у тестя Бубенцова.
- Никак уж сеять наладились? - спросил Федор Васильевич подходя.
- А что ж… Смотри, земля-то как творог! - солидно отозвался Андрей и без всякой надобности поднял и осмотрел у одной из лошадей заднее копыто.
- Здравствуй, Федор Васильевич, - поднимаясь из-под сеялки, сказал Петр Аникеев. - Вот бригадир наш куда-то запропастился. На озими, что ли, пошел.
- А вы начинайте.
- Ну да! Знаешь, какой он - Андриан Кузьмич. Пока сам не проверит, не выпустит.
- Семейная у вас сеялка, выходит, - приветливо осматривая трех свояков, сказал Бубенцов.
Петр улыбнулся:
- Это что… Если всю нашу семью собрать, весь колхоз обсеять можем.
- Ну да?
- Посчитай сам. Двое в армии. Один в Ленинграде на медицинском. Теперь - Семен в Тамбове. Нас вот трое. Да дома…
- Идет Брежнев! - крикнул Андрей и вновь принялся осматривать упряжку на лошадях.
- Убили еще на фронте. Николая и Сашу, - добавила Таисия.
Бригадир Андриан Кузьмич Брежнев возвращался с озимей раздосадованный, хотя по внешнему его виду это не было заметно.
Там у него произошла стычка со звеньевой Дусей Самсоновой. Несерьезная, правда, но Брежнев, несмотря на показную ласковость, не допускал в бригаде даже малых противоречии себе. Никогда не возвышал голоса Андриан Кузьмич, а люди его боялись и слушались беспрекословно. И очень дорожили своей бригадой, потому что и заработки в бригаде были высокие, и премия обеспечена, да и почет: три года из четырех держал Брежнев первенство по всему району.
А вот звеньевая Самсонова не боялась Андриана Кузьмича. Может быть, потому, что и сама могла быть бригадиром, а уж звеном своим комсомольским командовала так, что любо-дорого! И другие звенья за собой тянула.
Поспорили же сегодня Брежнев с Самсоновой вот из-за чего.
Все женщины бригады вышли на озими с граблями - вручную проводить боронование. Ходили, правда, по озими и конные бороны, по хорошо пригревало солнышко, быстро сохла земля, образуя корочку, и, чтобы ускорить дело, Брежнев решил разделаться с озимыми в два дня, а потом перебросить весь народ на зябь.
Надо было спешить, чтобы не упустить - закрыть весеннюю влагу.
Длинной-длинной цепочкой растянулись по полю колхозницы. Медленно пятились, торопливо орудуя граблями, вновь закрывая землей жухлые и на вид хилые побеги пролежавшей зиму под снегом ржи.
Казалось, что поле опустошается. Но пройдет несколько дней, и на месте увядших стебельков покажутся новые, уже яркозеленые и сильные.
Бригадир, прибывший взглянуть хозяйским глазом, долго наблюдал за работой, сощурив веки. Потом подозвал учетчицу:
- Кого нет, Аннушка?
"Вот черт глазастый", - подумала девушка. Но ответила равнодушно, как бы не придавая значения такой мелочи:
- Самсонова побегла куда-то только что.
- А еще?
"Ну, чисто филин", - это про себя, а Брежневу:
- А еще из Дусиного же звена. Племянница ваша, Андриан Кузьмич.
"Что, съел!"
- Бригадиру привет!
Это сказала возвращавшаяся Дуся. И хотела было пройти мимо, но Брежнев задержал.
- Далеко ли отлучалась, товарищ Самсонова?
- К Камынину в бригаду ходила, товарищ Брежнев. Проверить, как там наши.
- Это какие еще ваши? - Брежнев хоть и был недоволен, но говорил негромко и смотрел несердито. А вот Дуся так не могла:
- Ну, комсомольцы! - ответила она уже резко. И вновь хотела идти. Но бригадир опять задержал.
- Что же они, дети малые, что ли? Присмотреть там за ними некому?
Тут уж Самсонова окончательно рассердилась.
- Тогда объясняйтесь с Иваном Григорьевичем. Он мне поручил проверять всех. Понятно?
- Торопчин мне не указ.
- А мне - указ! - отрезала Дуся. Вскинула на плечо грабли и пошла так решительно, что, если бы и окликнул ее Брежнев еще раз, она бы не вернулась.
Но бригадир не окликнул.
- Скинешь по полдня обеим, - сказал он учетчице и пошел неторопливо, будто гуляя.
Так и к Бубенцову подошел. Поздоровался. И, повернувшись к Аникееву, сказал:
- Начинайте, Петр Алексеевич.
Сеялка пошла на полосу.
- Ну, в добрый час! - Федор Васильевич проводил свояков довольным взглядом и обратился к Брежневу; - Как думаешь, Андриан Кузьмич, управимся к сроку?
- Кто думает, тот не управится. Управится тот, кто дело ладит, - ответил бригадир. - Вот вы с Торопчиным отобрали у меня пару волов, а они сейчас как бы мне пригодились!
- Погоди, волы-то ведь Коренковой.
- Нет, колхозные.
- Так они в колхозе и остались.
- Правильно. На конюшне стоят. А им на поле надо быть. Вот я бы сейчас вторую сеялку пустил. А отсеялся раньше срока - той же Коренковой помог бы. Она, говорят, на соревнование меня вызвать собирается.
Бубенцов обеспокоился. Вопросительно взглянул на Брежнева. Но ничего не мог прочесть на благообразном, носатом, опушенном аккуратной бородкой лице бригадира. Спросил:
- А разве Коренкова не начала еще?
- Тебе, председатель, лучше знать.
Больше Бубенцов ничего не спросил. Повернулся и поспешно пошел к оставленному на грейдере мотоциклу. Резким движением ноги включил мотор и с места рванул на большой скорости.
- То - председатель!
- Еще до свету сам семена раздавал, и вот дивись на него. Не евши, не спавши, стрекочет по полям, как Илья-пророк, и никаких гвоздей.
- На одной ноге, а везде успевает.
Такими одобрительными замечаниями провожали колхозники отфыркивающийся и отплевывающийся комьями влажной земли мотоцикл.
Но раздавались и другие слова. Правда, они произносились не столь явственно, бормотком:
- Черт его носит куда не надо!
- Мелко, говорит, пашешь. Учи! Она, земля-то, вон какая, а скотина некормленая.
- Лучше бы о питании горевал. Сулили ссуду, а дали по зерну с пуду!
Наконец примчался Бубенцов и на поле первой бригады, к Марье Николаевне Коренковой.
Остановил машину и, не выключая мотора, уперся в податливую землю здоровой ногой. Долго смотрел из-под козырька низко надвинутой на глаза выцветшей фуражки танкиста.
Здесь ни пахота, ни боронование еще не начинались.
Низко над землей тянулись едко пахучие дымы десятков больших и малых костров.
Женщины сгребали прошлогоднюю стерню и сорняки с темной, дышащей еще подснежной прелью поверхности пашни. Груды поджигали.
Другие разбрасывали с подвод золу, завезенную из села.
- Кадило раздувают! Не иначе, панихиду служить собираются, - сердито пробормотал Федор Васильевич и выключил мотор.
Сразу стало слышно ярмарочное галдение грачей над недалекой рощей.
- Здравствуй, командир, - послышался из-за спины Бубенцова певучий голос.
Федор Васильевич обернулся и увидел неслышно подошедшую к нему Коренкову.
- Гоняешь все? Смотри-ка, всю спину грязью заляпал. Ну, что скажешь хорошего?
Веселый тон Коренковой не понравился Бубенцову.
- Не скажу, а спрошу. Когда сеять думаешь?
- Сеять? - Коренкова удивилась, а вернее, сделала вид, что удивлена. - С этим не торопись. Разве Торопчин тебе ничего не говорил?
- А что мне Торопчин! Постановление знаешь? Небось, сама расписалась под обязательством.
Рассердившись не на шутку, Бубенцов даже не заметил, что на немолодом лице Коренковой в начале разговора проступила совсем девическая краска смущения, подрагивали губы, утеряли ясную синеву глаза. Коренкова очень боялась этой встречи с председателем. Боялась упреков, пусть даже несправедливых. Но то, что Бубенцов начал разговор в придирчивом тоне, как это ни странно, Коренкову несколько успокоило. Огрызнуться при случае она и сама умела.
- Ты, Федор Васильевич, только не шуми. Если бы я у тебя батрачила - тогда другое дело. А я, слава богу, работаю в колхозе.
- А я отвечаю за колхоз! И приказываю - сейчас же собрать на поле всю бригаду. А не то…
- Ну, ну?
Бубенцов невольно осекся. В глазах Коренковой он увидел точно такое же, знакомое ему выражение, на которое не раз наталкивался при разговорах с Торопчиным: выражение превосходства, появляющееся у человека, сознающего свою правоту.
Издали донесся садкий топот копыт по не очерствевшей еще земле.
К Бубенцову и Коренковой верхом на отощавшем за зиму племенном жеребце подскакал Торопчин.
Иван Григорьевич лихо, по-кавалерийски осадил перед мотоциклом жеребца и сказал:
- Веселись, председатель! Еще нам ссуду дают - продовольственную. Сейчас с райкомом по телефону говорил. Тебе спасибо велели передать, Федор Васильевич. Бубенцов, говорят, весь район взбудоражил. Одиннадцать колхозов наш вызов приняли. Вот завернул!
- А я теперь откажусь, - сказал Бубенцов.
Торопчин, конечно, сразу заметил, что перед его приездом здесь произошла стычка. И причина размолвки ему была ясна. Однако спросил:
- Почему такая перемена?
- Ее спроси, - Бубенцов хмуро кивнул на Коренкову. - На черта годится такая работа, когда каждый хозяином себя чувствует!
- На то колхоз. - Теперь, в присутствии Ивана Григорьевича, будучи уверенной в его поддержке, Коренкова успокоилась и даже взглянула на Бубенцова с вызовом.
И Федор Васильевич тоже был уверен, что Торопчин станет на сторону Коренковой. А это возбуждало в нем и злость и обиду. Бубенцов только было хотел сказать что-то очень резкое, а может быть, и выругаться, но Торопчин его предупредил.
- В чем же дело, товарищ Коренкова, - спросил Иван Григорьевич строго и требовательно. - Когда вы думаете начать сев?
Марья Николаевна вновь смутилась. И даже почувствовала себя несчастной. Ведь Торопчин был первым человеком, который ее понял, вдохнул в нее уверенность. И еще накануне разговаривал с ней так сочувственно, а сейчас смотрит зло.
Коренкова потупилась и ответила очень тихо:
- Завтра… с полдён начнем пахать, а бороновать уже начали, озими.
- А весь план когда выполнить думаете? - так же строго спросил Торопчин.
Если сухой и требовательный тон Ивана Григорьевича на женщину действовал угнетающе, то совершенно другое впечатление произвел он на Бубенцова. Все-таки Иван Григорьевич был единственным человеком в колхозе, которого Бубенцов побаивался и даже, сам себе не признаваясь в этом, считал если не выше, то уж во всяком случае не ниже себя.
И совсем уже успокоили Федора Васильевича последние слова, произнесенные Коренковой:
- Думала я закончить сев первой…
- А сейчас?
Коренкова вновь подняла голову. Взглянула сначала на Торопчина и, неожиданно для себя, увидела на его лице улыбку. Перевела взгляд на Бубенцова. И Федор Васильевич смотрел на нее уже без гнева.
- И сейчас так надеюсь, дорогие товарищи. А что лучше всех посею - говорю твердо!
- Ого!.. Вот ты, оказывается, какая! - Бубенцов с удивлением оглядел Коренкову с головы до ног. Потом повернулся к Торопчину. - Слышал, секретарь? Запиши-ка для памяти!
- Неужели и Брежнева обойти думаешь, Марья Николаевна? - оглаживая тугую шею застоявшегося жеребца, спросил Торопчин.
- А то я его не обходила! - задорно отозвалась бригадирша.
- Ну, навряд, - Бубенцов с сомнением покачал головой. - Андриан Кузьмич человек сильно начитанный, да и по практике силен, даром, что сам лет двадцать уже небось не то чтобы за плуг, а за лопату не берется. И руки, заметь, у него, как у писаря, - гладкие. Непонятный нашему брату человек.