Сын смотрел на него исподлобья крупными материнскими глазами. Аристарх Иванович прыгнул на берег.
- Представь, у тебя важное донесение, тебе нужно доставить его в штаб, от этого зависит жизнь людей. Представь, ну! - упрашивал он.
- Я так… - выдавил Игорь. - По воде… Я разденусь.
С мольбой смотрел он на отца. Терпение оставило Аристарха Ивановича.
- Нет, ты не пойдёшь так! - Он задыхался, - Сейчас же иди! Сейчас же! - Он сжал кулаки.
Игорь, испуганно косясь на него, двинулся к воде. Несколько мгновений оцепенело стоял перед деревом, затем протянул дрожащую ногу. Сделал несколько мелких шажков, качнулся, замахал руками, хотел повернуть обратно, вскрикнул и плюхнулся в воду.
Аристарх Иванович не помнил, как тоже очутился в воде. Сын барахтался и кричал дурным голосом. Отец норовил схватить его в охапку, но Игорь яростно отбивался, пока не встал вдруг на ноги. По пояс было ему. Он хватал ртом воздух. В расширенных прозрачных глазах зиял ужас. Аристарх Иванович, скользя и оступаясь, потащил его к берегу. Игорь вырвался. Упал на берегу, но тотчас вскочил, с рёвом побежал прочь. С него стекала вода. Аристарх Иванович бросился следом. Догнал сына, но тот, толстый и скользкий, отбивался от него что было мочи.
- Не ушибся? Куда ты? Постой… Куда ты? Я все, я не буду больше…
Изо всех сил упирался Игорь мокрыми руками в грудь отца. Откинув голову, выкрикнул с яростью:
- Гад, гад! Торговец, мясник! Ненавижу тебя!
Толстое белое лицо перекосилось. Он рванулся и побежал - напропалую, через кусты.
- Куда? - пролепетал Аристарх Иванович.
Костёр занялся с первой спички. Игорь, укутанный в Петину куртку, сидел на корточках у самого огня. Бледное, в веснушках, лицо…
Петя ломал о голое колено ветки.
- Жаль, котелка нет! - сокрушался он. Будто и не произошло ничего. Будто затем и тащились сюда - сушить тряпки в километре от места рыбалки.
Валерка, всем туловищем подавшись вперёд, волок сушняк. Под мышкой зажал, а в руке - зелено–белый букетик.
- Ландыши! - обрадовался Петя. - Ну и отлично, ландышей наберём. Это первые самые, не распустились ещё. - Таким словоохотливым Аристарх Иванович ещё не видел его. - Сегодня какое, девятое? Через неделю их полно будет. Место запомни.
Это было обещание повторить вылазку в ближайший выходной. Мальчик сурово посмотрел на отца. Выпустив сушняк, отёр рукавом вспотевшее лицо. Оба работали в майках, и Аристарх Иванович, как ни заставлял его Петя, тоже не надел рубашки. Наскоро обогревшись у костра, взялся за хворост. Выбирал ветки потолще, ломал о колено - аккуратно, чтобы не повредить Петины брюки. Но в костёр не подкладывал: у него было такое чувство, будто он не имеет на это права.
Сели завтракать. Поначалу Игорь стеснялся есть, но потом осмелел. Смолотив яйцо, хотел ещё взять, и в то же мгновение за яйцом потянулся Аристарх Иванович. Обе руки замерли, как бы уступая друг другу. Длилось это не дольше секунды - Петя с сыном ничего не заметили.
Солнце пробило наконец облака, и ненадолго все вокруг засветилось и повеселело.
- Вот и погодка! - скорбно сказал Аристарх Иванович. - Самая ловля.
Петя поглядел на небо. С сомнением покачал головой.
- Лучше дождливая когда.
- Ну, ещё бы! - проговорил Аристарх Иванович. - Особенно - нам. В реке выкупались, теперь под дождичком.
Валерка глянул на него смеющимися глазами. Признался, не утерпев:
- А я думал сперва - вы плюхнулись. С таким шумом.
- Ну как, и я тоже, - важно ответил Аристарх Иванович.
- Спасали! - Валерка захохотал.
Игорь тоже смеялся, рассказывая, кгЦс–почудилось ему, будто ушел глубоко под воду, но взгляд его так и не встретился ни разу со взглядом отца.
В кабину грузовика, который остановил Петя, могли поместиться двое.
- Нет–нет, я в кузов! - запротестовал Аристарх Иванович. - Там ветерок и просторней. Нет–нет…
Он волновался, говоря это,*и в кузов полез первым - только бы не остаться один на один с сыном.
Дома сразу спрятал в кладовку мятую после сушки одежду. Будто уговорившись, матери о происшествии не обмолвились ни словом. А та поддразнивала:
- Я уж думала, уху есть будем, обед не готовила. - Сама же вовсю хлопотала у свежевыбеленной летней плиты. По двору растекался аромат фасолевого супа.
Аристарх Иванович сказал, что пора ехать. Мать растерянно повернула к нему раскрасневшееся лицо.
- Что уж, у тебя и выходного нет?
Каждый раз задавала этот вопрос, и каждый раз он лаконично отвечал: "Работа".
Мать вздохнула. Ну пусть хотя бы Игорь останется, вечером она посадит его в автобус… У Аристарха Ивановича стыдно и радостно забилось сердце.
- Ради бога. Если только уроки сделал.
Сын повернулся, но взгляд его не дополз до отцовских глаз, вздрогнул, убежал.
- На воскресенье не задают…
Выпив тёплого молока - маленькими, успокаивающими язву глотками, Аристарх Иванович поднялся. Одновременно с ним, продолжая рассказывать что‑то, встала из‑за стола мать. Он хмурился и мешкал. Долго поправлял перед зеркалом рубашку.
- Ну, чтоб не поздно, - выговорил наконец и скользнул по сыну взглядом.
- На семь десять автобус, - тотчас с почтительностью ответил Игорь.
Аристарху Ивановичу стало вдруг жаль мальчика. Он кивнул и вышел.
У калитки мать, смолкнув, обняла его, прильнула - горячая, мягкая, маленькая. И в то же мгновение живая, какая‑то детская обида затопила Аристарха Ивановича. Словно бы не десятилетний сын оскорбил его, а чужой, взрослый человек.
Он поцеловал мать и, быстро отвернув лицо, зашагал прочь.
* * *
Блеск орденов и медалей, возбуждённые голоса, возбуждённые лица - празднично выглядел павильон. Пиво ещё не кончилось, но бело–зелёная струя фыркала, пропадала, снова фыркала. Очередь нервничала.
На витрине оставалась лишь потемневшая сельдь с винегретом, и Аристарх Иванович, преодолевая усталость, взялся за закуску. Торговать ещё три часа, пива - последние капли, а вино без закуски не пустишь, тем более в праздник. Ноги болели, и он работал сидя. Нарезал сыр, колбасу, открыл скумбрию. Консервы считались сугубо витринным товаром, и реализовывать его было вовсе не обязательно, но Аристарх Иванович приноровился использовать все. Он любил, чтобы у него была хорошая закуска, и, пожалуй, единственный из заведующих охотно брал овощи и даже зелёный лук - товар, с которым много возни и который почти не даёт "мяса". В других павильонах ограничивались крутыми яйцами, сыром и сухой колбасой. Пиво - вот из‑за чего шумели баталии.
Гордился Аристарх Иванович, что его заведение выделяется не только ассортиментом, но и внешним видом: цветы в миниатюрных горшочках на стене, элегантная витрина, плакатики с аппетитно нарисованными дымящимися блюдами - он приобрёл их у загадочного субъекта в холодном светлом плаще, заглянувшего как‑то зимой погреться.
Висел и типографский плакат: бутылка шампанского в ведёрке со льдом и бокалы. Но все это - декорация; не держалось в заведении Аристарха Ивановича ни горячих закусок, ни шампанского, ни бокалов. Кружек - и тех не хватало. Но когда‑нибудь, надеялся он, все изменится. Он мечтал о будущем "Ветерка" - тихая музыка, чистота и не вульгарное пиво, прелестей которого он лично никогда не понимал, а сухое вино, коньяк, черный кофе. Клиент тогда тоже станет иным - не посмеет в такой обстановке выругаться или плюнуть на пол. Он непременно заведёт фирменное блюдо - что‑нибудь простое и неожиданное. Некоторые соображения на этот счёт уже были у него…
Из зала доносился монотонный гул. Аристарх Иванович прошёл за прилавок, принялся аккуратно раскладывать тарелки в витрине. Что‑то заставило его поднять голову. Педагог - прямо перед ним, в очереди, с насмешливой нетрезвой ухмылкой. На груди - орденская колодка. Заведующий подобострастно наклонил голову.
- К нашему шалашу?
Словно кто‑то со стороны, невидимый, распоряжается им…
Пиво кончилось, и очередь растаяла, но зал по–прежнему гудел, полный. Попова вылила в чайник остатки вина, молча поставила пустой кувшин на прилавок. Сунув в бочку шланг, Аристарх Иванович придирчиво оглядел павильон. Педагог пристроился в противоположном конце зала.
- А я с Алексеем Алексеевичем Жигулиным воевал, он меня уж как‑нибудь знает, Алексей Алексеевич, - с жаром говорили за соседним столиком. - В шестьдесят шестом встретился, в Сухуми. Узнал! Двадцать три года прошло, а узнал, первым подошёл. Здравия желаю, товарищ Краков, говорит.
- Ну уж, такую фамилию не забудешь…
Собеседник рассердился.
- При чем здесь фамилия! И. так помнил, слава богу! Двенадцать суток в окопах! Двенадцать, не вылезая! Клин, выступ, - он передвинул по мокрому столу солонку и пустой пластмассовый стакан для салфеток. - Важнейший стратегический объект. Под контролем ставки. Связь прервана, снаряды на исходе, а он, зараза, головы не даёт поднять. Алексей Алексеевич не приказывал мне, нет. "Вот пакет, говорит, не доставим к вечеру - каюк нам". Отчества его я тогда не знал: товарищ майор, как полагается. Выглянул из окопа, а он чешет. Заиграло у меня, чего там! Пополз. Гляжу - консервная банка. Из‑под бычков в томате. Ещё довоенных. Черт её знает, откуда она там. А мне так вдруг бычков захотелось. И тут - дзинь! По баночке прямо. В трёх сантиметрах от меня.
Аристарх Иванович устало присел на бочку. Чем жили бы сейчас эти люди, не будь в их жизни войны? Футболом? Он часто думал об этом и часто жалел, что не родился на два–три года раньше. Не было в его жизни ничего такого, о чем бы он мог с гордостью поведать сыну. Ничего…
Кто‑то приблизился нетвёрдой походкой. Матерчатые мальчишеские туфли Педагога… Бережно нёс он перед собой стакан. Аристарх Иванович сунул руки в карманы халата. Усталость оставила его.
Педагог поставил стакан на пустую, с вывернутой пробкой бочку. Мельком подумал заведующий, что надо бы заткнуть отверстие, иначе в бочку набросают окурков. Он не собирался первым нарушать молчание, но язык, знакомо управляемый кем‑то со стороны, произнёс:
- Без закуски?
Губы Педагога покривились. Ногтем брезгливо оттолкнул обглоданную рыбью голову.
- Вчера, кажется, вас не было? Шекспира читали?
Аристарх Иванович миролюбиво улыбнулся:
- Иронизируете?
- Нет. Я не иронизирую. Я никогда ни над кем не иронизирую. Разве что над собой.
- А что? Бывает повод?
Неплохо! Он опустил заблестевшие глаза.
Педагог внимательно вглядывался в него. Потом осторожно взял стакан, отпил немного. Средний палец был забинтован.
- Бросьте читать Шекспира, - сказал он, снова поставив стакан. - Бросьте. Вам это противопоказано. Шекспир убьет вас.
- Меня? Отчего же?
Его собеседник утомленно прикрыл глаза. Аристарх Иванович скользнул взглядом по наградной колодке.
- Займитесь другим чем‑нибудь. Собирайте спичечные этикетки.
А сам о своём думал. Это задело Аристарха Ивановича сильнее, нежели оскорбительные слова о спичечных этикетках. Его знобило, болели натёртые ноги, а губы его, управляемые со стороны, тонко улыбались.
В кувшине было чуть больше половины. И тут он понял, что не выдержит, что сейчас же, едва кувшин наполнится, скинет халат и уйдет домой, ляжет, укроется с головой тёплым одеялом. Ноги вытянет. Но и что‑то другое, иную какую‑то радость сулил незамедлительный уход отсюда. Он не сразу сообразил, что это, а когда понял, удивился и заволновался. Нынче не придётся брать с весов мокрые бумажки. Нынче он убежит от этого. А до завтра так далеко ещё…
Он посмотрел сбоку на Педагога. Жёлтое, испитое лицо опустившегося человека… По какому праву он разговаривает с ним так! Спичечные этикетки…
- Я спросить вас хотел: вы историю преподаёте?
Это был главный его козырь.
Голубые, плывущие за стёклами очков глаза на секунду протрезвели. Но лишь на секунду. Все тотчас угасло в них, и прежняя пьяная дымка заволокла зрачки. Он взял стакан.
Иной реакции ожидал Аристарх Иванович.
- Я в школе вас видел. - Он не собирается интриговать никого, напротив, он дружески откровенен. - Вы с указкой шли. История, наверное? Или география?
Это было отступление. Лизу напомнил он сам себе. Свою Лизу…
Педагог сосредоточенно допил вино. Повернув голову, несколько мгновений смотрел на заведующего с нетрезвым вниманием. Хотел сказать что‑то, но лишь беззвучно пошевелил мокрыми губами. Медленно и целеустремленно направился к стойке.
Аристарх Иванович закусил губу. Перекатываясь с пяток на носки, не вынимая рук из карманов, с достоинством обвёл взглядом зал.
Он не стал дожидаться, пока кувшин наполнится. Вынул шланг, отнёс кувшин за прилавок и, предупредив Попову, что уже не будет сегодня, ушел домой.
Так было в детстве, так и теперь: просыпаешься - и в первое мгновение не знаешь ни где ты, ни что с тобой. В голове пусто, живёт лишь тело, уютом наслаждаясь, неподвижностью.
Темно… Почему‑то он один в кровати, без Лизы. Что-то тускло отсвечивает… И вдруг, сразу: "Мясник, торговец!" И тоном, тоном каким! Главное - тоном. Не один только минутный гнев тут, о нет! Тут ненависть, которая накапливалась долго. И со всем этим не покончено, все это - не в прошлом, а сегодня, сейчас… Когда пришёл из павильона, Игоря ещё не было, но вот–вот заявиться должен был, и Аристарх Иванович малодушно поторопился лечь.
Двигаться не хотелось. На непонятный тусклый отсвет глядел, пока не сообразил, что это отражается в полированном серванте светящаяся дверная щель. Значит, Лиза не ложилась ещё… А ему почудилось, уже глубокая ночь.
Почему так тихо? Или все спят, кроме Лизы? Сидит в кухне, ждёт, пока он проснётся, чтобы упрекнуть в очередной жестокости к сыну? Уж Игорь не пожалел красок, расписывая своё купание…
Все принимала Лиза в Аристархе Ивановиче: его вспыльчивость, глупые выходки, из‑за которых однажды он уже остался без работы, болезненную страсть к книгам, припадки угрюмой замкнутости, когда за весь день не произносил ни слова, - все принимала и прощала, кроме одного: его отношения к сыну. Игорь был ласков, смышлён, послушен, - она не видела в нем изъянов и оттого не видела справедливости в нервозной строгости мужа. Она любила их обоих, и она готова была пожертвовать собою; собою, но не одним из них.
Аристарх Иванович представил, как, щурясь от света, выйдет сейчас в кухню в синей, обвисшей на нем пижаме. Лиза поднимет на мужа свои честные глаза. Боль и непонимание будут в них. Она давно уже ждёт этой минуты, чтобы вот так посмотреть на него. Не замечая её взгляда, он нальёт в кружку молока, поставит на газ. На столе, заметит, малиновое варенье - Игоря отпаивала, чтобы, не дай бог, не слёг после купания в холодной майской воде.
Аристарх Иванович пошевелился, и тотчас проснулась боль в натёртых ногах. Осторожно сел на кровати. Который час? Вдруг Игорь не спит ещё? На цыпочках подошёл к двери, некоторое время чутко прислушивался. Увидел себя со стороны - жалкого, крадущегося, - распахнул дверь. Не задерживаясь, прошёл на кухню.
Лиза гладила. Она была все в том же расползшемся платье. На столе высилась стопка чистого белья, сверху - вышитая сорочка, в которой ездил в Громовку. Когда успела?
- Выспался? - спросила она с улыбкой удовольствия.
Им хорошо - и ей хорошо…
Он рассеянно обвёл взглядом кухню. На языке вертелся вопрос, но так и не задал его, а, помедлив, спросил другое:
- Игорь спит, что ли?
- Давно. С полдевятого, как убитый.
И опять - удовольствие в голосе: умаялся, спит…
- Я сырники подогрею? Покушаешь?
Он кивнул и направился в ванную - прополоскать сведённый горечью рот. Неужто же сын не проронил ни слова? Пренебрёг жалостью, на которую так падок? Мстительным удовольствием послушать, как мать ругается из‑за него с отцом? Такого не бывало ещё…
Он набрал в рот воды, подержал и вылил. Он знает, почему промолчал сын. Стыдно стало ему. Да–да, стыдно! Ведь отец, требуя от него мужества и терпения, сам был мужествен и терпелив. Ни разу не пожаловался на боль в желудке. Не запросил передышки. Не полез, продрогший, в кабину грузовика. И не только, поборов страх, несколько раз кряду прошёлся по бревну, но чуть ли не сплясал на нем… Сын признал за отцом право быть к нему беспощадным, потому что сначала отец был беспощаден к себе. Это - так, он даже читал где‑то об этом. Аристарх Иванович испытал вдруг радость узнавания, радость похожести собственных ощущений на общепринятые, печатные. "Спокойнее, товарищ Есин, спокойнее, - сказал он себе. - Ничего не изменилось, все по-старому, просто тебе удалось один раз победить себя. Всего раз. Так что ликовать рано ещё".
Лиза освободила для него край стола, поставила сырники и подогретое, с жёлтой пенкой, молоко. Ласково смотрела, как ест он.
- А дядя Федя? Он тоже был?
- Был, - сказал Аристарх Иванович. - - Путёвку достал. На август.
Но она не поняла, как это плохо для него - август. О Маргарите спросила - с дежурной, как полагается, ноткой скорби.
Аристарх Иванович подавил раздражение.
- Все то же.
Лиза вздохнула.
- Пьёт?
Печальный, сочувствующий голос. Но и другое уловил. У неё, Лизы, ровесницы Маргариты, все иначе - и материальное благополучие, и непьющий муж, и здоровье, и сын–отличник.
- Пьёт, - сдержанно ответил Аристарх Иванович. - Так что можете не беспокоиться.
Ему нетрудно было распознать недоброе Лизино чувство: оно было знакомо и ему, оно и в нем жило, переплетаясь с живой любовью к сестре.
- Не знаю, больше, может, не придётся помогать ей. - Он допил молоко и, не подымаясь со стула, поставил стакан в раковину. Лиза молчала. Ждала, пока сам объяснит. - Вчера и сегодня ни копейки не было, -сказал он. Ему хотелось наказать её за недоброе чувство и наказать себя за то, что так легко распознал это чувство.
- Но ты не был вчера…
- При чем здесь не был! Сегодня был… - Он быстро смахнул крошки со стола. - И завтра не будет, и послезавтра - всегда! Сто десять рублей - оклад, и ни гроша больше. План перевыполним - получу ещё тридцатку. Если, конечно, перевыполним, - прибавил он, вспомнив, какие высокие планы дают на лето. - Пивом не побалуют теперь - за пиво давать надо.
Он взял тарелку с вилкой, положил в раковину рядом со стаканом.
- Случилось что‑нибудь? - осторожно проговорила Лиза.
Запахло палёным. С поспешностью выключила она забытый утюг.
- Проживём, - сказал Аристарх Иванович. - Люди живут.
Лиза повторила робко:
- Случилось что‑нибудь?
- Случилось! Каждый день случается, довольно, не будет больше.
Она не понимала его, и - хотя как можно было понять? - это сердило его.
- Что случается?
- Ты считаешь - ничего? Лгать, давать взятки, обманывать людей - все это, по–вашему, ничего?
Она смотрела на него своими честными, своими преданными глазами.
- Акт написали?
Аристарх Иванович едко усмехнулся:
- Конечно! Самое страшное, что могло случиться.
Буркнул, не подымая глаз:
- Утюг остынет.
Она машинально взялась было за утюг, но оставила его.
- Ты так разговариваешь со мной… - Полная шея дёрнулась. И ещё, ещё… Она торопливо отвернулась.