- Чай, заночует твоя сестренка? - спросила она ласково.
Вопрос застал парня врасплох. Об этом не было речи. До вечера еще далеко. Зачем Кидери ночевать в Кузьминовке? Но озорница быстро нашлась.
- Скажи, что здесь заночует твоя сестренка, - сказала она по-чувашски. - Я с делом пришла к тебе. А мы еще о серьезном и не говорили. Ну, отвечай же доброй майре, мол, Катя любит спать на печке.
Тражук перевел.
- Не на печку, на свою постель уложу дорогую гостью, - еще больше повеселела тетя Феня.
Кидери, состроив капризно-уморительную гримасу, произнесла по-русски довольно чисто:
- Хочу на печку, тетя Феня, - и рассмешила этим даже хозяина.
- Вечером на улицу своди сестру, - посоветовала добрая хозяйка, - познакомь с русскими париями. Эх, кабы жив был наш сыночек Трошенька, сосватали бы твою сестру Катюшу. Крепко она мне полюбилась… С тобой бы породнились.
Кидери наконец заговорила с Тражуком серьезно, и он слушал ее внимательно:
- …вдовые солдатки слепнут от слез. Вот и от нашего отца перестали приходить письма, у мамы не просыхают глаза. А мне некогда лить слезы. Сам знаешь, две сестренки и братишка на моих руках.
Сердце Тражука сжималось от боли. Девушка заметила волнение Тражука.
- Люди советуют послать письмо о розыске отца, - перешла она наконец к делу, - А кто мне напишет такое письмо? Вот я и вспомнила о тебе.
Тражук письмо написал, а вот о своем деле заговорить не решался.
На улицу собирался неохотно. Кидери торопила его:
- Одевайся скорее, Тражук пичче. Будь на один вечер моим парнем!
- А ты скажи это по-русски, пусть хозяева поймут, какая ты мне сестренка, - огрызнулся Тражук.
Выйдя на улицу, постояли у двора. Помолчали.
- Ходишь в гости к русским девушкам? - спросила Кидери. - Познакомь и меня с русским парнем.
Нет, не умел Тражук поддерживать легкомысленную пустую беседу.
- Сроду я не выходил вечером на улицу. Не знаю, где тут собираются парни и девушки.
Кидери засмеялась. Что он сказал смешного? Об этом и спросил.
- Над тем и смеюсь, что не умеешь говорить смешное, - пуще хохотала Кидери. - Над тобой смеюсь. - И вдруг притихла. Взяла под руку. - Не обижайся, Тражук пичче. Над собой я смеюсь. Не надо мне русских парней.
Они медленно шли вдоль огородных прясел, в сторону чистого снежного поля. Под ногами певуче скрипел скованный вечерним морозом снег. Под холодным светом полной луны на придорожных чистых полосках снега вспыхивали серебристые звездочки.
- Куда же мы идем? - спохватился Тражук. - Видишь, проулок кончился. Дальше, налево - гумна, а направо - кирпичные ямы, туда снега намело - утонуть можно!
- Туда и веду. Хочу утопить тебя в снегу. - Девушка высвободила руку. - Всмотрись, Тражук, в диск луны. Что там видишь?
Парень посмотрел на луну и, решив, что Кидери подшучивает над ним, отшутился:
- Вижу круглый масленый блин!
Девушка вдруг рассердилась:
- Разуй глаза! Вон там, на золотой луне, дева с коромыслом! Она глядит на нас, Тражук, видит нас, - добавила она уже грустно.
- И придумает же… Какая-то дева! Ничего я не вижу, кроме темных пятен.
Кидери пересказала непосвященному Тражуку печальную историю, что слышала от Шатра Микки о девушке с коромыслом. Последние слова Кидери о покровительстве девы с коромыслом влюбленным поразили Тражука. Теперь он всматривался в лунный диск. Мысленно попросил у луны покровительства и помощи и робко заговорил:
- Ты давно догадалась, Кидери. Но она ни о чем не догадывается. Сам я заговорить не осмелюсь. Вот написал. Письмо ей. Передашь?
Он не назвал имени любимой. Кидери молчала. Тражук в смущении топтался перед ней.
- Не догадывается, говоришь? - каким-то странным приглушенным голосом переспросила Кидери. - Ни о ком пока не думает? Ладно, Тражук, ладно, письмо я передам, но… - тут девушка громко засмеялась. - Догоняй! - крикнула она вдруг. - Поймаешь - возьму письмо, а не догонишь - пеняй на себя.
Тражук, смущенный ее выходкой, не сразу понял, что ей нужно. А мгновение подумав, решил вывалять озорницу в снегу. Там, где дорога круто сворачивала, Тражук догнал Кидери, но девушка вдруг изо всех сил оттолкнула парня. Тражук, проломив тонкую наледь, по пояс увяз в снегу. Он долго барахтался и с большим трудом выбрался на протоптанную дорожку. Огляделся: Кидери и след простыл. Он поплелся домой, а войдя в избу, заметил на гвозде шубу Кидери.
Утром тетя Феня сказала Тражуку:
- Хотела блинами ее накормить, а она ждать не стала. Ох и бедовая ж у тебя сестренка!
На столе он увидел бумажку, на которой было нацарапано: "Ищи другого почтальона, жених из курной избы"…
6
Впервые Тражук испытал боль от злой насмешки… "Жених из курной избы"…
В то утро первые два урока пролетели как во сне. Но рассеянности его никто не заметил - учителя сами в этот день были не очень-то внимательны. Учеников старших классов сразу после второго урока отпустили по домам, но никто из них не спешил. Они сбивались группами возле школы, перешептывались, старались понять: что происходит у взрослых. Чее Митти ходил гоголем, прикидываясь, что он-то знает какую-то тайну, да ни с кем не поделится. Тражук, занятый невеселыми думами о своей бедности, поплелся домой.
Его приход оказался кстати:
- Вот и ладно получилось, - сказал дядя Степа. - Картошка у нас кончилась. Раз ты свободный, помоги мне.
Дядя Степа присел у края ямы с картошкой. Время от времени по сигналу Тражука он приоткрывал рогожу, единственной левой рукой подхватывал ведро с картошкой, переданное Тражуком, а вниз опускал порожнее.
Тражук, действуя наугад в темноте, быстро наполнял ведро за ведром. Неожиданно в дом вбежал возбужденный и запыхавшийся Вася Черников - одноклассник Тражука.
- Петров! - крикнул он, присев у ямы рядом с дядей Степой. - Вылезай скорей, тебя требует в школу инспектор!
Дядя Степа перепугался:
- Живо, сынок. Беги. Яму мы снова закроем, управимся без тебя.
- Гляди, что делается, Петров! - сказал Черников, когда они добежали до главной улицы. - А насчет инспектора я придумал для хозяев, боялся, что не отпустят тебя.
Тражук однажды уже видел флаги на улицах Кузьминовки. Это было в начале войны, когда наши войска взяли у австрийцев Перемышль. Но тогда флаги были пестрые, и они полоскались на ветру, украшая лучшие дома Кузьминовки. Нынче красные флаги двигались по улице вместе с толпой. У ворот стояли женщины - плакали и с просветленными лицами повторяли короткое слово: "Мир!"
Столько народу Тражук не встречал и в базарные дни. Он приметил: в толпе, что с красными флажками медленно текла по улице, никто не плакал. Вместо короткого и понятного слова "мир" звучали непонятные слова: "ре-во-люция", "де-мон-страция".
Простого люда Тражук в толпе не увидел. Шли лавочники, кузьминовские богачи, учителя, чиновники, учащиеся старших классов. Распоряжались двое - межевой Белянкин и сын благочинного семинарист Вознесенский.
Не понимал Тражук, чему радуются люди. А вот Чее Митти, видно, все было ясно. В руках его дрожала палка с прикрепленным к ней красным платком. Он выкрикивал что-то невнятное и лихо отплясывал.
Толпа уперлась в церковную ограду. Митти с двумя такими же ошалелыми молодцами взбежал на школьное крыльцо. Черников потащил Тражука следом. У первоклашек, оказалось, шел урок. Митти вскочил на парту, сорвал со стены портрет царя, принялся топтать ногами с криком: "Долой Николашку!" Малыши в ужасе примолкли. Учительница Екатерина Степановна спрятала лицо в ладонях.
Тражук не помня себя выбежал на улицу. Там тоже кричали: "Долой! Да здравствует!"…
Белянкин залез на табуретку, вопил, размахивая руками. Его сменил семинарист Вознесенский. Ои тоже разводил руками, истошно верещал. Благочинный, задрав бороду, завороженно смотрел в раскрытый рот сына-семинариста.
Тражук стал кое-что соображать. Итак, царя свергли. Свобода. Все радуются. Начальник почты в парадной форме, шутит, смеется, как Чее Митти. А вот и сам пристав. Он в каком-то сереньком стареньком пальтишке. Пристав пробует шутить, заговаривает с каждым. Это он спросил:
- А почему среди пас нет земского?
Ему зло ответили:
- Царя, наверно, оплакивает. Монархист!
- Зовите его сюда. А не пойдет, тащите за бороду.
Несколько человек бросились к каменному дому земского начальника. Семинарист опередил всех, вскочил на крыльцо, обернулся к толпе:
- Спокойно, граждане! Я его приглашу от вашего имени, - и скрылся в дверях.
Начальник почты развлекал публику:
- Сдрейфил земский. Ждите, когда семинарист сменит ему штаны.
- Чего там приглашать. Волоките его сюда!
На крыльцо взобрался Белянкин. Загородив дверь, начал увещевать слишком горластых. Появился семинарист, оповестил, что земского нет дома, он еще вчера уехал в город…
Все волнения закончились благодарственным молебном. И когда только успел отец благочинный! Пока Тражук, разинув рот, ожидал появления рыжебородого осанистого земского начальника, из церкви вынесли иконы и хоругви. Около ограды появился большой стол, возле него - Поп и дьякон. Услышав густой бас отца дьякона, люди повернулись лицом к церкви. Чее Митти тут как тут. Палку с красным платком куда-то забросил. Держит в одной руке молитвенник с золотой застежкой, в другой - кадило. "Ну и пройдоха!" - подумал про него Тражук. Поп окропил народ кистью из конского хвоста, воздел крест. Первым приложился к золотому кресту пристав, за ним Белянкин. Тражук пристроился в конце длинной очереди, во "то-то потянул сто за рукав, отвел в сторону и оказал по-чувашски:
- Пусть семинаристы да гимназисты крест целуют. Тебе это ни к чему.
Тражук узнал Фрола Тимофеевича Ятросова - бывшего каменского учителя.
- Хватились! - продолжал старик, - Уж целую неделю без царя живем!
…Ятросова знал весь уезд. Хозяева Тражука обрадовались нежданному гостю.
- А народ-то думал, что мир, - сказал Тражук после ужина, оставшись наедине с учителем. - Женщины плакали от радости. А про мир никто и не вспомнил. А как с миром-то, Фрол Тимофеевич? Будет конец войне иль нет?
По старый учитель прямо не ответил. Он по-давешнему ворчливо заговорил о другом:
- Молебен затеяли, чудаки! Богу воздают хвалу. Наплевал он на русский народ, бог-то. А о чувашах и говорить нечего. Мы у него - пасынки. Весь народ России сам, без божьей помощи, восстал и сверг царя, помазанника божьего… Что ж ты не спрашиваешь про новость? - перевел он разговор. - Отца твоего встретил на днях в городе. Лошадь он вместо павшей сивки купил, поехал прямиком в Чулзирму, а я обещал передать тебе эту весть. В субботу отец будет ждать тебя дома.
Старый учитель не упомянул о том, что ему пришлось выручить бедняка, доложить из своего кармана недостающую "красненькую".
Тражук постелил себе на полу, уступив гостю кровать. Фрол Тимофеевич молча ворочался в постели.
- И мне что-то не спится, - подал голос Тражук. - Думки у меня разные в голове.
- Думки? - переспросил старик. - Для тебя это хорошо. А мне вот что-то плохо стало от думок… Так какие же у тебя думки?
- Выходит, теперь у нас в России опять началось "смутное время", как триста лет назад?
Учитель возмутился:
- Тебе говорят - революция, а ты - "смутное время"! Правда, маеты всякой будет немало, но время-то уже не то, время-то революционное. Откуда ты взял-то понятие такое - "смутное время"?
- Я книгу читал "Смутное время". Вот и подумал. Значит, не посадят на престол нового царя.
- Найдутся и такие, что захотят нового. А у нас великих князей развелось столько, что хватит еще лег на триста. А без смуты, братец, теперь не обойдешься. Вот и у меня на душе что-то смутно. Поссорился в города с другом, а здесь - со старым приятелем Белянкиным. II все по тому же вопросу: о войне и мире. Ты помнишь самлейского Авандеева?
- По фамилии я их никого не знаю, самлейских. Если бы по прозвищу…
- Да, да. Я ведь последнее время в Вязовке живу, там стал отвыкать от прозвищ. В Вязовке чуваши смешались с русскими, живут вперемешку. Там прозвища не в почете. Да и имен не коверкают. Ивана так и зовут Иваном, а не Яваном. Тебя, например, там звали бы не Тражуком, а Трофимом. Так вот, я спрашиваю про КояшТимкки. Помнишь такого?
- Как же! Конечно, помню! Он с отцом Румаша, моего друга, уехал в Базарную Ивановку. Кояш-Тимкки хороший человек.
- Так вот, этот хороший Авандеев мне дороже дочери. Он когда-то в Самаре жил, учился, я помогал ему деньгами. Давно стал революционером. В девятьсот шестом попал в тюрьму, пять лет прожил в ссылке. В Чулзирме-то он был после ссылки, его темные люди арестантом дразнили. Так вот из Ивановки его перед началом войны снова загнали в Сибирь. Он бежал. Революция застала его в Самаре.
- Это с ним вы поссорились в городе?
- С ним, - вздохнул Ятросов. - Зря обидел. И ведь вот что удивительно: с ним спорил с пеной у рта. А нынче вот из-за него поссорился с Белянкиным. Авандеева защищал. Большевиком обозвал меня Белянкин, а я и не обиделся…
- Значит, это не обидное, не плохое слово? - затаив дыхание, спросил Тражук.
- Да, оказывается, не обидное… даже очень хорошее слово! - медленно выговорил старик, отвечая больше себе, чем Тражуку.
До последнего времени Тражук считал, что в жизни - все правильно. В книгах говорилось: мирозданием управляет бог, жизнью народа - царь. В волости должен быть старшина, в селе - сельский староста. Есть на свете бедные, есть богатые. Но именно сегодня Тражук понял, что он сам - бедняк, и это плохо и несправедливо. "Жених из курной избы".
Тражук был обескуражен. Царя свергли, а бога, говорят, нет. Ему захотелось побеседовать с отцом. Года два тому назад после жаркой бани Тражук спросил отца:
- В аду на раскаленной сковородке, наверно, жарче, чем на банных камнях? А почему люди не боятся ада?
Отец усмехнулся:
- Не знаю, сынок. Из ада никто не возвращался… - А напившись чаю, разговорился: - О том, что на том свете есть ад и рай, рассказывают русские попы. - У чувашей в старину была своя вера. Еще я помню - чуваши резали скотину, принося ее в жертву Пюлеху и Киримету. Задабривали их, просили облегчить жизнь, о загробной и слышно не было. Умные люди не верят в бога - ни в русского, ни в чувашского. Тимуш - старший брат Павла Мурзабая - образованный и умный был человек. Окончил Кузьминовокую школу, учился и в городе. Он говорил нам с Сахгаром, отцом Румаша: "И ад и рай только на земле. Бога и черта человек выдумал сам". Про Тимуша слух пошел, что он свихнулся, начитавшись книг. Ты его не помнишь, он умер от холеры еще молодым; люди говорят, что бог наказал его за безверие.
- А ты не побоялся, что я свихнусь, отдал меня в учение, - заметил Тражук.
- Может, и боялся бы, если б не учитель Ятросов да Тайман Сахгар. Отец Румаша, не ходил в школу, а читать и писать научился. Сахгар говорил мне: "Тимуш вовсе не свихнулся, просто умнее других и знает больше, чем мы, темные люди". То же подтверждал и Ятросов. Учись, читай. Если хватит ума, во всем разберешься…
Тражук вспомнил об этом разговоре в бессонную эту ночь.
Не только о боге надо потолковать с отцом, но и о делах людских. Не может Тражук забыть радости кузьминовских женщин, когда они поверили в мирную жизнь. А вообще-то ничего не изменилось от того, что царя свергли.
"Рано еще, - думал Тражук, - наверное, будет что-то новое. И смута будет. Даже сам Фрол Тимофеевич не знает".
Утром Вася Черников рассказал Тражуку, что семинарист спрятал земского в подпол, а народу наврал, что тот уехал в город. Земский сбежал - только ночью уже - после молебна. И об учителях все знал Черников: все они эсеры. Только Екатерина Степановна монархистка. Она портреты царя и всей его семьи спрятала на дно сундука. Белянкин - главный у эсеров. А семинарист Вознесенский - кадет.
И еще Вася прочитал Тражуку письмо, присланное женихом его сестре - Наташе Черниковой. Как оно попало к Васе - некогда было раздумывать. Жених Виктор Половинкин прощался с Наташей. "В городе появились большевики - слуги антихриста и немецкие шпионы. Мы им объявили смертельную войну. Я достал револьвер. Возможно, когда ты будешь читать это письмо, я буду лежать пронзенный пулей врага"…
- Дурак он, Половинкин, - заявил Вася. - Половинкин и есть. Ума-то у него вполовину меньше, чем нужно. По мне, пусть сгорят все эти правительства. Стану я из-за них жизнью рисковать. Дожидайся! А отец мой тоже сдурел, хвалит Белянкина. Он, говорит, теперь всему голова в Кузьминовке. А по-моему, хитрец он, Белянкин, вроде твоего Хаярова. Всем морочит головы.
После занятий на крыльце школы Тражук столкнулся с Санькой - сыном лавочника. Появившийся рядом Чее Митти злобно крикнул Тражуку:
- Спеши домой! Отец твой умирает. Он лошадь увел…
- Что, Митька, ты несешь? - перебил его Санька. - Торопись, - обратился он к Тражуку. - Отец твой захворал… Мать велела быстро ехать домой.
7
В Чулзирме курных изб немало, а землянка только одна, и жил в ней Сибада-Михали.
Кто из чувашей не умеет плести лаптей? Но искусней всех плетет Михали, прозванный Сибадой. Он возит лапти на базар, да и в Чулзирме у него их охотно покупают: бедняки - для себя, богачи Чулзирмы и Сухоречки - для своих батраков.
Михали работает не разгибая спины, но никак не может выбиться из нужды. Правда, одна заветная мечта исполнилась…
…Никогда Михали не чувствовал еще такой радости, как в то последнее роковое утро. Верхом он спозаранку поехал в Заречье, гордо посматривая по сторонам: глядите, мол, люди добрые, я навьючил нынче связку лаптей на собственного коня и не к кому-нибудь еду, а к самому Медведеву. И глядели люди на счастливого Сибада-Михали. Одни радовались его счастью, другие провожали завистливыми взглядами.
Нет в Сухоречке дома роскошней медведевского. Он весь обшит филенкой и покрашен зеленой краской. А рядом стоит синий пятистенник. Живет в нем Карп Макарыч Фальшин, каменский староста - сухореченский и чулзирминский. Не хватило силенок у Фальшива тягаться с Медведевым, обшил филенкой только углы, а покрасил и углы и бревна. Такого чуда - синих бревен - не увидишь больше нигде - ни в Кузьминовке, ни в городе. Не беда, что краска плохо держится на бревнах, дожди смыли. Как-никак, а дом-то крашеный!
Сибада-Михали привязал лошаденку к коновязи и, взвалив охапку лаптей на плечи, пролез в калитку.