- И подпись-то, подпись-то ваша, - почти умирая, хохочет Иван Иванович.
И Петр Кузьмич хохочет. Закрыл глаза, одной рукой за русые волосы ухватился, а другой отмахивается, будто от мухи, и трясется весь от хохота.
"Бьет смех, как припадочного!" - подумал Прохор Палыч и ничего - абсолютно ничего, ну ни единого нуля! - не понял из происходящего.
Отсмеялись. Пьет воду Иван Иванович и передает стакан Петру Кузьмичу. Напились. Отошел Иван Иванович к окну и смотрит в сад, помрачнел как-то сразу и спрашивает, не глядя на Самоварова:
- С этим и пришел?
- Да. Один подрыв. Никто не помогает - один, как свечка, кругом. Все сам! Чего сам не сделаешь, того никто не сделает. Мошенники и жулики все, особенно бригадиры: снимать надо. Согласовать пришел.
А Иван Иванович будто и не слушает. Сел в кресло, смотрит в середину стола и говорит:
- Что мы наделали? Четыре месяца прошло!.. Ведь вы, Самоваров, что наворочали!.. Молокопоставки просто угробили, поставки шерсти сорвали, контрактацию молодняка проворонили. На носу уборка, а у вас в двух бригадах нет крытых токов, погноите хлеб! Людей с ферм разогнали. Замучили всех ночными заседаниями. Ведь это еще благо, что там золотые бригадиры, хоть в поле-то все благополучно, в чем вы, кажется, неповинны… Эх! Нам колхозники доверяют, а мы? Кого поставили, кого рекомендовали!
Прохор Палыч по своему опыту помял, что наступил момент признавать.
- Признаю! Тяжко мне сознавать всю вину! Допустил ошибку, большую ошибку! И она - вот где у меня!
Он стукнул трижды кулаком по груди, трижды высморкался, посопел, вытер сухие глаза и уже тихо произнес согласно надлежащему в этом случае правилу: - Признаю и каюсь!
А Иван Иванович говорит:
- Да не ваша ошибка, чучело вы этакое! Наша, моя лично!
Прохор Палыч встал и, расставив руки с растопыренными пальцами над галифе, попятился назад в полном недоумении.
- Что, не понимаете? - спрашивает секретарь.
Прохор Палыч мотает головой.
- Тогда и о вашей ошибке скажу. Вот у меня коллективное заявление бригадиров и многих колхозников, просят немедленно созвать общее собрание, пишут о нашем самодурстве. Собрание проведем завтра.
Прохор Палыч снова сел и, кажется, начал кое-что понимать.
- Но это не все, - продолжал секретарь. - Вот акт о незаконном "ко-ко" и "бе-бе" на три тысячи рубликов, здесь и Недошлепкину начислили около тысчонки. Вы даже и акт отказались подписать, Самоваров… Такие-то дела!
Прохор Палыч действительно прогнал какого-то щуплого бухгалтеришку, который все совал ему какой-то акт, но что это за акт, ей-богу, не знает и не помнит. А оно - вот что! И он сидел, тучный, широкий, но непонимающий, опустошенный внутри. Внутри ничего не было!
Иван Иванович продолжал:
- Будем рекомендовать товарища Шурова - агроном!
Прохор Палыч встрепенулся. Он будто опомнился, будто живая струя просочилась внутрь.
- Как? Агроном - председатель? - И вся его фигура говорила: "Мошенника, химика и астронома - в председатели?"
- Да, - ответил секретарь, а Шуров улыбнулся. - О вас же, Самоваров, будем решать вопрос на бюро, что дальше делать. Хорошего не предвижу.
Так бесславно кончилась деятельность Прохора Палыча в колхозе. Не буду описывать, как проходило общее собрание. Каждый знает, как выгоняют колхозники негодных руководителей - наваливаются все сразу и без удержу отхлестывают и в хвост и в гриву, отхлестывают и приговаривают: "Не ходи куда не надо! Не ходи!"
Стал Прохор Палыч нелюдим и задумчив: что-то такое в нем зашевелилось внутри и ворочалось, ворочалось все больше. Удивлялись люди: смирный стал, тихий.
Был суд.
Прохору Палычу дали год исправительно-трудовых работ.
Видел я его еще раз, незадолго до суда, в закусочной. Он сидел за столом с Недошлепкиным, и оба были в среднем подпитии. Лицо Прохора Палыча осунулось, он похудел, глаза стали больше, нос - меньше; одет в простую синюю, в полоску, сатиновую рубашку. Его собеседник был все в той же форме "руксостава" - в черной суконной гимнастерке с широким кожаным поясом, в тех же огромных роговых очках, - такой же, как и был.
- Ну, тебя-то, - говорил Недошлепкин, - волей-неволей надо было снимать - с сельским хозяйством не знаком. Я это предвидел. А за что сняли меня? За что прогнали из партии? За что оклеветали?
Прохор Палыч медленно встал, смотря в одну точку. Глаза его были влажными и красными. Вдруг он сжал зубы, стукнул кулаком по столу так, что задребезжали стаканы, и вскрикнул:
- Убил бы!
Недошлепкин отпрянул всем корпусом, будто от удара в лоб, очки спрыгнули на самый кончик носа, на лысине выступил капельками пот, губы что-то зажевали, он поднял ладонь над головой, будто защищаясь, и прохрипел:
- Кого?
- Себя! Ошибку в колхозе допустил: не туда руль повернул. Каюсь, - заныл он по привычке и склонил голову на грудь. Так Прохор Палыч постоял немного, затем извлек из кармана клетчатый носовой платок и высморкался.
Прицепщик Терентий Петрович
Если вы встретите Терентия Петровичи, то на первый взгляд он покажется вам невзрачным человеком. Маленького роста, щуплый, с короткой русой бородкой, в большом, не по плечам ватнике с подвернутыми рукавами, он посмотрит на вас спокойными прищуренными глазами из-под мохнатеньких бровок. Фуражка ему немного великовата, и козырек всегда чуть набок: мешает глазам. Вы подумаете: ничего, дескать, особенного в этом колхознике нет. Но это далеко не так. В человеке ошибиться легче всего.
Вот если бы вы посмотрели, как относятся к Терентию Петровичу в колхозе, как почтительно все здороваются с ним, то, конечно, призадумались бы, по какой причине такое ему уважение. Ведь даже бригадир Платонов Яков Васильевич при даче наряда так и обращается к нему: "А вам, Терентий Петрович, самому известно, что надо завтра делать".
Терентий Петрович во время сева работает на сцепе двух тракторных сеялок сеяльщиком, во время прополки - на культиваторе, во время уборки на комбайне у соломокопнителя, на сенокосе - управляет агрегатом трех тракторных сенокосилок, при скирдовании - на стогометателе, при вспашке зяби регулирует плуг. В общем точная его профессия - прицепщик.
Замечу, что быть прицепщиком сложных сельскохозяйственных машин не так-то просто. Это не то что прицепил, сел и сиди смотри, как трактор тянет. Вовсе не так! Тут надо знать немало, и знать как следует. Одна только тракторная сеялка имеет больше полутысячи деталей, а сколько есть еще других машин… Настоящий прицепщик, если говорить прямо, - такая фигура в колхозе, от которой во многом зависит урожай. Плохая вспашка или посев сразу отразится на трудодне колхозников. Но Терентий Петрович плохой работы не допустит. Во-первых, он уже дважды был на трехмесячных курсах прицепщиков и дело знает, во-вторых, он исключительной добросовестности человек.
Однажды был такой случай. Пришел Терентий Петрович на дневную смену к тракторному плугу, осмотрел прицеп, дождался, пока тракторист Костя Клюев окончил заливку воды в радиатор, и сказал:
- Глуши трактор.
- По какому случаю? - спросил Костя, недоуменно подняв брови вверх и сдвинув замасленную шапку на затылок.
- По случаю утери лемешка предплужника у пятого корпуса.
- Ерунда-а! - протянул Костя, успокоившись, и поправил шапку. - Поехали!
По молодости и легкомыслию Костя не придавал особого значения такому пустяку, как крошечный лемешок.
- Не поедем. Глуши трактор, и давай в отряд за лемешком, а я тем временем подлажу плуг.
- Дядя Терентий! Да как же так? Илья Семенович за ночную смену полторы нормы дал, а я буду в отряд бегать!
- Будешь бегать, - спокойно подтвердил Терентий Петрович.
- Лучше я попашу с полчасика, а ты сходи.
- Потому тебя и посылаю, что пахать нельзя без важной детали. А уйду - знаю, поедешь.
- Все равно поеду.
- Не поедешь!
- А что ты мне сделаешь? - спросил Костя, глядя на Терентия Петровича сверху вниз.
- Что сделаю? - переспросил Терентий Петрович и поднял глаза на высокого, широкоплечего парня. - Чистиком по заду огрею! - При этом он действительно поднял чистик - длинную палку с лопаточкой на конце - и воткнул в землю рядом с собой, будто для того, чтобы удобнее было при случае схватить.
Терентий Петрович медленно обошел вокруг трактора, затем вынул кисет и стал закуривать. А Костя, покосившись на чистик, у которого стал Терентий Петрович, оглянулся на ворчливо попыхивавший трактор и просительно произнес:
- Ну?
- Я тебе дам "ну"! - будто осердившись, сказал Терентий Петрович и взялся за чистик.
Конечно, ничего такого не могло быть, Терентий Петрович сроду никого не ударил, но большой Костя отошел от маленького Терентия Петровича, заглушил трактор, отчего сразу стало скучно обоим, и с обидой заговорил:
- Полторы нормы дал, а предплужник потерял! Тоже - передовик называется! А я теперь стой бестолку полчаса…
- С этого и начинал бы, - отозвался Терентий Петрович. - Это ты правильно. Доложу директору эмтеэс лично. - Тут он немного подумал. - И председателю доложу. И ты доложи… А со мной плохо пахать не будешь. Понял?
- "Доложи, доложи", "понял, понял"! - волновался Костя. Он тоже обошел вокруг трактора и снова остановился перед Терентием Петровичем.
- Ты слышь, - спокойно тенорком заговорил тот. - Слушай меня, что скажу! - И нагнулся к предплужнику. - Он, лемешок, кладет стерню на дно борозды. Так. Стерня та перепреет, а наверху, значит, будет чистый плодородный слой. Агротехника - первое дело.
Косте это было известно не хуже Терентия Петровича. Но кому нравится молчащий трактор! И Костя горячился.
- Да знаю я это давно!
- То-то и оно! А раз знаешь, то нельзя так, без соображения, говорить: "Все равно поеду". Как это так "поеду"? Ты меня везешь, а я качество делаю. Мы с тобой, Костюха, перед народом отвечаем. Понял? А не так, чтобы трактор ехал - и вся недолга. А что он везет за собой, как везет, что из этого получится на будущий год - будто нам с тобой никакого интереса нет… Глупости!
- Конечно, глупости, - повторил Костя и пошел в отряд за лемешком.
Все знают: там, где работает Терентий Петрович, качество будет отличное. Но почет Терентию Петровичу идет не только из-за его трудовых успехов. Есть и еще кое-что. Вот возьмем, к примеру, выпивку. Люди пьют по-разному, и настроение у них бывает после этого разное: одни становятся смирными, другие, наоборот, буйными, третьи даже плачут, иные пляшут, если случится лишний стакан хватить, - всяко бывает с людьми. Но с Терентием Петровичем ничего этого не бывает. Пьет он очень редко - раза два-три в год, но пьет как следует, крепко, по-настоящему, и случается это только в праздники. К середине такого праздничного дня ноги у него еще вполне подчиняются голове, но уже начинают отчасти с нею спорить. В это время он обязательно одет в черную суконную пару, обязательно при галстуке, в до блеска начищенных ботинках, но все равно костюм ему чуть великоват и ботинки - тоже.
В колхозе "Новая жизнь" в такие дни не только наблюдают Терентия Петровича, но и группами сопровождают его, останавливаясь невдалеке, когда он останавливается. Больше того, иногда он даже обращается к собравшимся с короткой речью. А кто увидит в окно Терентия Петровича в таком состоянии, восклицает: "Петрович в обход пошел!", после чего выскакивает на улицу и присоединяется к сопровождающей его группе.
В тот день, о котором пойдет речь, Терентий Петрович, заложив руки за спину, сначала обратился к собравшимся:
- Товарищи! Не такой уж я хороший человек и не такой уж вовсе плохой. Точно. Но когда крепко выпью, то тогда… - он поднял палец вверх, покрутил им над головой, - только тогда, товарищи, у меня ясность мысли и трезвость ума. Точно говорю!
Язык у него не заплетался, даже наоборот - говорил Терентий Петрович четко, громче обычного, но речь складывалась совсем не такой, как всегда. Это был уже не тихий и скромный прицепщик: что-то смелое и сильное звучало в нем. Он повернулся лицом к хате, против которой остановился, и начал:
- Здесь живет Герасим Иванович Корешков. Слушай, Гараська! - Хотя около хаты никого не было, но Терентий Петрович обращался так, будто Корешков стоял перед ним. - Слушай, что я скажу! Тебе поручили резать корову на общественное питание. А куда ты дел голову и ноги? Унес! Ты думаешь, голова и ноги - пустяк? Три котла студня можно наварить для бригады, а ты слопал сам. Нет в тебе правды ни на грош! Точно говорю. Если ты понимаешь жизнь, ненасытная твоя утроба, то ты не должен тронуть ни единой колхозной соломинки, потому - там общее достояние. А ты весь студень спер, седогорлый леший. Пожилой человек, а совести нет. Бессовестный! - заключил Терентий Петрович и пошел дальше, не обращая внимания на группу колхозников, последовавших за ним на отшибе.
Позади него послышался негромкий разговор:
- Бегал смотреть на Гараську?
- Смотрел. Стоит в сенях, ругается потихоньку, а не вышел.
- Не поздоровится теперь Герасиму от студня.
- Коровьей ногой подавится.
И немного спустя опять спросил первый голос:
- Интересно, куда теперь пойдет Терентий Петрович? В - прошлом году у Киреевых останавливался…
Но Терентий Петрович прошел мимо дома Киреевых и неожиданно остановился у Порукиных. Егор Порукин никогда не был замечен в воровстве, минимум у него давно выработан, поэтому остановка здесь была для всех интересной. Кто бы и что в колхозе ни натворил, народ рано или поздно узнает, хотя виновному и кажется, что все шито-крыто. Однако если о студне разговор по селу был настойчивый, то о Порукине никто ничего не слышал, и нельзя было даже подумать о чем-либо плохом. А Терентий Петрович стал в позу оратора, засунул руки в карманы брюк и заговорил:
- Здесь живет Порукин Егор Макарыч. Давно я хотел до тебя дойти, Егор Порукин, да все недосуг. Слушай меня, что скажу!
Егор Макарыч вышел со двора на улицу и, не подозревая ничего плохого, подошел к группе колхозников.
- Здорово! Чего это Терентий у меня стал?
- А кто ж его знает, - ответило несколько голосов сразу. - Выпил человек - спросу нет.
Терентий Петрович, конечно, видел, что Егор Макарыч вышел из дому, но не обернулся к нему, а стоял так же прямо против хаты и продолжал:
- Нет, ты слушай! У тебя, Егор, корова - симменталка, дает двенадцать кувшинов молока. Хоть ты и говоришь "пером не мажу, а лью под блин масло из чайника", но, промежду прочим, на твои двенадцать кувшинов плевать я хотел "с высоты востока, господи, слава тебе!", как поется у попа. - Тут Терентий Петрович передохнул маленько от такой речи и поправил картуз. - Та-ак! Ни у кого в колхозе такой нет: пять тыщ стоит твоя скотина! А спрошу-ка я: откуда у тебя взялась она? Где ты такую породу схапал?
Вдруг Егор Макарыч решительно зашагал к Терентию Петровичу и, остановившись перед ним, сказал решительно:
- Уйди! - Широкоплечий, в синей праздничной рубахе и хромовых сапогах, он нахмурил брови, прищурил один глаз и сердито повторил: - Уйди, говорю! Плохо будет!
Но тут из кружка молодежи вышел тракторист Костя Клюев. Он стал лицом к Порукину, а спиной к Терентию Петровичу, повел могучим плечом и сказал басовито:
- Не замай, Егор Макарыч. Выпил человек - спросу нет.
Порукин смерил взглядом Костю и, будто убедившись в своем бессилии, плюнул и ушел к себе во двор, хлопнув калиткой.
А Терентий Петрович сначала обратился к Косте:
- Правильно, Костя. Действуем дальше! - Затем продолжал начатую речь: - Нет, Егор Порукин, ты будешь слушать. Так. Года три назад ты взял из колхоза телушку-полуторницу, а отдал в обмен свою. Это точно: в колхоз - дохлятину, а себе - породу. Хоть и поздно об этом узнали, но слушай. Ты за что тринадцатого председателя поил коньячком "три свеклочки"? Ты и Прохору Палычу такой напиток вливаешь. Думаешь замазать? Затереть? Не-ет, Егорка, не пройдет! Ты понимаешь, что этим самым мы колхозную породу переведем? У нас и так недодой молока, а ты махинируешь. Мошенник ты после этого, Егор! Точно говорю, товарищи! - заключил он и пошел дальше.
Молодежь, всегда такая шумливая и неугомонная, во время "обхода" вела себя смирно и тихо. Слушали внимательно, изредка переговариваясь или смеясь негромко.
Иногда и нельзя было не засмеяться. Вот, например, остановился Терентий Петрович против хаты санитарном, фельдшера (фельдшеров в колхозе трое и один врач). Остановился и ухмыльнулся. На крыльце стоял сам фельдшер Семен Васильевич.
- Приветствую, Семен Васильевич! - поклонился Терентий Петрович.
- Здорово, Терентий Петрович.
- Живем-то как?
- Помаленьку. Ничего себе.
- Ну, как: мухам теперь - гроб?
- Гибель. Смерть мухам! - серьезно ответил Семен Васильевич, а сам нетерпеливо то засовывал пальцы за пояс, то вынимал их. Человек уже в годах, больше пятидесяти, с добрым животом, а беспокоится: что же заставило Терентия Петровича остановиться при обходе?
- И комарей душить будем снова?
- Ни одного комара и живых. Малярия теперь тю-тю! Поминай как звали! - пробовал шутить фельдшер, поглаживая рукой красновато-рыжие усы.
- Вот и я говорю: если вы есть врач-муходав или там, скажем, насчет душения комарей, то это тоже хорошо. Муха - она враг народного здоровья: где муха, там бескультурье. Точно. Муходав - это хорошо. Но только зачем же кота отравил, Семен Васильевич? А? Кот - животное полезное для домашнего хозяйства. Вы же сами читали лекцию, что кот - враг мышей, а мышь несет в себе… ту-ля-ремию. Так я сказал? Так. А сам отравил кота мушиным порошком. Нет, так нельзя!
- Так то ж нечаянно случилось. Есть, конечно, вина и наша, неосторожность… На кошкину пищу случайно попала повышенная дозировка.
- А кота-то теперь у меня нет! - воскликнул Терентий Петрович. - Сам-то я мышей ловить не способен.
- Я вам, Терентий Петрович, могу подарить очень хорошего котенка, - уже весело говорил фельдшер, видимо радуясь, что дальше кота дело не пошло.
- Благодарность за котенка! Не обижайтесь, Семен Васильевич! Человек выпивши, словам удержу нет. А что касается того, что вы лично с Матрены Щетинкиной взяли петуха, а с Акулины Степановны - окорок, а с Васильевны - гуся, жирного-прежирного, а Матрена Егоровна принесла вам за женские болезни миску сливочного масла, то об этом говорить не будем. В писании у попа так и записано два лозунга: "Дающая рука не оскудеет" и "Отруби себе ту руку, которая себе не прочит". Бабы действуют по первому лозунгу, а вы, значит, - по второму. Прошу извинения, Семен Васильевич! Об этом говорить не будем. Бывайте здоровеньки!
Семен Васильевич уже пятился задом к двери, шевелил усами, как таракан, бормоча:
- Невозможная личность. Прицепился, как… То-есть, как это самое… Действительно невозможный. - И, наконец, он скрылся в сенях.
Так Терентий Петрович обходил все село, останавливаясь против тех домов, где он считал нужным высказать критические замечания. Критиковал он действительно невзирая на лица и только там, где проступки заслуживали общественного порицания. Чаще всего о таких уже шептались втихомолку, но Терентий Петрович говорил вслух и громко, и никуда уже нельзя было скрыться от невидимого суда народа. Около квартиры секретаря сельсовета он остановился и коротко обличил: