Педагог медленно поднял голову.
- Почему?
- Недоволен. Не отметкой единой жив человек.
В отрешённом взгляде появилось любопытство.
- В какой школе он учится?
Ответ последовал тотчас:
- В четвертой. - Лёгкий, беспечный ответ… А сам краем глаза следил за собеседником. Тот ничем не выдал себя. Это ободрило Аристарха Ивановича - именно на такую реакцию и рассчитывал он. - Так вот, в отношении двойной бухгалтерии. - Молчаливая неискренность Педагога придала ему уверенности. - У меня на этот счёт есть некоторые соображения. Считают, надо подавать детям хороший пример. По моему мнению, это чепуха. Надо не пример хороший подавать, надо жить хорошо. Хорошо жить. И не только на глазах ребёнка - всегда. Именно всегда. В этом суть.
Педагог помалкивал, но Аристарха Ивановича беспокоил его пустой стакан. В любое мгновение, не дослушав, не поняв мысли, мог отправиться за вином.
- Если вы на работе один, а дома другой - ребёнок учует это. Непременно! Я вам больше скажу, - продолжал Аристарх Иванович с тонкой улыбкой. -Если вы только подумали сделать подлость - не сделали, только подумали, - ребёнок и об этом узнает. Бесследно ничто не проходит. Остаётся на вашем лице. Или в вашем голосе. А потом этим голосом вы говорите сыну о разных благородных вещах.
Аристарх Иванович улыбался, словно все это не имело лично к нему никакого отношения. Так, досужие мысли… Серьёзность, с какой слушал Педагог, наполняла его тщеславной гордостью, но и странно тревожила. Ему хотелось, чтобы собеседник, умный человек, возразил ему, опроверг его банальные истины, предъявил иное, более сложное объяснение всему. Но Педагог молчал.
- Вероятно, вы хотите выпить? - с хозяйским радушием произнёс заведующий. Боялся, клиент сам заговорит о вине.
Рассеянно посмотрел тот на пустой стакан. Взяв его, направился к стойке. Аристарх Иванович с невозмутимым видом оглядел зал. На столах скопились пустые кружки, надо было нарезать хлеб, но он не уходил, а лишь деликатно отвернулся от столика, к которому с предосторожностями пробирался Педагог.
Пробрался. Поставил, не расплескав. Снова взял. Пригубил. Снова поставил. И - на Аристарха Ивановича. Долго глядел, неотрывно, но Аристарх Иванович делал вид, что не замечает. Перекатывался себе с пяток на носки да глядел с улыбкой на азартно жестикулирующего Лира.
- Как вас зовут?
Заведующий павильоном посмотрел с некоторым удивлением - ему ли? - и только после этого учтиво шагнул к столику.
- Аристарх, - сказал он. - Наш папа был претенциозен. - Он произнёс это слово без колебаний - теперь он имел на него право. - Сестра - Маргарита, я - Аристарх.
Педагог не ответил на улыбку.
- А отчество?
- Иванович. Аристарх Иванович Есин.
Он шутливо поклонился. И тут же заволновался - представится ли Педагог? - но тот тяжело опустил взгляд к стакану.
- Вы не пьёте, Аристарх Иванович Есин? - И ответил сам себе: - Разумеется, нет. Иначе бы вы не работали здесь.
- Но почему же? Все в меру…
Педагог, не слушая, продолжал:
- А вам было бы легче, если б вы пили.
Не насмешливо. Совсем не насмешливо. И все же…
- Почему вы решили, что мне трудно?
Длинными жёлтыми пальцами поднял Педагог стакан.
Долго держал перед собой.
- Вы ждёте, чтобы я объяснил вам?
- Отнюдь! - быстро и с нелепым смешком сказал Аристарх Иванович.
Помедлив, с достоинством отошёл. "Он пьян, - твердил себе. - Не надо воспринимать его всерьёз - он пьян".
Невысокий сухонький Лир прямо‑таки лез на верзилу, что норовил без очереди взять пиво. Лира подуськивали. Он выставлял птичью свою грудку и все более хорохорился - пока верзила досадливо не оттолкнул его. Старик упал, полы халата разлетелись, обнажив грязную, не заправленную в штаны рубаху. Вскочив, как ванька-встанька, бросился на обидчика.
Аристарх Иванович, нервничая, бегал вокруг, уговаривал:
- Тише, товарищи, тише! - но на всякий случай держался подальше.
За Лира заступился приземистый лысый мужик в украинской сорочке. Верзила без лишних слов поволок его к выходу.
- Товарищи! - умолял Аристарх Иванович. - Товарищи!
Панически метался по павильону, потом выхватил из кармана милицейский свисток и задребезжал, прикрыв глаза и по–солдатски вытянувшись. Никто не обратил на него внимания. Тогда он выскочил на улицу, призывно засвистел - в одну сторону, в другую. Ни единого милиционера… Побежал, придерживая полы халата, к телефону–автомату. Завернув за угол, остановился с облегчением: навстречу важно шествовал участковый Гринчук.
- Скорей! - крикнул Аристарх Иванович. - Скорей!
Но участковый и не думал поторапливаться. Его флегматичность поостудила заведующего павильоном.
- В прошлый раз стекло разбили, - жаловался он, стараясь идти в ногу с милиционером. - Кружки покололи. Ну их к черту, мне это… -И он выругался своим тонким, срывающимся голосом. Как‑то по–детски получилось - никак не мог освоить это трудное искусство.
Гринчук лениво утихомирил всех. Чтобы не возиться, оставил верзилу в павильоне, а вывел одного Лира. Это было несправедливо: верзила, не пощадивший старика, заслуживал, по крайней мере, той же участи. Опасаясь нового скандала, Аристарх Иванович промолчал. И тотчас подумал, что это трусливое молчание отразится, как и все остальное, на его Игоре.
Педагога не было. Ушел, должно быть, когда началась потасовка. А если нет, если не ушел и видел, как заведующий, что разглагольствовал полчаса назад о высоких материях, скачет, подобно боязливому козлу, вокруг драчунов?
Аристарх Иванович кивнул Гринчуку, и тот привычно двинулся за ним в подсобку. Гринчук был наездником мелким, Аристарх Иванович не слишком баловал его, но сегодня участковый поработал, и потому он налил ему не бочкового суррогата, а бутылочного портвейна. И опять в его сознании протянулась ниточка между сыном и этим расчётливым угощением. Вспомнилось, как холопствовал Игорь перед старшим мальчиком из их двора - тайно таскал из дома сладости и даже деньги, с собачьей услужливостью выполнял мелкие унизительные поручения. И все затем - признался отцу, когда тот накрыл его, - чтобы в случае чего этот сильный мальчик заступился за него.
Недавние собственные рассуждения, молчаливо принятые Педагогом, выглядели теперь куда весомей. Теперь это были не его мысли - чужие, скреплённые чужим авторитетом и лишь совпавшие с собственным его мнением.
Педагог, чьи мысли витают обычно неизвестно где, слушал его философствования с пытливым вниманием, - не оттого ли, что у него тоже есть дети, сын? Эта мысль немного успокоила Аристарха Ивановича. Какое подленькое чувство, понял он. И опять - об Игоре. Неужто даже эта мимолётная нечистоплотность отразится на его сыне?
Гринчук выпил молча и столь же невозмутимо, как только что улаживал скандал. Он не сомневался в своём праве на дармовое вино.
В четверть восьмого Карловна встала, как часовой, у двери, но с десяток клиентов все же прорвалось. Под руку вывел Аристарх Иванович последнего ("А я требую древесины!" - выкрикивал он), и тут‑то началось самое трудное. В опустевшем павильоне, когда никто из посторонних не видит тебя, усталость наваливается всей тяжестью одиннадцатичасовой работы, а предстоит ещё мыть, убирать, чистить, готовить заведение к завтрашнему дню.
Карловна, с трудом передвигая ноги, составила между чанами собранные за день бутылки - завтра сдаст. Попова утомленно считала выручку.
- Восемьсот сорок, - сказала она, закончив.
Почти полтора плана… Прекрасно! Если и дальше пойдёт так, месячный будет числу к двадцать пятому.
- Пиво, - усмехнулся Аристарх Иванович. - В понедельник ещё поеду.
Попова не ответила. Дневная суровость сошла с её маленького лица - опустошённость и трудное женское долготерпение проступили на нем. Такими нелепыми выглядели сейчас её белые кудряшки, её загримированная под родинку бородавка.
Молча положила на чашечку весов три влажные трехрублевки. Аристарх Иванович удивился - это был максимум, который он получал в редкие субботы. По–видимому, Попова учла все - и негаданно жаркую погоду, и то, что он так кстати завёз третьего дня пиво, и ассортимент закуски, и необъяснимо скудные для пятницы визиты наездников - всего два за день: Бухгалтер, которого Аристарх Иванович благополучно низвёл в низший ранг, да участковый Гринчук.
На мгновенье Аристарх Иванович замешкался. Мысль его, юркнув по уже привычному кругу, ткнулась в Игоря. "Так нельзя, - сказал он себе, нахмурившись. - Так можно с ума сойти". Он взял с весов липкие бумажки и, задрав полу халата, сунул их в карман брюк. А что, собственно, случилось? Почему вдруг должно измениться что‑то? Или ему открылось в разговоре с Педагогом нечто новое? Но ведь Педагог молчал, а сам он говорил банальные вещи. Все они и раньше были известны ему - просто никогда не приходило в голову соизмерять их с собственной жизнью. Как‑то не совмещались они - сложная жизнь и эти простые истины.
Карловна, не домыв, обессиленно опустилась на низкий пластинчатый радиатор отопления, вытянула больные ноги в тапочках. Глядела на заведующего и беспомощно, виновато улыбалась.
- Ну что? - недовольно спросил Аристарх Иванович.
- Не могу… Ноги не йдут… - А сама от усталости даже жевать перестала.
На швабру покосился Аристарх Иванович. В дверь постучали. За стеклом стояли двое. Грубые, наглые морды, силящиеся изобразить смирение.
- Закрыто! - по–петушиному выкрикнул Аристарх Иванович и отвернулся от двери.
Попова за стойкой протирала замасленным полотенцем подносы для закуски. Безучастно, размеренно, как машина; в серых глазах темнела равнодушная вечерняя пустота.
Аристарх Иванович, поджав губы, окинул Карловну пытливым взглядом.
- Болят? - неодобрительно произнёс он и перевёл взгляд на её вытянутые ноги. - Что случилось‑то?
- Не йдут, - ласково повторила Карловна.
В дверь опять постучали - негромко, но настойчиво. Аристарх Иванович не обернулся. Ноги у старухи были по–слоновьи толстыми, дряблыми, с разлившимися синими венами. Он прошёл в кабинетик и скинул там халат.
Двое не отходили от стекла. В сомнении стоял Аристарх Иванович посреди зала. Решившись, быстро подошёл к двери, поднял тяжелый крючок.
- Павильон закрыт.
- Бутылочку! Одну только…
- Закрыто! Вы понимаете русский язык?
Но он знал, что они не уйдут, пока хоть кто‑то будет здесь. Взял деньги, вынес им бутылку и сдачу и, не слушая благодарностей, грубо захлопнул дверь. Потом быстро и молча домыл полы, ополоснул руки и ушел, не дожидаясь женщин.
На углу обернулся. Старуха ковыляла на своих подагрических ногах, а Попова, поставив на тротуар клетчатую сумку, возилась с замком.
День здорово прибавил: девятый час, а ещё светло. Во дворах шумно играли дети. Из раскрытых окон доносился запах ванили: к празднику пекли пироги.
Аристарх Иванович прибавил шаг: через полчаса библиотека закроется. Навстречу промчались велосипедисты: парни и девушки, в одинаковых голубых майках. Сразу же Валерка вспомнился - как не отрываясь, по–мужски, пил воду из огромной кружки. Хорошо, что вместе поедут завтра в Громовку, пойдут на рыбалку вместе. Должно же это хоть немного сблизить их - Игоря и Петиного сына!
В библиотеке было светло и пусто, лишь Полковник в полный голос переговаривался с затерянными среди высоких полок женщинами–библиотекарями.
- О–о! - громко обрадовался он Аристарху Ивановичу. - Давненько, маэстро, давненько!
Насторожённо выглянула Антонина Александровна, но, увидев Аристарха Ивановича, по–домашнему улыбнулась и снова скрылась за полками.
Полковник ревниво просмотрел книги, которые принёс "маэстро".
- И как вам? - показал выцветшими глазами на том Симонова.
Аристарх Иванович прикрыл глаза: о чем говорить!
- Точность! - сказал Полковник, подняв палец. - Фактографическая точность.
- Вы воевали там? - будто мимоходом спросил Аристарх Иванович и придвинул к себе ящик с читательскими абонементами.
- Нет. Там - нет.
О чем угодно, только не о себе… Аристарх Иванович нашёл свой абонемент, вынул карточки и стал раскладывать их по книгам.
Дверь открыл своим ключом, но Лиза уже поджидала в коридоре. Честные, преданные глаза… Он скинул туфли, положил книги на туалетный столик, молча в ванную прошёл.
Трудно переносила Лиза размолвки с мужем, особенно подобные сегодняшней, когда даже обедать не пришёл. С его язвой - и есть кое‑как, всухомятку! В ней совершенно не было зла, в Лизе, и она очень любила их обоих - своего не по годам смышлёного сына, упитанного и ласкового, как телёнок, и его отца, самого умного, самого благородного, самого честного человека на свете!
Хмурясь, намыливал Аристарх Иванович руки. В зеркало смотрел, но отражение своё заметил не сразу. Худое нервное лицо… Всегда как бы на страже, всегда готово предъявить нужное выражение. Пренеприятная физиономия!
Несмотря на поздний час, не ужинали, ждали его. Лиза была все в том же засаленном платье, расползшемся сбоку, - сметанно–белое тело выпирало. В ней необъяснимо уживались личная неопрятность и великое тщание, с каким наводила чистоту в доме.
- Воду открыть?
Она произнесла это негромко, как бы про себя; захочет - ответит, не захочет - ну что ж…
Он бросил косой взгляд на светящуюся щель в платье, отвернулся.
- Одеть нечего?
Она смотрела на него, недоумевая, и этот невинный взгляд бесил его. Встал, сам открыл минеральную воду, без удовольствия выпил стакан.
Терпеливым тоном окликнула Лиза Игоря, торчащего, как всегда, перед телевизором. Все подряд глядел -- без разбору, без устали, в ленивом и бездушном любопытстве. Сколько раз Аристарх Иванович раздражённо выключал аппарат!
Против обыкновения, Игорь вышел сразу: дневная ссора с отцом все ещё не была улажена. Не подымая глаз, Аристарх Иванович поливал сметанным соусом паровые котлеты.
- А она? - кивнул он на пустую тарелку Старухи.
- Опять то же самое, - скорбно, с готовностью, пожаловалась на мать Лиза, словно и не было никакой размолвки. - Обиделась, что в церковь не проводила. А когда мне? Целый день не ест…
Игорь насторожённо поднял голову. С заговорщицким видом вылез из‑за стола, снял со сковородки крышку и, водя толстым пальцем, пересчитал котлеты.
- Восемь! - Затем на тарелках сосчитал. - Восемь плюс пять равняется тринадцать. А было четырнадцать! - взгляд его, задев отца, торжествующе остановился на матери. - Одну съела! Я специально сосчитал днём. Она в кровати ест, я видел.
Ликовал… Разве не искупил он с лихвой давешнюю свою провинность?
- Ну вот, - печально сказала Лиза. - А я нервничаю, что голодная. - В голосе прозванивала радость, прозванивала надежда на близкое уже примирение с мужем.
Тупо жевал Аристарх Иванович безвкусную рыхлую мякоть. Ни слова не проронил больше, выпил чаю и ушел в комнату, где работал оставленный Игорем телевизор. Выключил…
Что мог он сказать сыну на его котлетную бдительность? Такие вещи не объясняют, человек чувствует их сам - пусть даже ему только десять. В другой бы раз взорвался, накричал, может быть, ударил. Что толку? Разве помогут слова, если взрослый человек, отец и муж, чей авторитет непреклонен в их глазах, всю свою жизнь лгал и приспосабливался? Все, что он говорил сегодня Педагогу, - правда, и никаких иных, сложных объяснений не существует.
Вот если у дяди Паши Сомова есть сын, то в каком же счастливом согласии живут они! Пусть выпивает, пусть вспыльчив, в чем Аристарх Иванович убедился на собственной шкуре, но и сын, и жена, и все домашние уважают его. И не от слепоты, как здесь, - с ясным сознанием. Мир и любовь царят в доме, и что с того, что нет там особого достатка? Медленным взглядом обвёл комнату. Все, почти все приобретено за недобрые деньги…
- Я включу? - вопросительно произнёс Игорь. -Там передача…
2
По дороге, одна за одной, двигались к Вечному огню колонны школьников. Девочки - в белых фартуках, мальчики - в рубашках. Освещённые солнцем белые живые четырехугольники…
Аристарх Иванович, остановившись, вглядывался в лица ребят. Он знал, что не посмеет даже окликнуть сына, но эта бесправность была приятна ему.
Игоря прозевал - уже шествовали старшеклассники, но все стоял и стоял на краю тротуара. Спешить некуда: на трехчасовой громовский автобус все равно не успеть, - пока кончится митинг, пока сын доберётся домой, поест. Знал бы - ещё часок покрутился в павильоне. Там жарко сейчас: суббота. Корабль, а не хлипкое торговое заведение, переполненный корабль, и ты капитан на нем. Один видишь его целиком, знаешь о нем все и без промедления поспеваешь туда, где трудно…
К своему удивлению, Игоря он застал дома. Уже пообедав, уже переодевшись в выходной костюмчик с короткими брюками, нетерпеливо отца ждал.
- Мы на три поедем?
Аристарх Иванович, не двигаясь, стоял у порога.
- Ваш класс что, не пошёл на митинг?
- Пошёл! - сказал Игорь с гордостью.
- А ты?
- А я отпросился.
- Как отпросился?
- Так! Уезжаем, сказал. Ещё отпрашивались, но только двоих отпустили. Меня и Вальку Домбровскую. Сказал - к бабушке уезжаем, она заболела, сказал.
Хвастался своей находчивостью! Отцовского ждал одобрения…
- А кто тебя уполномочивал отпрашиваться?
Гордость в светлых крупных глазах сменилась недоумением.
- Но ведь ты говорил - на три поедем. - Он не понимал отца, отец снова придирался к нему. - И чего там интересного? Митинг, и все. Венки будут класть. Ты сам говорил - в три поедем.
Сдержавшись, Аристарх Иванович молча прошёл в комнату.
Старуха раскапризничалась - захворала ли, притворилась больной, - но ехать Лиза не могла, и это вконец испортило настроение. По гостям он предпочитал ездить с женой - уверенней себя чувствовал, хотя порой и раздражало её слепое, безоговорочное преклонение. Как втолкуешь ей, что у него и в помине нет тех бесчисленных добродетелей, из‑за которых супруга души не чает в необыкновенном своём муже.
Пока ехали, Петя все об охоте говорил. Тихим, ровным голосом, едва проступающим сквозь шум двигателя. Неловко было ему, что он как бы просвещает Аристарха Ивановича. Вопросительно, виновато улыбался: не надоело? Если честно, скучны были эти похожие одна на другую истории с зайцами и утками, но слушал прилежно, с заинтересованным и несколько удивленным видом - как требовала того его полная охотничья неосведомлённость.
Петя был старше его - давно перевалило за сорок, но к Аристарху Ивановичу относился со сдержанной почтительностью. Тот старался не замечать этого. В человеческом отношении, твердил он себе, Петя выше его, жизнь его пряма и открыта, однако в глубине сознания ютилось необъяснимое, постыдное чувство собственного превосходства. Аристарх Иванович честно подавлял его. Честно, но безуспешно. То чересчур фамильярным был, то переходил вдруг на несвойственный ему грубый "мужской" жаргон.
А вот между Лизой и Петиной Настей насторожённости не было - простое, спокойное добрососедство. Аристарх Иванович ценил их бесхитростную дружбу; Настино уважение к Лизе поднимало Лизу в его глазах.