- Никого не обгонять! - приказывает хозяин племяннику-кучеру. - Повеселимся, - обращается он к гостям. - Запевай, Захар, а ты, Петр, поддержи его церковным басом. На масленицу и дьякону петь не зазорно.
На Шалдыгасе настежь распахнуты ворота Хаяра Магара. Зависть его гложет. Не ездят к главному чулзирминскому богатею такие знатные гости. Да и свои не особенно жалуют. Только лавочник Смоляков да мирской Тимрук заявились к нему.
Мурзабай катает своих гостей на рысаке, Магар велит заложить пару вороных. Он докажет всем, что не лаптем щи хлебает - обгонит выскочку Мурзабая.
Но кони, норовистые, в хозяина, взяли с места и помчались наперерез общему потоку. Магар, дергая вожжами, нахлестывал кнутом взбесившихся сытых вороных. Зажатые встречным потоком кони опрокинули чей-то плетень, сломали изгородь; коренник влетел в чужие раскрытые ворота. Пристяжной проскочил рядом в малые, оборвав постромки. Где кони, где сани, где хозяин и гости - понять невозможно…
Вот и событие для календаря.
- Когда это было?
- Да на другой год, как пристяжной Хаяра Магара залетел в калитку Элим-Челима.
…Однажды Захар поехал в Чулзирму на махонькой сивой кобылке, которую он только что купил на ивановском базаре и еще недостаточно знал ее нрав. Была пора зимних тоев - свадеб. Чулзирминцы отдавали своих дочерей замуж и в дальние чувашские деревни. Там же, на стороне, находили невест для своих сыновей. Полтора десятка чувашских сел и деревень, далеко отстоящих друг от друга, роднились между собой. Зимой, в мясоед, и весной, летом от семика до сенокоса тянулись свадебные поезда из Чулзирмы и в Чулзирму. Впереди ехал тойбусь (голова свадебного поезда) из самых знатных людей села. Обгонять его не полагалось - будь ты улбут или турхан.
Этот твердый закон-обычай Захар хорошо знал. Усвоили его даже чулзирминские кони. А вот ивановской коняге не было никакого дела до чужих обычаев. И пока по сторонам дороги лежал глубокий снег, все шло хорошо. Но вот за Кузьминовкой началась широкая накатанная дорога до самой Ягали. Тут лошаденка вдруг взбрыкнула и стала обгонять передних. Земляки Захара хохотали над прытью невзрачной коняги и незадачливым хозяином. Скоро весь свадебный поезд остался позади Захара. Впереди бежал крупной рысью лишь гнедой жеребец тойбуся. На беду этим тойбусем был не кто иной, как Хаяр Магар. Захар струхнул не на шутку, изо всех сил натягивал вожжи. Но лошадка уже мчалась рядом с гнедым. Магар злобно тряс бородой и, грозя кнутом, что-то гневно выкрикивал. И тут с Захаром случилось непонятное. Он вдруг ослабил вожжи, озорно гикнул да еще и возопил непочтительно: "Догоняй, Хаяр Магар!"
Знал Захар, что он, нарушив закон, нажил в лице Хаяра Магара смертельного врага. Не хотел этого, а вот поди ж ты! В последний момент какой-то шуйтан в него вселился, видно, заиграла в Таймане кровь бабы Круни.
За бунтарем началась погоня на лучшем чулзирминском рысаке. Но коняга не подвела. Она влетела в село Ягаль, оторвавшись от гнедого на полверсты. Захар свернул в русский конец Ягали, а оттуда выехал на Вязовку. А Хаяр Магар тщетно преследовал оскорбителя по самлейской дороге.
Отпраздновав масленицу в Вязовке, Захар помчался домой в Базарную Ивановку, минуя Чулзирму. После этого случая Захар перестал туда ездить, а у чулзирминцев долго оставалась веха в календаре:
- А это было в тот год, когда кобыла Захара Таймана обогнала гнедого тойбуся Хаяра Магара.
Итак, когда началась война, внезапно исчезли самые близкие друзья-товарищи Захара. Он все чаще и чаще стал размышлять о своей жизни.
Три друга - русский, татарин и чуваш - оставили глубокий след в его душе. В их шумные споры он не вмешивался, но, бывало, подолгу беседовал с Авандеевым, который шесть лет провел в тюрьмах и в ссылках за правду для бедняков. Захар никак не мог уяснить: есть ли одна правда для всего народа. Авандеев и Мороз - оба революционеры, а правда, выходит, у них разная. При посторонних и даже при Гильми они не спорили. По однажды, оставшись вдвоем у Захара, здорово расшумелись. Мороз-то, оказывается, крестьянскую правду защищает, а Кояш стоит за рабочую правду и утверждает, что она-то и есть единая правда. Однажды он даже газету показал Захару, которая так и называлась: "Рабочая правда". Захар ни в какую правду не верил. Он мечтал разбогатеть.
Гильми Ватинов, странствуя с коробом по селам и деревням, часто выполнял задания Кирилла Мороза, а за товаром в Сороку или Оренбург брал с собой Авандеева, обрядив его компаньоном-татарином. Захару тоже приходилось служить связистом для Мороза и брать с собой в Сороку Авандеева.
Разбогатеть в Базарной Ивановке оказалось не так просто. И все чаще и чаще приходило Захару на ум, что счастье-то и воля, может быть, и не в деньгах. А в чем? Вот бы когда снова поговорить с Тимкки!..
…"Года в гору - дела под гору", - вспоминал Захар поговорку и добавлял от себя: "После тридцати не берись за новое дело, а после сорока залезай на печку".
Но до сорока оставалось Захару два года, и его забрили в солдаты.
Пятнадцатилетний Румаш, провожая отца, сказал:
- Семья-то у нас не маленькая, пять ртов кроме меня. По ты, отец, не горюй. Я уже большой: ученье брошу… Мачеха добрая, и к своим детям и к нам относится ровно. За Тараску не беспокойся, а сестру я выдам замуж, года уже подошли. Только возвращайся домой!
- Вижу, что большой… - Отец обнял сына. - И когда только успел вырасти! Я как-то и не заметил.
- А я рос по ночам, когда ты спал. До рассвета читал книги в твоей мастерской… книги Тимкки пичче.
- Так вот почему ноя "молния" стала так много пожирать керосину! - засмеялся Захар. И сказал на прощанье: - А Тимкки-то, выходит, был прав… Если я не вернусь, разыщи его. Живи так, как он велит. Помни, един в поле не воин…
4
Третий год идет мировая война, которую чулзирминцы называют "ерманской". Мужчины от восемнадцати и до сорока ушли на фронт. Многие уже не вернутся: одни "пропали без вести", имена других вписаны в поминальники за упокой.
Маются молодые бабы, рыдают матери, тоскуют стареющие девы, предчувствуя одинокую жизнь. Не слышно на улицах мужских голосов, да и девичьи не звенят больше. Молча прядут девы кудель. Тарахтят прялки, крутятся бесшумные веретена. Привольно молоденьким паренькам. Иди в любой улах - везде желанный гость! Даже те девушки, кого они почтительно зовут "акка", рады пх приходу.
Тражуку, сыну Сибада-Михали, стукнуло шестнадцать. Парень хоть куда! Про таких чуваши говорят: сары каччы. Мог бы и он, как Чее Митти, сын Хаяра Магара, ходить зимой в Кузьминовку на посиделки к русским девушкам. Это почти то же, что улах. Но робок и застенчив парень, как красна девица. Есть и другая причина. Мурзабай никогда не отдаст за неимущего младшую дочь Уксинэ. И Сибаду в голову не придет засылать сватов к Мурзабаю! Да и сам Тражук не осмелится заговорить с Уксинэ, сказать ей: "Я тебя люблю".
Тражук знает жизнь по русским книгам. Ах, книги, книги! Был бы он богатым, как Хаяр Магар, купил бы семьдесят семь книг… Но почему только семьдесят семь? Чуваши говорят: "ситмель сиг", когда надо сказать "очень много". Нет, Тражук купил бы тысячу книг! По-чувашски тоже звучит красиво: пинь. Пинь кенегэ! Да, он купил бы тысячу книг и читал бы, читал…
…Произошло это летом, в тот год, когда началась война. Тражук закончил школу с похвальным листом. По совету учителя лапотник Сибада-Михали решил учить сына дальше, отдать его в Кузьминовское училище. Пусть станет учителем или псаломщиком.
Дети Сибада-Михали, родившиеся в землянке, рано уходили в землю. Выжил один Тражук.
Бедняку трудно избаловать даже единственного ребенка. Сама жизнь, нужда учат и родителей и детей. Все же Михали оберегал сына от тяжелых работ. В четырнадцать лет другие уже косят. Тражук завидовал сверстникам, не хотел отставать от них, пробовал косить. Но отец не разрешал.
- Нашему делу научиться недолго, - говорил он. - Придет нужда, намахаешься еще и косой и цепом. Пока я здоров, хуже жить не будем. Когда ты выучишься на учителя, и мне станет легче.
- На первые же заработанные деньги куплю тебе лошадь, - загорался Тражук, - Твоя-то пала…
…Тражук упросил отца пойти с ним к Павлу Мурзабаю за книгами. Вышел к ним сам хозяин, приветливо улыбаясь лапотникам.
- Молодец! - сказал он, положив руку на голову Тражука. - Хвалю за прилежность, за похвальный лист. Читай, учись. Может быть, чувашским Ломоносовым станешь.
Потом хозяин кликнул Уксинэ. Тражук ее осмелился поднять глаза на младшую дочку Мурзабая. Помнит ее в школе худенькой, остроносой, веснушчатой тринадцатилетней девочкой. Начинали учиться вместе, но уже из первого класса отец увез ее в Кузьминовку. А последний год она жила в городе, училась в гимназии. Гимназия! Для Тражука это звучит как что-то далекое, высокое, недоступное.
- Пусть выберет этот книгочей, что ему понравится, - распорядился отец. - Ключи от сундука на божнице.
Тражук поднял голову, когда Уксинэ одной ногой ступила на скамейку и потянулась за ключами. В глаза бросились желто-красные башмаки на высоких каблуках. Это тебе не лапти с пеньковыми оборками!
За два года Уксинэ очень изменилась. Глаза сверкали ярче, на чуть припухлых губах играла улыбка. А платье, а стан! Ну не Уксинэ, а Луиза из книги Майн Рида!
В горнице, где стоял сундук с книгами, Тражук совсем оробел. Уксинэ смотрела на него широко открытыми глазами, прямо и смело:
- Что тебе дать, "Родную речь" иль "Живое слово"? Надоели? Ну тогда выбери сам. - Уксинэ отошла в сторону.
Тражук нерешительно приблизился к сундуку и взял первые попавшиеся книги - толстую и топкую - с незнакомыми названиями. Уксинэ усмехнулась.
- Ну и выбрал! Это же книги для… стариков. Ну ладно, дед Тражук, читай. Одно из двух. Станешь умным, как мой отец, иль свихнешься, как мой дядя Тимуш!
Кинги назывались: толстая - "Столыпин", тонкая - "Демидовы".
С тех пор и покорила застенчивого Тражука насмешливая дочка старшины. Но видел он ее редко. Когда случайно встречались, она, бывало, засмеется и обязательно скажет:
- Здравствуй, дед Тражук. Не свихнулся еще?
Тражук глупо ухмыльнется и, потупившись, пройдет мимо.
При других ребятах или девчатах Уксинэ совсем не замечала Тражука. Он на это нисколько не обижался. Скажи она хоть раз при других "дед Тражук", - на всю жизнь пристало б к нему прозвище "Тражук мучи".
Многие чулзирминцы чуть ли не с детства получали клички. Случайные, а иногда очень меткие, они выпячивали недостатки человека.
К Магару прозвище "Хаяр" перешло от деда; он, говорят, был таким же злым.
Сын Магара Митти уродился ни в отца, ни в деда. Он получил прозвище "Чее" - хитрый.
Вот с этим Чее Митти и пришлось в первое время жить Тражуку в Кузьминовке на одной квартире. Не по своей воле, а по "доброте" Мурзабая. Старшина в угоду некоторым кузьминовским друзьям любил показать, что ему все равно: кто русский, а кто - "инородец", кто богат, а кто беден. Сына лапотника Сибада-Михали и сына богача Хаяра Магара привез Мурзабай в Кузьминовку в своем тарантасе и поместил на одной квартире.
- Живите дружно, помогайте друг другу. Учитесь… С божьей помощью станете учителями, будете просвещать темный народ. Ты, Митрук, не задирай нос перед товарищем. Бедность - не порок. А ты, Тражук, по стыдись бедности. А насчет квартиры не беспокойся, я сам расплачусь с хозяевами, - изрек Мурзабай на прощанье.
Но недолго пользовался Тражук щедротами своего высокого покровителя. Не выдержал он хитрости, лицемерия навязанного товарища. После зимних каникул Тражук подыскивал себе новую квартиру, не сказав о том ни отцу, ни благодетелю. Знал Тражук, что платить ему за жилье нечем. "Что ж! Работать буду. Дрова колоть. Скотину убирать. Печку топить смогу, детей нянчить", - уговаривал он, прося его приютить.
- Зимой самим-то неча делать, - чаще всего отвечали одни.
- Непривычны мы на хватеру пущать, - отказывали другие.
Совсем было отчаялся Тражук. Постучался в саманную пятистенную избу, что стояла на отшибе в глухом проулке. Хозяин без одной руки встретил его неприветливо. Молча выслушал.
- Да нет, паря, не прогневайся, - не глядя, выдохнул он. - Не до квартирантов нам…
Из парадной половины избы вышла женщина с печальными добрыми глазами. Она всхлипнула, поняв, в чем дело.
- Видно, бог тебя привел к нам, сыночек. Не отказывай ему, Степанушка. Заместо Митяя он нам будет, кажись, ровесничек ему, покойному сыночку.
Так остался Тражук жить у дяди Степы и тети Фени. Хозяева за три года привыкли к нему, да и он к ним привязался. Долгими зимними вечерами читает он им вслух. Дядю Степу интересует история, а тетя Феня любит сказку о царе Салтане. Стихи Тражук помнил уже наизусть, по-русски говорил чисто. А дядя Степа с тетей Феней и думать не могли о том, что Тражук всего-навсего лишь их квартирант, что уже проходит последний год его жизни в Кузьминовке.
На их глазах мальчик вырос, возмужал, превратился в добра молодца. Тетя Феня пробовала было проводить его на девичьи посиделки. Куда там!
- Ай зазноба есть в Каменке? - спросила добрая женщина.
Тражук, чтоб скрыть смущение, отвернулся. Женщина засмеялась и погрозила пальцем. Знаем, мол, что в "тихом омуте черти водятся".
Хозяева ложились спать, а он при свете керосиновой лампы сидел за столом и писал… О чем только он не рассказывал в письмах Уксинэ! Началось это с прошлого лета, когда он впервые ответил девушке на ее насмешливое приветствие.
…Рано утром Тражук шел по Шалдыгасу. Из калитки мурзабаевского дома выбежала Уксинэ и с обычной усмешкой произнесла обычные слова:
- Здравствуй, дед Тражук. Ты все еще не свихнулся?
Парень, расхрабрясь, впервые ответил:
- Нет еще, тетка Уксинэ, но по одному предмету, кажется, свихнулся-таки.
- По русскому, что ль? - не поняла девушка скрытого намека. - А у меня одни пятерки по русскому. Учитель ставит меня в пример русским девочкам…
Смелости у Тражука хватило только на одну фразу. На его счастье появилась подруга Уксинэ - Кидери. Дочь Мурзабая сразу забыла о Тражуке и бросилась навстречу подруге.
Где-то в сердце Тражука родилась робкая надежда. "Уксинэ, дочь богача, дружит с Кидери, а она из бедной семьи. Что, если написать Уксинэ про любовь. Увидит, что я - грамотный, не хуже ее подруг. Мурзабай как перестал быть старшиной, держит дочку в Чулзирме. Не послал ее в город в гимназию. Уж не задумал ли ее замуж отдать?"
Тражук по ночам строчил любовные письма к Уксинэ, но не отсылал. Тетя Феня по утрам выметала клочки бумаги. Ни она, ни дядя Степа не знали грамоты: давно бы уж им открылась тайна "тихого омута".
5
Сочинить первое письмо любимой нелегко, но когда оно написано, решиться послать его еще труднее.
Сегодня вторник, базарный день. На улицах Кузьминовки можно услышать среди русской и чувашскую речь. Из многих деревень приезжают на базар чуваши. А безлошадные чулзирминцы ходят пешком. Семь верст - всего час ходьбы!
Тражук отпросился у учителя и отправился на базар.
Солнце пригревало по-весеннему. Снег пожелтел, стал рыхлым и липким. С железных крыш свисали ледяные сосульки. Звенела капель.
На базар Тражук летел как на крыльях, а домой возвращался понурившись. Что же случилось? Да ничего особенного. Просто односельчане, что попались ему, одним видом своим напомнили: на свете существует семьдесят семь преград на пути к счастью бедняка.
Первым встретился с ним Хаяр Магр, но не пожелал заметить. Потом Тражук издали увидел Мурзабая, но говорить с ним не хотелось…
Уклонившись от встречи с Мурзабаем, Тражук увидел Саньку - сына лавочника Смолякова. Санька был всего на год старше Тражука - ему уже стукнуло семнадцать. Он восседал на козлах казанских саней Мурзабая и болтал ногами в лакированных сапогах с галошами.
"Зимой в сапогах щеголяет! Приехал с Мурзабаем в его санях… Вот он, жених для Уксинэ! Лакированные сапоги - пара красно-желтым башмакам со шнурками". Тражук взглянул на свои лапти, в которых ходил и зимой и летом, и зашагал к школе, избежав и этой встречи. На крыльце школы сидела женщина. Дешевая хлопчатобумажная шаль почти скрывала ее лицо.
"К кому-то из ребят мать приехала", - решил Тражук, проходя мимо. Но тут его как громом поразили обращенные к нему слова.
- Здравствуй, Тражук мучи! Загордился, видать, своих не признаешь.
Что за наваждение! Только Уксинэ называет его так: "Тражук мучи". Но это не ее голос. Тражук произнес разочарованно:
- Здравствуй, Кидери! Как ты попала сюда? Кого поджидаешь?
- Ты что, не парень или я не девушка?! - Кидери прыснула. - Тебя жду-поджидаю, к тебе пришла на свидание, Тражук мучи.
Ох уж эта Кидери! Не девушкой ей бы уродиться, а парнем. Никогда не понять - шутит она иль говорит серьезно. Просто удивительно, что Уксинэ с ней дружит. Дружит… Только Уксинэ называет его "Тражук мучи"! Видно, рассказала подруге. Ну, а если так - почему не попросить Кидери передать письмо?
- Вот чудо! - сказал он, взяв себя в руки. - Тебя-то я и искал. А ты сама пришла…
- Не ври, дед Тражук, - оборвала его Кидери. - Ты меня и во сне не видел. Догадываюсь, кто тебе снится. Ишь как обрадовался… "Тражук мучи". Скажи спасибо, что я с глазу на глаз назвала тебя так. Не хочу, чтоб к тебе прилипла кличка - "Дед". Хотя стоило бы. Дед ты и есть! Ну ладно, не сердись! Женихом не хочешь быть, так будь старшим братом. Я буду называть тебя "Тражук пичче". Ты ведь и вправду старше меня на полгода.
Тражук растерянно слушал, а девушка вдруг заговорила печально:
- По делу пришла к тебе, Тражук пичче. И Уксинэ не обмолвилась, что собираюсь в Кузьминовку. Дядя Мурзабай меня с саней заметил. С Санькой они ехали. Стали расспрашивать, куда да зачем. Я сказала - за покупками… Вот так, Тражук пичче.
"Выходит, Кидери грустить умеет. А я ее шальной считал - вот как ошибаешься, когда не знаешь человека".
- Что случилось, Кидери? - спросил Тражук участливо.
Девушка сверкнула черными, как смородина, глазами:
- Нет уж, Тражук пичче, - беспечно защебетала она, - не для беседы на школьном крылечке я сюда заявилась. Пусть снится тебе хоть царевна, но на сегодня я - твоя гостья. Веди меня к себе, чаем угости.
…Вовремя успели свернуть в проулок: на дороге мелькнули казанские сани Мурзабая.
Глядя прямо в глаза Тражуку, Кидери тихонько пропела:
- Не зарься, бедняк, на дочь богача. У нее есть жених познатнее тебя.
- Помолчи… не смейся над хозяином, раз выбралась к нему в гости, - рассердился Тражук.
- Ладно, ладно, Тражук пичче, больше не буду, - заворковала девушка. - Скажи своим дома, что я - твоя сестра.
- Они знают, что у меня сестры нет…
- А ты сообразить не можешь. Нет родной сестры, есть двоюродная.
Тетя Феня и дядя Степа приняли гостью Тражука радушно. Кидери только одну зиму ходила в русскую школу - речь хозяев она понимала, но отвечала по-чувашски. Тражук переводил. Когда вышли из-за стола, Кидери перекрестилась и сказала по-русски:
- Спасибо, дядя Степа, спасибо, тетя Феня.
Хозяйка умилилась.