По частям, с трезвым любопытством оценивала она его лицо. Строгие губы, которые, пожалуй, слишком тонки, морщина на лбу, узкий, чуть раздвоенный подбородок. Много седины в густых, не редеющих с годами волосах - и наверху, и в длинных курчавившихся баках. Элегантность не тускнела в нем с возрастом - напротив. Брюки тщательно отутюжены, белоснежный джемпер мягко обтекает горло.
- Ты так пристально разглядываешь меня…
Она узнала и эту интонацию полувопроса, и спокойный точный взгляд.
- Сравниваю тебя с одним моим знакомым.
- Ну и как?
Она пожала плечами.
- Ты дашь фору любому мужчине. - И, предоставив ему право самому решать, шутка это или всерьёз, продолжала тем же бесстрастным тоном: - Ты за Наташей? Мне кажется, она не поедет с тобой.
Он молчал, соображая.
- Почему? - произнёс напряжённо. Именно с ним не поедет - так понял.
- Просто не захочет уезжать из города. Даже с тобой. У неё здесь поважнее дела.
Ей было трудно, когда он так смотрел на неё. Она энергично сняла очки и стала протирать их.
- Возможно, мне это только кажется, - прибавила она.
- Наташа встречается с кем‑то?
- Наташе семнадцать лет.
- Ещё нет… - Иногда он бывал поразительно наивен. Это умиляло её. В такие минуты она чувствовала себя свободной от него - сильная, независимая женщина. Она надела очки и посмотрела на него прямо.
- Все женщины от пятнадцати до пятидесяти лет думают о мужчинах. Твоя дочь не является исключением.
Он не спорил. Он вообще редко вступал с ней в перепалки - не было, кажется, случая, чтобы он выходил из них победителем. В их общие времена он объяснял это спецификой работы: "Ты адвокат, и тебе необходим полемический дар. Судье же он ни к чему. Моё дело - выслушивать стороны".
А выслушивать он умел. Римме казалось даже, что находчивость повредила бы ему - острые на язык люди нередко суетливы.
Озабоченно похлопал он по карманам, ища сигареты.
- Здесь можно дымить?
Вместо ответа она подвинула пепельницу с окурками. Он растерялся:
- Прости, - и виновато протянул пачку.
Прикурив, Римма спросила:
- Как твой сын? Не болеет?
- Нет, ничего. Спасибо… С кем встречается Наташа?
А сын - какие пустяки, стоит ли говорить о нем! Ах, эта его неугомонная совесть, за шесть лет не утихомирится никак. Пора бы! Но что делать, если никак не выходит замуж бывшая жена? "Ради него, что ли, сделать это?" Раз у неё уже была такая возможность. Римма вспомнила жизнерадостного лысого старика математика с жёлтыми глазами, который сделал ей предложение через два месяца после смерти жены. Бр–р…
Павел ждал ответа.
- С кем Наташа встречается? Этого я не знаю. Если хочешь, спроси у неё сам.
- Меня не это интересует. Сейчас десятый класс.
- Отразится ли это на учебе?
Он доверчиво посмотрел на неё.
- Да.
Она пожала плечами.
- Я почём знаю! Ей семнадцать лет. Почти семнадцать, - с иронией уточнила она, вспомнив его поправку. - Через два с небольшим года её мать вышла замуж.
- Надеюсь, у Наташи далеко до этого. - А у самого тревога в глазах.
- Ты так говоришь, будто речь идёт о величайшей трагедии.
- А ты считаешь это за благо? - И тотчас, увидела она, пожалел, что дал втянуть себя в этот никчёмный и опасный спор.
Римма тонкой струйкой выпустила дым.
- Я? - спросила она.
- Да нет, это не имеет значения.
Но она не пощадила его:
- Когда я выходила замуж, я считала это за благо.
Глаза его слегка сузились, но взгляда не отвёл. Кажется, он не так понял её: тогда считала, и она, поясняя, выговорила отчётливо:
- Я никогда не жалела о своём раннем браке.
Ни слова не проронил он в ответ. А она смотрела на него и снова терзалась вопросом, который не давал ей покоя вот уже шесть лет: любил он её? Пустое, запоздалое любопытство.
Двумя глубокими затяжками, одна за другой, докурила сигарету.
- У меня к тебе просьба… - Она старательно вмяла окурок в пепельницу. - Ты куда сейчас? За Наташей?
- Да. - Готовность прозвучала в его ожившем голосе: так редко просила о чем‑то бывшая жена. - Она ведь в два приходит?
- В два. Мне в тюрьму надо. Подбросишь?
Ответить не успел: в комнату ворвалась Света Агыше–ва - в ярком платье, в шляпе. Суббота… Прямо с порога затрещала о чем‑то, но, увидев Павла, растерянно осеклась. Праздничное личико приняло выражение постной официальности.
- Здравствуйте, Римма Владимировна. - И прошествовала, стуча каблуками, к своему столу.
Павел поднялся.
- Я подожду в машине.
Усмешкой отметила Римма его деликатность: ни "вас", ни "тебя".
Двумя руками держа шляпу, смотрела Света на уходящего Павла. Это был не профессионально–бесстрастный взгляд адвоката, а иной - взгляд женщины на мужчину. Римма сбоку наблюдала за ней со смешанным чувством гордости и тоски.
- Кто это?
- Судья из Крутинска. А что?
Света закусила губу.
- Там у нас никаких дел нет - в Крутинске?
Девчонка… Римма устало улыбнулась.
- В Крутинске своя адвокатура.
- Да, конечно. - Она положила наконец шляпу. - Римусь, милая, я к тебе с просьбой. Олега помнишь? Высокий такой, с усиками. Он заходил сюда. Лётчик.
- Помню, - сказала Римма и подумала о Валентине. Тот тоже летал, правда, не на военных самолётах - в Аэрофлоте.
Восторженно щебетала Света о своём Олеге:
- Ваше желание, говорит, для меня закон. Ах, так, говорю, тогда покатайте меня на самолёте…
Это могло продолжаться до вечера, а на улице её ждёт Павел. Римма перебила её:
- Ну а просьба‑то?
- Так я же объясняю. Завтра и в понедельник у него нет полётов, два выходных подряд. Приглашает в Сочи слетать. Сегодня - туда, в понедельник - обратно. Отпустишь меня на понедельник? Римусь, дорогая…
- Что у тебя в понедельник?
- Ничего! Должна прийти одна клиентка, Макарова, раздел дома, но это не срочно.
- Ты ей назначила?
- Я же говорю, это не срочно. Дело на конец сентября поставили. Риммочка, милая…
- Но во вторник быть, - строго сказала Римма. - Никакой нелётной погоды, ни задержек рейсов…
- Умру, но буду! - И в порыве благодарности громко чмокнула Римму в щеку. - А ты сегодня прелесть как хороша! Тебе идёт эта причёска.
- Подхалимничаешь?
- Клянусь! Особенно вот так, в профиль, - коснулась она Римминого подбородка. - Ужасно идёт!
Римма с неудовольствием отодвинула её руку, а самой подумалось, что именно в профиль к Павлу будет сидеть она в машине. Оставшись одна, взяла было зеркало, которое давала утром женщине с мясокомбинатовской брошкой, но помедлила, усмехнулась и убрала его в стол.
Павел довёз её до тюрьмы - теперь её именовали следственным изолятором - и, пообещав вернуться минут через сорок, поехал за Наташей.
Разговора не получилось. Качманов по–прежнему стоял на своём: к Иванюку зашёл случайно, повздорили из‑за ерунды - теперь уже не вспомнить, - и вот все так кончилось.
- Из‑за ерунды покалечили человека?
- Я не собирался калечить.
А ручищи - во, такими и убить недолго.
- Но все же какие‑то были причины.
- Он слишком много говорил.
- Что он говорил? - быстро спросила Римма.
На сейфе у зарешеченного окна стоял кактус. Качманов не спускал с него взгляда. Силой и прямотой дышало его крупное лицо.
- Не помню. Я же говорил вам, что подробностей не помню.
- Но суд все равно попытается восстановить их. Без этого невозможно определить меру вины.
Губы Качманова приоткрылись, - словно примериваясь, сперва мысленно произнёс вопрос и лишь потом повторил его вслух:
- Зачем? Я ведь признаю свою вину.
- Этого недостаточно. Признание подсудимым своей вины не есть ещё её доказательство. В судебной практике сколько угодно случаев, когда люди оговаривают себя.
С простодушным недоумением посмотрел он на адвоката.
- Зачем они это делают?
Римма бегло улыбнулась - не наивности Качманова, а другому, доброму, что уловила в его словах.
- Причины разные. Например, из‑за боязни скомпрометировать кого‑то.
Тотчас замкнулось его лицо.
- Меня это не касается. Я ничего не боюсь.
- Я это поняла, - сказала Римма. - Познакомившись с вами, я поняла, что во флоте служат люди смелые. Немного горячие, может быть, но это скорей достоинство, чем недостаток.
- Во флоте тоже дряни много.
- Почему - тоже?
Качманов усмехнулся. На слове ловите? Что ж, ловите. Сказал:
- Потому что её всюду полно.
За стеной, в комнате дежурного, играло радио - что-то весёленькое, из оперетты. В другой тюрьме, пожалуй, странно было б услышать эту легкомысленную музыку, но в заведении, где командовал Мироненко, она не резала слух. Чистота, стены выбелены, в служебных помещениях - горшки с простенькими комнатными цветами. "Я ведь хохол, - объяснял Мироненко. - Люблю, чтоб порядок был. Як в хате".
Римма вздохнула.
- Вы мне не верите, Качманов, - сказала она. - Жаль! Я ведь ваш защитник. А защищать мне вас будет трудно, поскольку многого я не знаю. Если вы считаете, что какие‑то факты или какие‑то имена я не должна оглашать в суде - ваше право запретить мне. Но знать я должна. Вы ведь понимаете, что я здесь не из‑за праздного любопытства.
Он слушал, не перебивая. А может быть, и не слушал. Она решилась:
- Прямо отсюда я отправляюсь на Московскую к Людмиле Малютиной.
Качманов не шелохнулся. Римма села поудобнее. Сколько бы ни продлилось молчание, первой она не нарушит его. Хотелось курить, но она никогда не делала этого в присутствии клиента.
- Откуда вам известно это имя?
По губам её скользнула улыбка.
- Я ведь тоже умею хранить чужие тайны. - Но не место и не время пикироваться сейчас. - Впрочем, -сказала она, - в данном случае я никому никаких обещаний не давала. Да и тайны тут нет. Нынче утром у меня был ваш отец. Он назвал имя этой девушки, сказал, что до армии вы встречались, а потом, кажется, у неё были какие‑то отношения с Иванюком. Какие - он не знает. Но о вашей девушке…
- Она не моя девушка! - перебил Качманов.
Римма, выждав паузу, закончила спокойно:
- Он очень хорошо говорил об этой девушке.
- Меня не интересует это.
Таким ершистым она ещё не видела его.
- Скажите, Виктор, - она впервые назвала его по имени. - Вы раскаиваетесь в том, что произошло?
Ноздри его затрепетали. Он уточнил с вызовом:
- Что вы имеете в виду? - И это развеяло последние сомнения Риммы относительно причастности Малютиной к делу Качманова.
- В том, что произошло у вас с Иванюком. - А тоном дала понять, что не представляет себе, как иначе можно истолковать её вопрос.
- Нет, - проговорил он. - Я не жалею, что начистил ему морду.
- В обвинительном заключении это классифицируется как умышленное телесное повреждение.
- Телесные повреждения я не собирался наносить.
- А что собирались? Начистить, как вы выражаетесь, морду и отпустить с миром?
- Да, - твёрдо сказал он.
- И что же изменило ваши первоначальные планы? Он стал сопротивляться? Но в материалах дела…
- Если б он стал сопротивляться! Он начал мерзости говорить.
- О ком? О вас?
Качманов не сразу ответил - ловушку почуял.
- Не обо мне.
Больше ей не вытянуть из него ни слова… Он слишком порядочен, чтобы повторять всю ту грязь, которую, выгораживая себя, лил на голову девушки Иванюк. А в том, что лил, Римма не сомневалась теперь. И грязь‑то эту она знала - сколько раз приходилось выслушивать в зале суда.
И все же, дабы исключить ошибку, решилась ещё на один вопрос - трудный и для Виктора болезненный:
- Если девушка, которая встречалась с вами, вышла бы за другого, вы стали бы сводить с ним счёты?
- За что же? - скривив губы, произнёс он.
Так она и думала.
- Но рукоприкладство в любом случае карается законом. И это справедливо. Вы представляете, что творилось бы, если б каждый вершил над другим свой собственный суд?..
- Представляю, - сказал Качманов. - Только, к сожалению, не всех можно судить тем судом… каким меня будут судить.
- Правильно. Но есть ещё суд общественного мнения.
- Какое там общественное мнение! Плевать они хотели на него. Тут кулаком надо учить.
Не дай бог брякнет такое послезавтра на суде! Одно дело, когда правонарушение совершено в состоянии сильного душевного волнения и преступник раскаивается в содеянном, другое - если он не только не раскаивается, а, напротив, принципиально отстаивает произвол. Подводит, так сказать, теоретическую базу.
- Мне будет трудно защищать вас, Качманов.
Он зорко глянул на неё и опустил глаза.
- Я не мог поступить иначе. - Кажется, впервые за все время его голос звучал виновато. - Но я не хотел, чтобы он попал после в больницу. Это правда.
Вот все, товарищ адвокат. Ничего большего я не могу сделать - ни для вас, ни для вашей защиты. Дальше выкручивайтесь сами… А Римма смотрела на него и думала не о предстоящем процессе - о Наташе. Встречайся её дочь с таким парнем, она была бы спокойна за неё.
- Я хочу посоветоваться с вами, Виктор. - Он опять насторожённо замер: подвоха ожидал. - Как вы считаете, Люда согласится дать показания суду?
- Не знаю, - буркнул он и отвернулся. Ему, дескать, все равно…
- У меня ещё к вам вопрос, Виктор. Если не хотите, можете не отвечать. Как вы считаете: обманувший один раз непременно предаст и вторично?
- Почему вы меня спрашиваете об этом?
- Я же сказала, что можете…
- Да, - перебивая, отчеканил он. На все вопросы были у него ответы, потому что все эти вопросы он уже задавал себе.
- Предаст вторично? - уточнила она.
- Да!
Нет, все равно ему не было. Как и ей не было все равно, любил ли её Павел…
- Я бы очень хотела, чтоб вы ошиблись, - задумчиво проговорила она.
Стиснув зубы, глядел он в окно. А она смотрела на него и ни на мгновение не сомневалась, что жизнь его в конце концов сложится счастливо. Как и у её Наташи… Как и у многих других людей. Чем‑то таким наделила их природа, чего у неё, у Риммы, нет и никогда не будет.
- Вы ничего не хотите передать Малютиной?
- Нет, - не изменив позы, твёрдо ответил он. И этого вопроса он ждал.
Она вдавила кнопку, вызывая дежурного.
У ворот уже стоял "Запорожец". Наташа проворно вышла, откинула спинку, чтобы мать могла пробраться на заднее сиденье.
- Мне позвонить нужно, - объяснила она. В небрежный золотой хвост были схвачены её прямые волосы.
С придирчивым вниманием всматривалась в неё Римма, отыскивая тот таинственный знак, которым отмечает природа людей счастливых. Не красивая же оболочка это.
Наташа посерьёзнела.
- Что? - спросила она. И прибавила тихо, так, чтобы не слышал сидящий в машине мужчина, пусть даже мужчина этот - отец: - Мне не идёт это платье?
Римма окинула платье взглядом.
- Тебе все идёт, - сказала она. - Я думаю, мне лучше сесть впереди. Я выйду на Московской.
- Почему на Московской? Ты поедешь с нами, к - Вот как? - произнесла Римма.
- Мы едем в "Светополь" обедать. А потом подбросим тебя куда надо.
- Угу, - подтвердил Павел. И прибавил: - Ты оказалась права: моё приглашение отвергнуто. Она не едет со мной.
Римма медленно перевела взгляд с Павла, на которого смотрела, пока он говорил (ей показалось, он говорил слишком мало), на Наташу.
- У меня дела, мама, - капризно произнесла та. А глаза спрашивали: "Неужели не понимаешь?"
Римма понимала. И не о том думала она сейчас.
В качестве кого поедет она? В качестве бывшей жены? Или как мать этой прелестной девушки, ради которой он и примчался сюда из другого города? По ней скучает, её хочет видеть, с ней говорить. В отличие от жены, дочь не бывает бывшей…
- К сожалению, я спешу, - сказала Римма. - Мне нужно ещё встретиться кое с кем.
- Успеешь! - У Наташи в голове не укладывалось, как можно пренебречь рестораном. - Мы после подбросим тебя.
"Мы", - отметила Римма.
- Потом будет поздно. Сегодня суббота.
Но Павла по–прежнему не выпускала из поля зрения. Он сел прямо, руки на руль положил. Его не занимал больше их женский разговор.
- Мама…
- Садись сзади, - не слушая, приказала Римма.
Машину Павел вёл молча, зато Наташа не умолкала ни на секунду. Этакой милой семейкой выглядели со стороны - мама, папа и их семнадцатилетняя дочь–красавица. Субботний выезд.
В сторону, противоположную от Московской, ехали они, а она заметила это, когда уже остановились у "Светополя".
- Прибыли, - сказал Павел и выключил зажигание.
Учащенней забилось её сердце. Все же он привёз её сюда - не спрашивая, наперекор её воле и отговоркам.
- Давай, мама, выходи!
Римма подчинилась.
В тени акации продавали дыни. Ярко–жёлтой горкой высились они, отгороженные пустыми ящиками. Треснувшие лежали отдельно. Их спелый аромат был приятен Римме. "Ты очаровательно выглядишь сегодня", - вспомнился вдруг комплимент Светы. Она быстро улыбнулась и прошла в галантно распахнутую Павлом стеклянную дверь.
Пока выбирали столик и устраивались, Наташа позвонила в вестибюле и, проворно сев, завладела меню. Долго изучала его, потом, вскинув голову, засмеялась.
- А выпить‑то нашему мужчине нельзя.
Павел сконфуженно развёл руками.
- Ничего, отец! - бойко успокоила Наташа. - Как стукнет восемнадцать - на права сдам. Доверишь руль?
Когда‑то Римма тоже собиралась сдавать на права - давно это было, вместе жили, и Павел только мечтал о машине…
Прочь! Зачем портить такие минуты? Ничего, что они пройдут, все ведь проходит, а сейчас ей хорошо. Когда в последний раз сидели вот так втроём? Давно, восемь лет назад, - тот последний раз был и первым: до этого Наташа не бывала в ресторанах. Как и сейчас, самостоятельно изучала меню, только много медленнее, - второй класс, с запинкой читала, - а они терпеливо ждали, пока выберет. Этот самый будет она… Ну как овчарок зовут… Рекс. "Кекс?" - подсказала Римма. "Нет, не кекс. Кекс я знаю, что это такое. Рекс", - упрямо и обидчиво повторила она. "Ромштекс?" - догадался Павел. "Ромштекс, ромштекс!" - обрадовалась она, хотя понятия не имела, что это такое, - из‑за схожести с собачьей кличкой выбрала…
Павел всегда понимал дочь лучше, чем она, даже когда та совсем малышкой была, только–только говорить училась. Бывало, Римма никак не могла уяснить, чего требует от неё Наташа на своём таинственном языке, та сердилась, ручонками махала, потом в отчаянии бежала к отцу, и он - понимал.
- А я буду пиво! - заявила Наташа. - Мама, ты хочешь пива? Ему - нельзя.
Римма отрицательно качнула головой. Ему! Подчёркнуто свободно держалась с отцом, да и с нею тоже. Этим она как бы отделяла себя от них: вы сами по себе со своими сложными отношениями, спорами, разводами, а я, ваша дочь, сама по себе. Я знаю, что вы меня любите, я тоже люблю вас, а остальное не касается меня.