Юркнула в другую комнату, а за ней, взяв пилочку, спокойно последовала Ника. Вполголоса сказала что‑то старухе, и та опять набросилась на неё, но теперь уже шепотом. Рая потихоньку перевела дыхание. Сейчас, после сердитой ругани Фроси, она боялась её меньше, чем вначале.
Вышла Ника, сунула ноги в туфли.
- До вечера, Фрося! - крикнула дружески.
Сырой и свежий дух стоял на лестнице - все до единой ступеньки выдраила Фрося. Поднялись, и тут вдруг Рая почувствовала, как деревенеют ноги: прямо на них двигалась своей надменной походкой знакомая матери, Дунаиха. В фасонистом платье, в бусах, худая и жёлтая, в упор смотрела она на Раю. А та - мимо, тупо глядя перед собой, не здороваясь.
- Матери насплетничает, - процедила она.
- Плюй! Скажешь - с Никой на минутку забежала, за модами. Или там за семенами. Цветы сажать. Фрося - человек, - прибавила она уважительно. - Старая, а макушка варит. Ты только языком не чеши, поняла? Где была, что видела.
- Ты что? - испугалась Рая и с укором посмотрела на неё.
Сочно пахло жареным мясом, уксусом и печёными помидорами. Одной рукой мать помешивала в кастрюле, другой шарила по полке с продуктами. Раскричалась, увидев Раю, - шляется где‑то, а здесь столько дел! - заставила колоть орехи. Потом - чистить картошку, крем сбивать. Гостей любила принять с шиком - поразить богатым столом и оригинальными блюдами. Никакими книгами при этом не пользовалась, но все восхищённо ахали.
- Оденься, не будь неряхой, - предупредила Раю, когда все уже было закончено и сама она устроилась у зеркала. - Человек приехал…
Рая закрыла за собой дверь. Разложила тетрадки и учебники, но в голове - завтрашняя комиссия.
У соседей играло радио. Скрипку, как бы выдвинутую вперёд, в почтительном отдалении сопровождал оркестр. Рая вспомнила, как, полуобернувшись чистеньким личиком, ждала её у своей парты Иванова. Сегодня было это. Неужели сегодня?
Музыка смолкла, начались "Последние известия". Женский голос говорил о сахарной свёкле. Рая читала заданные по географии страницы, а карту не смотрела - лень было возиться с картой. Тянуло к Нике - с Никой она чувствовала себя спокойней.
Первой явилась Алевтина Алексеевна с мужем.
- Запахи‑то, запахи! - проговорила она, тяжело опускаясь на заскрипевший стул. - Опять, чай, стол трещать будет?
- Ну что вы, Алевтина Алексеевна, - польщенно возразила мать, - Сегодня ничего такого. Весь рынок избегала - хоть шаром покати. Думала баранинки достать, бастурмы сделать - помните, вам понравилось в прошлый раз? - черта с два достанешь! К Аристарху ходила - вы же знаете Аристарха–мясника?
Кто в Светополе не знал Аристарха–мясника! Артист, виртуоз, работой которого любовался не я один. Топор в его худой руке с незавершённой татуировкой (пол-якоря) ходил играючи. За ухом - карандаш, на голове - крахмальная шапочка, а в смышлёных глазах - лукавство и внимание. Я помню, как в течение минуты "раздел" он кость, дабы доказать дотошной покупательнице, что соотношение между мякотью и костью не нарушено. Вдохновенная работа! И все же с мясом он расстался - по общепитовской линии пошёл. Не знаю, что это было - подножка или перст судьбы, но слава о его "Ветерке" прокатилась по всему городу. Ни в какое сравнение не шел он с забегаловкой Раиной матери. Именно тут я впервые в жизни откушал пива, и оно мне, сказать по совести, не понравилось. Но вот хозяин заведения Аристарх Иванович навсегда вошёл в мою жизнь. Повесть, которую я написал о нем, называлась "Приговор", но это - по молодости, а стало быть, самонадеянности автора. Теперь я не столь категоричен. Вот и сейчас, рассказав вам о Рае Шептуновой, не стану подводить итоговой черты. Рано… Да и по какому праву?
- Сорин‑то будет? - усмешливо спросила Алевтина Алексеевна.
Мать деланно засмеялась.
- Виктор! - кокетливо позвала она. - Ты не спишь? Смотри, проморгаешь жену.
Виктор смущённо пробормотал что‑то. Худощавый, выглядевший много моложе своей дородной супруги, весь вечер молчаливо просиживал он за столом, редко поднимая с колен большие и тёмные, как у Раиного отца, руки. И мать, и Алевтина Алексеевна, и Сорин подтрунивали над ним - как Ника подтрунивала над мальчишками со двора.
Наверное, она ещё не ушла, Ника. Рая взглянула на часы, поднялась и стала быстро собирать портфель. И тут явился наконец тот, ради которого мать затеяла вечер.
- Михаил Михайлович! - воскликнула она. - Слава богу!
- Извините… Дела задержали, - услышала Рая отрывистый глухой голос и любопытно приоткрыла дверь.
Михаил Михайлович - высокий и стремительный, в буклистом просторном пиджаке, хотя было жарко, - искал быстрыми глазами, куда бы повесить кепку с большим козырьком и тоже буклистую.
- Прошу вас, - сказала мать и взяла кепку. - Все уже в сборе, нет только доктора Сорина. Лучший наш зубной врач.
Рая уложила портфель и, негромко поздоровавшись, скользнула к выходу.
На площадке сразу увидела Иванову - рядом с Жанной, говорят о чем‑то. Рая нерешительно остановилась. Первое же слово, казалось ей, выдаст её - и что была в подвальчике у Фроси, и страх перед комиссией, и все-все… Да и что интересного у них? Опять "штандор", опять "кольцо налицо"… Как только Вадька Конь не скучает с ними?
Обратно побрела. Ушла или не ушла Ника? Если нет, можно пригласить её покататься на качелях. Деньги? Они есть у Раи: до половины нагружена мелочью глиняная кошка–копилка. И мать сегодня не хватится её до самой ночи. Этот буклистый Михаил Михайлович - важная птица, иначе стала бы она ни с того ни с сего, в понедельник, взрываться праздничным ужином?
Держась палисадников, обогнула двор. В низком Никином окне горел свет - значит, дома, собирается: тётя Женя не жгла бы электричество в такую рань.
Снизу окно застилала густая георгинная поросль. Рая встала на цыпочки, по–гусыньи шею вытянула. Ждала: вот–вот мелькнёт на белой занавеске гибкая Никина тень. Она замечательная, Ника! - с ней лишь и можно поговорить по душам. Жаль только, старше Раи.
Почему так медленно растёт она? Жила–жила, а всего тринадцать. Будь она повзрослее, не жалась бы сейчас у сараев. Зашла бы, и вместе отчалили бы в парк. Потом - ресторан, шампанское, тот самый дяденька с усиками… Играет джаз, и она, склонив голову ему на плечо, танцует в туфлях на тонких каблуках… Жарко! Интересно, есть ли в ресторанах мороженое? Сразу десять порций заказала б себе -- шоколадное, пломбир, эскимо… Мужчина с усиками, поклонившись, преподносит розы - полураспустившиеся, как у Фроси на столе. Она благодарно прикрывает глаза. Её видит Иванова и ужасно завидует ей, но Рая не обращает на неё внимания. Сане кивает. Он тоже здесь и тоже восхищённо смотрит на неё, но подойти боится…
Наконец, Ника вышла. В новом светло–жёлтом платье была она. Пригнувшись, Рая побежала к своему дому и оттуда негромко окликнула её. Ника пошарила глазами, увидела и придержала шаг, но не остановилась.
- Гулять? -бойко спросила Рая, приноравливаясь к её ломкой походке.
Ника удивленно глядела на неё, и Рая почувствовала, что запыхалась.
- Чего это ты?
Рая беспечно засмеялась.
- Так просто. Вечер чудесный! - И сладко вздохнула. На площадку не смотрела, но глаза сами выхватили голубую кофту Ивановой. - Тебе идёт этот цвет, - кивнула она на лимонное Никино платье. - Давно сшила?
- На той неделе. Юбка длинновата.
Рая поотстала на шаг и посмотрела юбку.
- Немножко, - согласилась она, - А ты куда, в парк? - И тут же вспомнила, что парк выходной сегодня. Засмеялась. - Понедельник - я и забыла. Вчера на море ходили. Твой знакомый неплохо гребёт, между прочим.
Ника, не останавливаясь, зачерпнула у Савельевны семечек. Та что‑то проворчала вслед. Поделится или не поделится? - ждала Рая, а сама не умолкала ни на секунду. Ника молча отсыпала ей немного.
- А ты куда? - спросила она, уже на углу.
Рая засмеялась.
- Никуда. Так просто, подышать. Ты иди, пока! - И подморгнув, прибавила: - Не теряйся там!
У себя в палисаднике сидела, возле сливы, которую так и не попробовала в этом году. На площадке кричали и смеялись - это мы играли в "кольцо налицо". Уже совсем стемнело, и Жанну с Шуриком позвали домой. Потом - меня. Я поогрызался, поогрызался, но пошёл: бабушка была непреклонна. Проходя, раздосадованный и голодный, мимо Раиного садика, удивился, что она тут, а не с нами.
- Ты чего? - и даже приостановился.
Она усмехнулась и не снизошла до ответа.
Дольше других оставались Кожух и Вадька Конь. Курили. Потом и они ушли. Рая поднялась.
В комнате было шумно и душно. Майя, сменщица матери, держала в вытянутых пальцах длинную папиросу. Блестя золотыми зубами, что‑то лукаво говорила Михаилу Михайловичу.
Все смолкли, увидев Раю. Смолкли и смотрели на неё так, будто любовались ею. Делали хозяйке приятное…
- Раиса, - сказала мать плывущим голосом. - Мой руки и садись ужинать. - Можете, дескать, сколько угодно восхищаться моей дочерью -- поблажек не будет.
Рая молча вышла в коридор, ополоснула под рукомойником руки, а когда вернулась, мать уже завела обычное: голоса у Раи нет, но слух прекрасный - и, в общем‑то, выходит недурственно. Она гордилась, что есть у неё такое слово - недурственно.
- Но уж свою‑то дочь я знаю, - продолжала она, накладывая Рае салата. - При посторонних ни за что не поёт - это её принцип. Разве что Михаил Михайлович попросит.
- Опять ты! - буркнула Рая.
- Раиса! Как ты разговариваешь с мамой?
- А ты не приставай.
- Раиса! - удивилась мать. - Что с тобой сегодня?
Рая, пристроившись на кушетке, молча взяла вилку.
- Любопытно послушать, очень любопытно! - отрывистой скороговоркой произнёс Михаил Михайлович. - А вы разве не нальёте ей для аппетита?
Рая насторожилась.
- Михаил Михайлович! - с кокетливым укором протянула мать. - Вы хотите мне испортить ребёнка.
Михаил Михайлович живо поднял руки.
- Избави боже! Но немного шампанского, да ещё на ваших глазах… Лично я своему позволяю.
- Как, у вас сын? - радостно удивилась мать. - Что же вы не похвастаетесь? Сколько ему?
- Четырнадцать.
- Ну–у, совсем большой мальчик.
- А папа ещё так молод, - вставила Майя и, глядя на него сбоку, отпила из фужера воды.
Михаил Михайлович задержал на ней свой насмешливый быстрый взгляд и значительно покашлял. Все с готовностью засмеялись. Рая подвинула тарелку и стала есть. Прямо перед ней возвышалась посреди стола бутылка с горлышком в серебре.
Сорин, требуя тишины, похлопал в ладоши и предложил в честь этого выпить (Рая так и не поняла, в честь чего). Всем налили. Тут Михаил Михайлович опять вспомнил о Рае.
- Все же вы зря так строги с дочерью. Зря! А ещё хотите, чтобы она спела нам.
- Случаев смерти от шампанского не зарегистрировано, - сказал Сорин. - Я говорю это как врач.
- Александр Григорьевич! - устыдила его мать. - Уж вы‑то знаете мои принципы. Рая, а почему ты молчишь? Разве ты когда‑нибудь пьёшь вино? Скажи Михаилу Михайловичу.
Рая жевала, не поднимая от тарелки глаз.
- Раиса, ты меня слышишь?
- Пила, - тихо и внятно произнесла Рая. - На Новый год.
Все громко засмеялись, а Сорин снова захлопал в ладоши. Рая с невозмутимым видом ела салат. Ей налили почти половину фужера, Михаил Михайлович сказал тост, и к ней со всех сторон потянулись бокалы. К ней! Ещё не пригубила, а в голове весело шумело. Пила осторожными глотками - знала, мать следит за ней и, поперхнись она, никогда не нальёт ей больше.
- Я поухаживаю, - вполголоса сказал Михаил Михайлович и положил ей балыка. Рая взглянула на него сбоку, как Майя, и благодарно наклонила голову. Сейчас ей самой хотелось спеть, но никто теперь не просил её, а мать вовсе забыла о ней - доказывала что‑то Майе.
- Вы любите романсы? - негромко спросила Рая Михаила Михайловича. Он не расслышал и наклонился к ней, как наклоняются к ребёнку. Рая подняла голову. - У нас есть цыганские романсы. "Очи черные". И ещё… Можно завести, если не возражаете.
- Не возражаю, - произнёс Михаил Михайлович и улыбнулся ей. - Но, кажется, кто‑то обещал нам спеть.
Рая помнила, что ничего не обещала, но все принялись уговаривать, и она, уступая, вышла из‑за стола.
- Мою любимую, - томно попросила мать.
- "Мишку"?
Мать утвердительно прикрыла глаза. Рая сцепила впереди руки и прокашлялась. Как жалела она, что на ней нет её нового платья!
Лучше всего получился припев:
Мишка, Мишка,
Где твоя улыбка,
Полная задора и огня?
Самая нелепая ошибка, Мишка,
То, что ты уходишь от меня.
Хлопали шумно, но больше петь не просили, а в одиннадцать мать отправила её в ту комнату. Рая разобрала постель и, уже в ночной рубашке, подошла к Марте. Это был подарок отца к Восьмому марта. Первый и единственный раз, когда её поздравили с женским праздником…
Она поправила Марте волосы, осторожно платье одёрнула. Надо бы постирать его или сшить другое - вечернее. Ей представилось, как она нарядит Марту в это новое платье, сделает ей пышную причёску и посадит, как в ресторане, за стол.
В картонной коробке из‑под чешского пива лежали игрушки. Рая отыскала кукольные чашечки, вытащила было, но вспомнила, что в ресторане подают не чашки, а бокалы. Застыла на мгновение. Потом проворно освободила край стола, опустилась, подвернув рубашку, на колени и принялась играть. Не просто тыкала пальцами в воображаемые клавиши - играла, разве что мелодия звучала внутри неё. Как хорошо слышала её Рая! И уже не в ночной рубашке, а в белом длинном платье она, и не кукла Марта внимает ей, а много–много народу.
Стукнула дверь. Испуганно вскочила Рая на ноги. На пороге стояла, держась за ручку, мать. Услышала?
- Ты что делаешь? - недоуменно проговорила она, и Рая сообразила, что ничего не могла она услышать.
- Убираюсь…
Мать прикрыла дверь и подошла ближе. Подозрительным взглядом окинула стол, Марту, коробку из‑под пива. Совсем трезвой была она.
- Ты что делала, я спрашиваю?
Рубашка словно бы растворилась в воздухе, оставив незащищённым её тело. Ей почудилось, мать все уже знает: и про комиссию, и про горбатенькую Фросю. Задвинув под стол коробку, прошла с опущенными глазами к кровати, тихо легла. Мать смотрела на неё пытливо и тревожно.
- Что с тобою? После шампанского, может?
Отрицательно качнула Рая головой. И вдруг ей стало жаль себя, словно она - маленькая одинокая девочка. Простыня, пододеяльник, подушка - все было холодным.
- Замёрзла, - пожаловалась она.
У матери дрогнули губы. Не спуская с Раи обеспокоенных глаз, присела на краешек кровати, положила руку на лоб.
- Болит что‑нибудь?
Рая ответила тихо:
- Ничего не болит.
Шершавой была ладонь, а пальцы согнуты - с утра до вечера в холодной воде.
- Может… Может, обиделась, что я петь тебя?..
Рая качнула головой.
- Устала немного. Иди, а то они ждут тебя.
Но мать не уходила, и её неспокойный взгляд проникал все глубже.
- Иди, - с настойчивостью повторила Рая. Ей опять становилось страшно.
ВТОРНИК
То ли Тепе наврали, то ли врачи, обследуя их класс, ничем таким не интересовались, но Фросины советы не понадобились. Выйдя из директорского кабинета, Рая прошептала онемевшей от страха Тепе, что бояться нечего. Подружка тупо смотрела на неё сквозь толстые очки. Не верила. Да и Рая - тоже. Неужели все страшное минуло и теперь она вновь свободна?
Домой возвращались вместе. Тепа, возбуждённая, трещала без умолку. Какие же они ещё пацанки, раз паниковали так из‑за какой‑то комиссии! Ника бы на их месте и бровью не повела.
- Голова что‑то… - сказала Рая и поморщилась. - Шампанского переборщила вчера. Ты как относишься к шампанскому?
Тепа глядела на неё, соображая.
- Я не пробовала. Я водку пробовала - мне Жуха давал.
Рая покривила губы.
- Водка - гадость. Надо шампанское пить. Нику знаешь? Мы тут в парке с ней были. Двое подкалывались, один с усиками - мороженым все угощал.
Тепа глядела на неё с завистью.
- Если хочешь, пойдём сегодня, - снисходительно предложила Рая. - Монеты есть, покатаемся.
И она наказала загоревшейся Тепе ждать её в семь у входа в парк.
- Только оденься как человек, - предупредила она и окинула взглядом снизу вверх школьную форму Тепы.
Из окон Ивановой доносилась музыка. Невольно придержала Рая шаг. Страха перед врачами не было больше, а ощущение, что между ней и Ивановой все кончено, осталось. И тут вдруг в глубине двора услышала крик матери. Нехорошее предчувствие всколыхнулось в Рае. Быстро пошла она.
- Завтра она у тебя грабить начнёт - тоже смотреть будешь? Пусть грабит, плевать на неё, пусть хоть головой об стенку бьётся, но дочь мою не трогает - так и передай ей. Я ей, паскуде, ноги выдеру - так и передай ей!
На Никину мать орала. Та, подняв от корыта голову, но не в силах спины разогнуть, смотрела на неё равнодушно. Все оборвалось внутри у Раи. Дунаиха…
- Ты бы поинтересовалась - откуда тряпки у неё. За какой шиш по ресторанам шляется. За красивые глазки - думаешь? Попомни мои слова - сгорит она у тебя. Заживо сгниёт, паскуда!
На голове у матери белел узорчатый венчик. Забыла снять, прилетела из "шалмана", бросив все - в неукротимой бешеной ярости.
На Кожухином балконе сгрудились соседи. Мать громкоголосо объясняла им:
- Сама шлюха, тунеядка - мало ей, Райку мою путает. К Фроське повела из двадцать третьего - бандерше горбатой.
- Вечером? - спросили с балкона. - Повела‑то?
- Вечером ещё не хватает! Днём, вчера - знакомая, спасибо, сказала.
Бочком, бочком двинулась Рая назад. У мусорного ящика стояла с синим ведёрком в руке мать Ивановой. Поверх атласного халата был накинут китель без погон.
Тётя Женя не оправдывалась.
- За своей бы смотрела, - всего только и сказала она. - До ночи по двору гоняет.
- Со своей уж я сама управлюсь, можешь не сомневаться. А твою выселю - попомнишь мои слова! За тунеядство не гладят сейчас - как миленькая вылетит!
- Выселяй, - устало проговорила тётя Женя и склонилась над корытом.
Толстая Полина Степановна заметила с балкона Раю и, прежде чем та успела улизнуть, ехидно посоветовала матери, показывая на Раю глазами:
- Вон, побеседуй пока.
С воплем сорвалась мать с места. Рая - от неё. До угла летела что есть мочи и, лишь завернув, перешла на шаг.