- А! Пожалел? Да? Пожалел? - истерически закричала мать. - Так вашу… чистеньких жалельщиков! - она схватила со стола чашку и ахнула ее об пол, осколки загремели по половицам. Стебель смотрел на нее пораженный - такого еще не было. Который уж раз он почувствовал отвращение к матери. Он пытался отогнать это чувство, но ничего не мог поделать с собой. Спать он ушел в комнату к Шурке и долго ворочался в кровати, мучимый одним и тем же вопросом: "Что теперь делать? Что теперь делать?"
Анна выпила, ей стало полегче, и она уснула. Очнулась среди ночи. На душе было так паршиво, так муторно! Ее угнетало чувство вины, точно она принародно сотворила что-то постыдное. Ей хотелось спать, но в то же время она не могла уснуть. Какой же угрюмой представилась ей собственная жизнь! И вообще вся жизнь на земле. Как всегда в такие минуты, Анна давала себе клятву бросить пить. Ведь это от нее, от пьянки, такое мерзкое состояние. Она не помнит, какое сегодня число, что было вчера, позавчера, с кем она встречалась, что говорила, что делала. И как она вообще попала к сыну, как ехала? И это уже длится… сколько же это длится? Да еще эта ссора. За что она обидела Валерия? Ведь он же отнесся к ней по-человечески. А она мучает его. Подохнуть бы скорее, чем так жить. Живут же люди без этой заразы - без бутылки. Они здоровые, счастливые, на душе у них чисто, легко, весело. Они работают, любят друг друга, а ты в угаре, в бреду, всем людям отвратительна. Господи, господи! Спаси меня!
Анну трясло. В памяти ее мелькали какие-то лица, обрывки разговоров, всплывали незнакомые комнаты - не то все это она когда-то видела и слышала, не то все это приснилось ей…
С трудом поднялась, зажгла свет, дико посмотрела на стол, на подоконник. Перед ее глазами маячили три бутылки. Ведь они были у нее. Должны где-то быть. Куда же она спрятала их? А ну-ка, нет ли записки? Она сунула руку в карман. Есть! Слава богу! Анна вытащила из-за тумбочки бутылку и опорожнила ее прямо из горлышка. Легче стало, и Анна снова уснула. На рассвете ее пробуждение было столь же страшным. И опять она забылась только после стакана…
Не было у нее сил вырваться из этой дьявольской, кошмарной карусели.
23
На другой день, после работы, Галя зашла к Стеблю. Она знала, что Валерке очень плохо, и решила как-то помочь ему, поддержать его и заодно поговорить с его матерью, убедить ее лечь в больницу. "Чего же она мучается? - думала Галя. - Почему не лечится?"
От полной, яркой луны на улице было светло, когда она подошла к дому Шурки. Она не знала, что в это время сюда же шла и Маша.
Стебель был мрачен.
- Где мать? - спросила Галя.
Стебель безнадежно махнул рукой.
- Спит без памяти.
Они вышли во двор, остановились у калитки. Ярко освещенный двор с резкими тенями от берез, сарайчиков и всяких столбиков был уютным, тихим и наполненным тайной ночной жизнью. Вот беззвучно проскользнула кошка, завозилась, хрюкнула в сарайчике свинья, в копне соломы зашуршали мыши, где-то на насесте сонно забормотали куры. Пахло поленницей, сеном.
Маша подошла к калитке, но, услыхав голоса Галины и Валерия, на миг остановилась, держась за ручку калитки.
- Как это страшно, Валерка! - от всей души вырвалось у Гали. - Ее уже знает вся Журавка. Я тебе не хотела говорить, чтобы ты не расстраивался. Но лучше уж - знай. Вчера я после работы иду домой, а она стоит, за плетень держится, боится упасть. А тут бабушка Анисья вышла из избы. Смотрела она, смотрела на твою маму и вдруг перекрестилась да и запричитала: "Господи! Да помоги ты ей, рабе твоей слабой и неразумной. Избавь ее от этой окаянной болезни". Ну, мы с бабушкой помогли ей, довели ее до дому. Пока ее вели, мама твоя все бормотала: "Ты не Валеркина ли девчонка? Ты люби его".
Маша уже хотела войти во двор, но при этих словах отступила от калитки.
- Что ты хочешь с ней делать?
- Не знаю. Не могу же я ее выгнать. Она - мать. Говорил я с ней, просил ее взять себя в руки. Но она уже ничего не может поделать с собой.
Стебель нервничал, голос его вздрагивал.
- Бросать ее, конечно, нельзя, Валера, - заволновалась Галя, - а то она совсем пропадет. Ей бы в больницу. А? Давай уговорим ее лечь в больницу? Я затем и пришла к тебе.
- Да она уже два раза лечилась, и ничего ей не помогло. Тому ученому, который, придумает, как излечивать алкоголиков, люди памятник поставят из чистого золота. Ведь не сосчитать, сколько у человечества умов и талантов погибло из-за этой проклятой водки.
Галя ласково взяла Стебля за локоть и принялась убеждать его:
- А ты все-таки не вешай нос. Духом не падай. Не падай духом! Нет безвыходных положений. Тебе, конечно, сейчас не сладко. Но вас теперь двое, и вы что-нибудь с Машей придумаете. А мы все поможем вам.
Неожиданно калитка распахнулась, появилась Маша и громко спросила:
- А чем это вы поможете?
Галя испуганно отдернула руку, сжимавшую локоть Стебля, и отшатнулась от Валерки. И получилось так, будто она выдала какое-то свое особое отношение к Стеблю и теперь, застигнутая на этом, испугалась.
- Слушай, добрая! - разозлилась Маша. - Ты его толкаешь в объятия алкоголички! Она же ему всю жизнь отравит!
- Но ведь… Она ведь мать, - возразила Галя.
- Пьяница она. Может, ты к себе ее заберешь? И вы вместе будете ее нянчить? Что же, совет да любовь!
Маша, хлопнув калиткой, выбежала со двора.
Галя растерялась, а Стебель испуганно закричал:
- Что с тобой, Маша?! Погоди, Маша! - и побежал за ней.
Они остановились в глухом уголке у полусгнившей бревенчатой стены осевшего амбара. На его земляной крыше росла лебеда и лежали ветхие сани.
- Скажите, какие телячьи нежности, прямо беда! - ехидно заговорила Маша. Чувствовалось, что в ней кипела ярость. - За локоток его, видите ли, цапают - ахах! - сочувствуют ему; жалеют его, бедненького, помогать собираются… К тебе ее кожа приросла - сроднились. "Ты не Валеркина ли девчонка? Ты люби его!" - передразнив не то Галю, не то мать Стебля, Маша деланно засмеялась. - Видите ли, с ней в больнице советовался: говорить мне о любви или нет… Витька оставил ее с носом, вот она и… и вешается.
- Ну, Маша, перестань, - забубнил Стебель, не зная, что делать. - Ты что - с ума сошла? Галя просто хороший товарищ. И у нас ничего с ней нет. И ты это знаешь.
И он притянул ее к себе, но она вырвалась из его рук.
- Не смей трогать! Если бы у вас что-то было, я бы с вами не так разговаривала. А с такой матерью я жить не буду. Так что выбирай: или - я, или - она. Понял? - глаза Маши стали холодными и властными.
Стебель вдруг увидел иную, ему неведомую Машу, и эта новая Маша испугала, и он как бы душевно отодвинулся от нее.
- Чего ты мной командуешь? - рассердился Стебель. - Ты лучше посоветуй - что мне делать. Все-таки действительно она мать.
- Не давай заедать свою жизнь, не будь тряпкой. Ты перед ней чист, с тебя высчитывают деньги для нее. Ну и все! Отправь ее в город. Там у нее комната есть, чего ей еще нужно? А у тебя, кстати, и угла своего нет, - отчитывала его Маша.
"Если она сейчас такая, то что же будет, когда мы поженимся?" - подумал Стебель, чувствуя, как душу его наполняло раздражение.
Он понимал, что и Маша, и другие правы, советуя избавиться от такой матери, но что-то мешало ему это сделать. Неужели сломалась его жизнь? Неужели ему придется смириться и все потерять ради пьющей матери?
Перед его глазами возникло участливое лицо Гали, а в ушах вновь прозвучал ее голос: "Не вешай нос, не падай духом". И какая-то надежда, какой-то пока еще неведомый выход почудился ему от этого голоса. И захотелось снова встретиться с Галей, с ее теплотой и душевностью, которые так успокаивали его.
24
Эта стычка с Машей и ее ревность как бы соединила Стебля с Галей. Машина ревность не отпугнула его, не оттолкнула от Гали. С этого вечера он в мыслях все возвращался и возвращался к Гале, и наконец он понял, что ему хочется встретиться с ней наедине. И он пришел к ней.
Легкие сумерки наполняли дом. Галя была одна. Кузьма Петрович с тетей Настей ушли в гости, а Тамара еще работала.
Застелив стол простыней, Галя гладила на нем.
- Здравствуй, - сказал Стебель, входя. - Одна сумерничаешь?
- Как видишь. Проходи. Садись.
Галя плавно водила утюгом по клетчатому платью, и от него поднимался легонький парок.
Долговязый Стебель, принарядившийся в новый серый костюм, сел на деревянный диванчик и закурил.
- Как твои дела? - спросила Галя.
В стареньком школьном коричневом платье с белым кружевным воротничком, да еще ко всему босая, она показалась Стеблю совсем девчонкой. И он тихонько засмеялся.
- Чего ты? - спросила Галя.
- Когда ты в брюках и в куртке сидишь в кабине - ты похожа на мальчишку, а в этом платье - на школьницу, - ответил он. - Дела мои, Галина, так себе, - вздохнул Стебель. - С Машей у меня не ахти как. Из-за матери… Ну и еще из-за кое-чего… Все-таки у нее тяжеловатый характер, крутой…
- Ну почему же крутой? - возразила Галя, все водя утюгом по платью. - Просто ее нужно понять.
Галя лизнула палец, похлопала им по утюгу - шипения не раздалось, и она, поставив утюг на попа, включила штепсель в розетку. Натянув на проволочные плечики выглаженное платье и повесив его в платяной шкаф, она заложила руки за спину и прислонилась к стене.
- Ты взгляни на все ее глазами, - продолжала Галя. - Вот она представляет: вы поженились и у вас появился свой дом. Вы молодые. Вам хорошо. Она, Маша, любя, командует, ты, Стебель, любя, подчиняешься ей. Наверное, все так рисует себе Маша. И вдруг в вашу дружную семейку вторгается чужая для Маши женщина. Она… - Галя голой ногой почесала другую ногу. - Ну, ты сам знаешь, что делает эта… женщина, и сразу же дом для вас, молодых, становится постылым. Представляешь? А у Маши твердый характер, и она восстает против этого. Ты стараешься как-то защитить мать. И тут начинаются ссоры, скандалы. Рушится ваша семья. Вот видишь? Значит, Маша права.
Галя расстелила другое - красное, в белую крапинку - платье и, отхлебнув из стакана, сильно и громко пустила на него струю мельчайших брызг.
- Я бы, конечно, поступила как-нибудь иначе, - продолжала Галя, - но ведь на то мы и разные все.
Стеблю было приятно слушать Галю и соглашаться с ней было приятно. С ней он чувствовал себя легко и покойно. И еще каким-то уверенным он чувствовал себя.
Галя опять по-детски послюнила палец, шлепнула им утюг по зеркально-блестящей подошве, и подошва весело пшикнула. Галя выдернула штепсель из розетки.
Сумерки уже сгустились. В комнате все стало смутным, расплывчатым. И лицо Гали белело смутно. Она потянулась было к выключателю, но отвела руку и, подойдя к окнам, задернула шторки и только потом зажгла свет. И Стебель понял ее. От яркого света он на миг зажмурился, а когда открыл глаза, Галя уже гладила. Он подумал о том, что у них как-то само собой возникла тайна - эта вот встреча.
Там, где утюг проплывал по влажному платью, оставался дымящийся, горячий, гладкий след. В комнате запахло разогретым ситцем и парком.
И Галина школьная фигурка, и ее голые, босые ноги, и это глаженье платьев, и звучание ее голоса - все казалось Стеблю домовитым, уютным и милым, как этот запах разогретого, парящего ситца.
- Ты какая-то, Галя… Ну, я не знаю - какая ты, - усмехнулся Стебель.
Галя не обернулась, она продолжала гладить. Она вспомнила, как Маша приревновала ее, когда она, Галя, пришла к Стеблю.
Галя бережно подняла выглаженное платье и повесила его на спинку кровати.
- Ну, а теперь выметайся, - сказала она. - Я буду голову мыть.
Взволнованным вышел от Гали Стебель. И каким-то обогащенным, что ли. Он не мог разобраться в своей душевной сумятице. То ему казалось, что они ни о чем особенном не говорили, то, наоборот, чудилось, что говорили о чем-то важном.
Даже то, как она турнула его из дому, ему понравилось.
25
Спешили - боялись дождей, заморозков. День и ночь рокотали тракторы, шумели комбайны, по всем дорогам проносились грузовики с зерном, обдавая ночами придорожные березы светом фар. В совхозе все, кто мог, вышли на поля. Перелетов и Камышов появлялись то на одной, то на другой ферме. На токах гудели зерносушилки, рокотали транспортеры, зернопады низвергались в кузова…
И вот в одно из утр все травинки на полях побелели от инея, затвердели. Листья на деревьях, усыпанные мельчайшими капельками, стали матовыми. Тронь эту матовость, и побежит струйка-ниточка, повиснет на пальце капля. Это сентябрь сделал первое тревожное предупреждение. Но заморозки были легонькие и прихватили только низинки. "Может, кукуруза еще уцелела", - подумала Галя.
Она зашла в контору. Здесь уже вовсю шумели. Папиросный дым клубился. Пол был засыпан ошметками грязи, окурками. Люди сидели на лавках вдоль стен, толпились среди комнаты, получали у агронома Останина наряды на работу. В конторе, как всегда с утра, была напряженная обстановка.
- Да вы что, сдурели? - гремел Веников, готовый хватить кулаком по столу. - Я пахал этот участок, сеял, а убирать будет дядя?! Это куда же, к черту, годится? С моего молока чужая ложка сливки снимает. Что вы меня во всякую дыру суете? Не буду я возить жерди. Чего я там заработаю? От жилетки рукава, от бублика дырку?
"Он прав, это поле его. К чему такая обезличка?" - подумала Галя.
- Ты, когда пахал и сеял, по сто пятьдесят рубликов огребал, а другие по тридцать. Вот пусть теперь и они заработают, - кричал и Останин.
- Да ну вас к черту с такой работой! Я - тракторист. И всякой ерундой заниматься не буду! - Веников ринулся из конторы. Он каждое утро так буянил, а потом делал то, что велели.
- Круши, паря!
- Камня на камне не оставляй.
- Хорошо, что они тебя не догнали, а то бы ты им дал!
Смеясь, кричали ему вслед.
- Мыслимое ли дело за такую тяжесть платить гроши! - орал и Шурка. - Какой это болван устанавливал расценку?
- Экономист, конечно.
- Вот пусть бы он приехал да поворочал эти тюки прессованного сена!
- А мы-то при чем?
- Эх, начальнички! - звучал чей-то насмешливый голос. - Фермы где? А силос закладываем где? В километре от них. То-то. Получается как у вятских. Они картошку ели в доме, а простокишу прихлебывать бегали в погреб!
Шумели, наседали на Останина, а он отбивался:
- Помнишь, ты голосил вот около этого стола: "Не буду махать литовкой! Я - тракторист!" На сенокосе не хватало рук. А Васильев и Зубенко пластались вовсю, косили. Вот теперь и посылаем их на силос. Ты тогда заработал, а они пусть нынче подработают.
- Ты, словно кот, загребаешь свои грехи.
Силосный бурт уже был закончен. Тетю Настю перевели работать на ток. Тамара вернулась в парикмахерскую, Шурке со Стеблем велели возить с поля прессованное сено, а Галя получила наряд на подвозку соломы к новому бурту.
Чтобы увеличить количество кормов, решили подмешивать в сечку прошлогоднюю солому. Пропитавшись кукурузным соком, и она пойдет в дело.
Галя побежала на машинный двор. Стебель уже был там. Он хлопотал около трактора с низкобортным прицепом.
Сараев дал Гале на время голубую "Беларусь" и тоже с прицепом. Только прицеп ее был железный и большущий, годный для перевозки соломы.
- Вот это тележка! - воскликнула Галя, стукнув кулаком по высокому, гулкому борту.
Она ревниво покосилась на свой ДТ, вокруг которого суетился другой тракторист. Всю весну и все лето работала Галя на этом тракторе, привыкла к нему, изучила все его капризы и достоинства, и ей не хотелось отдавать его в чужие руки, хотя бы и на несколько дней…
Галя и Стебель, проезжая мимо тока, увидели на дороге Тамару с Машей. Они отчаянно махали руками.
"Чего это они всполошились?" - подумала Галя.
Однажды по предложению Виктора комсомольцы решили выпускать сатирическую стенгазету "И смех, и грех". Первый номер вывесили в клубе. В нем были нарисованы карикатуры на лодырей, пьяниц и хулиганов. Изобразили и Семенова: он сдирал шкуру с лося. Нож, руки и пьяная морда браконьера были в крови. Карикатуры, острые, злые, - нарисовали Виктор и Стебель. Пьяный Семенов подстерег Стебля в переулке и ударом кулака сбил его с ног. Тут подоспел Виктор, закричал:
- Ты чего это, браконьерская твоя душа? Ты смотри, рукам волю не давай! - и бросился было на Семенова, но тот успел схватить булыжник.
- Не подходи, башку расшибу!
- Ну, Семенов, считай, что твой бандитизм на реке и в лесу кончается. За каждым твоим шагом следить будем. Придет время, схватим за руку!
- Махал я вас таких через левое плечо, семь раз хороший! Семенов ел, ест и будет есть. Он всех вас купит и продаст, идейных!
- Осколок ты, осколок! Ведь ты уже всеми лапами в капкане, а все скалишь зубы. Мы их тебе все-таки выломаем.
- Посмотрим…
- Сказал слепой!
Вот после этого ребята и организовали "Комсомольский прожектор"…
Галя и Стебель остановили тракторы и выскочили из кабин.
- Чего вы всполошились?! - закричала Галя. - Где пожар? Кого убили?
- Хуже, чем пожар! - кричала и Маша. - Ведь у нас под носом хлеб губят, а мы ушами хлопаем.
- Ничего не понимаю.
- Идут машины, а из дырявых кузовов зерно сыплется!
Все они направились на ток.