И вот они замерли, глядя на поплавки. Над еле текущей рекой стояла июльская жара. Зеленые блинчики листьев устлали водную гладь. На каждом из этих блинчиков сверкало по крупной капле. Все замерло, облитое светом и теплом, замерла вода, замерли резные чашечки золотых кувшинок и белоснежных лилий, повисли над ними серебристые стрекозы. Из леса в русло реки вливались потоки теплого воздуха и всякие запахи спелого июля. И вдруг поплавок дрогнул и пошел, пошел косо в сторону.
- Подсекай! - воскликнул дядя Миша. Он, как и Витька, тоже был азартным. Вспотевший от волнения Витька дернул удилище, и над головой его вспыхнуло трепещущее серебро, упало на песок и превратилось в рыбешку. Она, словно обрадовалась, заплясала, запрыгала, пачкаясь о песок. Обалдевший Витька рухнул на нее, придавил грудью, схватил в руки. А рыбка извивалась, билась, точно Витькино сердце. С первой добычей загорается рыбацкая страсть на всю жизнь…
А потом как-то взял его дядя Миша с собой на сенокос. Дядька водил трактор, таскал косилки, а Витька сидел рядом. И вот дядя дал в руки Витьке рычаги. Метров сто Витька вел могучую машину. Переполненный гордостью, он заявил тогда:
- Я трактористом буду!
И ведь стал все-таки.
Тетка с дядей, вообще-то, удивительные люди. Они всегда изумляли Виктора знанием всяких тайн природы. Скучая без детей, они всю силу материнской и отцовской любви перенесли на нее.
Однажды Виктор и дядя Миша шли лугом. Их обдавали сухие, резкие запахи жаркого лета. В поникшей от солнечного пекла траве вовсю трещали кузнечики. Они так и сыпались из-под ног, ударялись о Витькины голые икры. Стоял июль - макушка лета, как выразился дядя Миша. Месяц великой тишины. Войдешь в лес - молчи, не пугай в гнездах птиц, а в норах - зверушек.
- Какие ты цветы и травы знаешь? - вдруг спросил дядя Миша.
А Витька и не знал, какая трава есть на земле. Вся она была одинаковой для него - трава и трава, только и всего. И как цветы называются - не знал. Ромашки да васильки - вот и все, что ему было ведомо.
Усмехнулся дядя Миша, заговорил не торопясь, и ожил для Витьки луг, и появились для него донник с белыми и желтыми цветами, и розовый клевер, и заячья капуста, и кукушкин лен, и лиловый медонос кипрей, и молочай, и зонтики дягиля, и медовая травка, и душистый колосок, и фиолетовые кисти мышиного горошка, и главная врачебная трава, исцеляющая от девяноста девяти болезней, золотистый зверобой…
Чему только не научил Витьку дядя Миша, великий знаток лугов, леса, зверья, птиц и рыб!
- Чтобы тебе не заблудиться в лесу, узнай секреты живых компасов, - поучал дядька. - Вот ты, предположим, сбился с пути. Не паникуй! А сразу ищи ягодную поляну. Ягода скажет тебе, где юг, а где север. Земляника, голубика, брусника прежде всего вызревают на солнечной, южной стороне. Понял? А то можешь спросить у муравьев - где твоя деревня.
- Как это? - удивился Витька.
- А очень просто. Муравейники всегда располагаются у дерева и обязательно с южной стороны. И еще запомни: южная сторона у муравейника отлогая, а северная - крутая.
Витька слушал все это, как сказку.
А тетя Надя - та была мастерицей по сбору ягод и грибов.
Щедрый август был ее месяцем. На всю жизнь запомнил Витька эти тети-Надины августы.
Август - месяц грибов.
- Облака цепляются за лес - можно идти за грибами, - говорила тетя Надя. Они вставали до рассвета и солнышко встречали уже в лесу. Эх, и красота же эти рыжики, грузди, маслята, волнушки, мокрые от росы, с хвоинками, прилипшими к шляпкам. На рассвете они почему-то особенно крепкие, тугие, холодные и чистые. Витька даже вопить начинал от восторга, когда натыкался на осанистого царя грибов - на белый гриб-боровик.
- Тихо. Не голоси, - останавливала его тетя Надя, - а то все грибы разбегутся, попрячутся.
И Витька в это верил, хоть и знал, что тетя Надя шутит.
Она всегда приносила полную корзину, и соседки говорили, что у нее легкая рука. А на самом деле просто тетя Надя знала все грибные секреты.
- Цветок - сын солнца, а гриб - дитя тени, - внушала она Витьке. - Поэтому к любому дереву подходи с северной стороны, грибы - там, Особенно в сухое лето. А если зарядят дожди, иди на поляны и опушки, где больше солнца и тепла, август грибы туда сыпанет. Грибы - ребята привередливые. Боровик, например, не любит чащобу, но и редколесье не жалует. Он любит просеки, опушки, неглубокие овражки, ложбинки, лесные дороги. Желтые маслята дружат с лиственницей, коричневые маслята - с молоденьким ельником, красноголовые подосиновики - конечно, с осинником.
Проникнувшись этими премудростями грибников, Витька устремлялся в лес. Его охватывал азарт, - один гриб срезает, а глазами уже ищет, нет ли рядом еще гриба. А тетя Надя все рассказывает или показывает что-нибудь интересное…
Обогатили его тетка с дядей, да еще как! Если бы их не оказалось в его жизни, совсем другой Виктор жил бы на белом свете.
Все это припомнилось сейчас у костра.
Эх! Вот так проваляется он весь день, будет пить чай, покуривать, читать Новикова-Прибоя о морях и океанах, смотреть на облака, на зеленый дым распускающихся берез, пересвистываться с птицами, сладко вздремнет, а вечерком сядет на трактор и - будьте здоровы! На хлеб да на щи он как-нибудь заработает…
Виктор полез в рюкзак за книгой и вдруг увидел синий дымок над кустами. А, черт возьми, кого это принесло сюда?! Он в досаде вскочил. Ему хотелось сегодня побыть одному, подумать о своем будущем и что-то окончательно решить. А если сейчас кто-нибудь заявится из ребят, то ничего не получится - будет один треп, и не отдохнешь даже.
Виктор потихоньку пошел на дымок, осторожно раздвигая весенне-пахучие кусты. Когда он выбрался из них, он увидел Галину. Сидя на корточках, эта девчонка что есть мочи дула на дымящиеся сырые ветки. Должно быть, она услышала шорох в кустах и быстро оглянулась и от удивления даже рот приоткрыла. Лицо ее было засыпано пеплом, нос - в саже.
- Чего тебя принесло сюда? - неожиданно вырвалось у Виктора, хоть он и не хотел ее обижать.
- А чего ты подсматриваешь? - рассердилась Галя.
- Вот еще - была нужда!
Виктор заметил какой-то учебник возле муравейника. Куча шуршала, кишела муравьями, среди них, как живые, шевелились сухие листья, веточки. Так и казалось, что муравейник кипит.
- Загрызут ведь! Не могла для зубрежки выбрать другого места?
- Да ты чего это? Ты откупил, что ли, эту речку?
- Как хочешь, так и понимай. Вытри лучше нос.
- Чего тебе надо? - спросила Галя. Губы ее мгновенно спеклись, как у больного в жару. Они всегда становились такими в минуты обиды, горя или гнева.
Виктор метнул в нее тяжелый взгляд и ринулся обратно. Он завалил костер песком, все столкал в рюкзак и рванулся по берегу, с треском продираясь через кустарник.
- Принесло ее сюда, - бормотал он.
Наконец Виктор облюбовал глухое, удобное местечко. Здесь было еще гуще: река, теплый песок, а над ним с берега свесились густые ивы в сережках. Виктор бросил рюкзак и только плюхнулся на камень, сдернул сапог, как из-за мыска, прямо на него, выбежала Галя.
- Ты решила преследовать меня, что ли?! - закричал Виктор, вскакивая в одном сапоге.
Галя растерялась, покраснела.
- Очень-то нужно… Я от тебя уходила, - сказала она.
- Здорово ты уходила, прямо по моим следам.
- Дурак! Стану я за тобой бегать, - крикнула Галя, бешено глянув на него. И она побежала обратно за кусты, за мысок…
6
Галя вечером, окончив смену, остановила трактор, усталая взошла на пригорок, и вот оно перед ней, поле, черное, пухлое. Это она, Галя, вспахала его. Она стояла, смотрела и улыбалась.
У нее все-все болело, и руки, и ноги. Все тело ее ломило. Но - ничего. Такое случается с непривычки…
За прозрачной, зеленоватой дымкой сквозистой рощицы потухал закат. Галя шла к стану. Под ногами шуршала старая, пожухлая трава. В пустынных полях совсем стемнело. Но нет, они не пустынные. Во-он светят фары, неустанно рокочет трактор. Это, наверное, Виктор пашет. Он в ночную смену. А вон еще огонек! Да сейчас по всем полям огоньки и рокот. И из-за этого нет жути ночной, нет в темных ветреных полях дикости.
Дом на полевом стане был добротный, большой. Кухня, спальная комната, красный уголок да еще просторная застекленная веранда с длинным столом, за которым обедали. Здесь, на веранде, в уголке, и пристроила Галя свою кровать.
Постоянно на стане никто не жил, кроме дяди Троши. Каждый вечер и каждое утро приходила машина и забирала людей. Оставались ночевать обыкновенно молодые, кого в селе не ждала семья, да заядлые рыбаки.
Когда Галя пришла, ребята еще не спали, дверь была открыта на веранду, и из нее доносились говор, смех, пахло папиросным дымом. В спальне горела керосиновая лампа, по стенам ползали лохматые тени, некоторые из ребят лежали, другие сидели на кроватях.
- Где пропадала? - спросил Кузьма Петрович, зевнув. Его усатое лицо за эти дни заросло щетиной.
- Бродила, - неопределенно ответила Галя.
- Ужин, поди, остыл.
- Ну, как, Галюха, сладкая жизнь у трактористов? - спросил Шурка. Из-под одеяла торчали его ноги, с пятками круглыми и большими, как репы.
- То-то я не знаю эту жизнь! - откликнулась Галя.
- Еще не собираешься удирать? - раздался тенорок Стебля.
- Здравствуйте! Я ваша тетя! - Галя улыбнулась.
- Ничего, скажи, знала, на что шла, - поддержал ее Кузьма Петрович.
Галя улыбнулась и ему, хоть и не видела его, и как-то вдруг осознала, охватила единым взглядом все, что случилось в эти дни. Ей что-то говорили, кто-то над чем-то смеялся, а перед ней мелькали то поле в сиянии, то ее трактор, то первая борозда или белохвостые зайцы. Галя тихонько засмеялась, поняв, что она счастливая и усталая и почти засыпает на ходу. Как это хорошо - спать!
Она вытащила из рюкзака спортивные брюки, полотенце и вышла в ветреную, холодную тьму, мерцающую звездной рябью. Галя сняла комбинезон, натянула брюки и - к умывальнику. Вода в нем была студеной, пахла ледком. Приятно было обдать ею обветренное, запыленное, горящее лицо. Галя терла его полотенцем и угадывала в темноте бочки, груду березовых чурбаков, дощатый сарай. Около него - вспомнила - стоят невидимые сейчас в темноте верба в серебристых барашках и куст ольхи в зеленых, пушистых серьгах. Ударь по ольхе - и она задымится зеленой пыльцой. И пусть ее было не видно, Галя все равно знала, что она есть и где-то среди кустов притаилась весна, это ведь ее платьишко пахло почками ольхи.
Галя вернулась на веранду. Люди еще сонно переговаривались.
- Земля, язви ее, у Вороньего колка здорово сырая, вязкая. Елозил, елозил, так твою… - и Веников равнодушно и привычно выругался.
Хлопотливый дядя Троша притащил Гале из кухни вареного мяса и холодного молока.
- Подкрепись-ка. Умоталась, поди, за день-то.
Обветренное лицо ее все еще горело, его пощипывало, губы потрескались, стали колючими, все мускулы ныли. Она с удовольствием ела и улыбалась дяде Троше.
С трудом двигаясь, Галя залезла под одеяло. Она вытянулась и сразу же поплыла, заколыхалась, точно в воздухе, и тут ей почудилось, что на веранде запахло ольховым кустом в сережках… Сквозь стекла мерцали звезды… На ветках ольхи кожица тонкая и зеленая, сломай ветку и увидишь, что вся она полна соком… А больше Галя ничего и не чувствовала, и не думала…
Как-то после ужина Галя взглянула на замусоренный пол, на тусклые, немытые окна и сказала:
- Давайте-ка, я приберу в доме, а вы покурите на вольном воздухе.
Трактористы вышли, устроились за длинным, из досок, столом, дымили папиросами, читали присланные газеты, толковали о полетах на Луну, а кое-кто подтрунивал над "поварихой", как называл себя дядя Троша.
Сухонький, совсем седой, в старом-престаром пиджачишке, он сидел на скамейке, подсунув руки под зад, и болтал ногами, не достающими до земли.
Этого Трошу в тридцатые годы знали во всех окрестных деревнях. Вечерами в избах, на лавочках, на бревнах, на полевых станах рассказывали о всяких его проделках и похождениях. Среди этих веселых историй никак нельзя было отличить быль от небылицы. Должно быть, многие балагуры-фантазеры прикрывались именем Троши.
Напрасно люди считали Трошу потешником. Это он им только прикидывался. А на самом деле он зря ничего не делал.
Вот однажды, по словам Веникова, что случилось.
В двадцатых годах деревня была совсем темная, бабы и мужики верили в разную нечистую силу: в леших, в домовых… Рассказывали всякие небылицы о наговорах, о колдуньях, о дурном глазе.
Собрались как-то мужики в избе у Троши в карты играть. Ну, как водится, заигрались до полночи. Но они не только играли, а еще и пили бражку и рассказывали страшные истории о привидениях, о лунатиках, о ночных огнях на кладбищах.
Наконец, стали мужики расходиться по домам. Вышел первым ледащий такой, никудышный мужичонка Савелий. И вдруг он через минуту рванул дверь обратно, повалился через порог и на четвереньках побежал к людям, сел на полу. Глаза дикие, шапки нет, полушубок снегом засыпан. В распахнутую дверь вьюга воет. Троша метнулся к двери, захлопнул ее.
- Чо, паря? Чо подековалось? - испугались мужики.
- Там… там, - никудышный мужичонка Савелий тыкал рукой в сторону двери. - Не пускат… В грудь бодает…
Оказывается, Савелий шагнул с крыльца во тьму, в снежные вихри, и вдруг его кто-то пружинисто и сильно толкнул обратно, и он повалился на ступеньки. А в темноте ничего не видно, в лицо снег сыплется. Решил никудышный мужичонка, что это он как-то оступился, и снова пошел. И снова его кто-то отбросил.
- Он, должно, лбом меня отпихивал… Широкий такой лбище, - бормотал бледный Савелий, сидя на полу.
- Ну, язвило б тебя, никудышного! Это тебе с бражки помстилось, - рассердился Троша. - Ведь говорено вам агитаторами: никакой нечистой силы нету! - и с этими словами, прямо раздетый, выскочил он из избы и тут же влетел обратно, взлохмаченный, с трясущимися губами.
- А ведь правда, мужики, неладно что-то, нечисто, - прошептал он. - В грудь толкат!
Смятение поднялось в избе, бабы креститься начали. Тогда пошел на улицу самый сильный, самый храбрый мужик Ефим. Был он всех выше и всех шире. Выдвинулся он в сени, а мужики за ним, жмутся друг к другу. Из сеней с опаской выбрались на крыльцо. Ефим, очертя голову, ринулся вперед, во тьму, в сумятицу вьюги, и тут же отлетел, повалился на толпившихся сзади. Эх, и подхватились тут мужики! Давя друг друга, роняя шапки, застревая в дверях, бросились обратно в избу.
Троша лязгнул крючком, закрыл дверь.
- Чо же это такое, мужики? - растерянно спросил он.
Ну, побубнили еще недолго о всяком непонятном и страшном, да и улеглись вповалку на полу - остались ночевать.
А утром, как только рассвело, опять толпой выбрались в сени, приоткрыли дверь, высунули на волю лохматые башки. Вьюга уже стихла, заметенный двор был пуст. Только у крыльца стояли, заваленные снегом, сани. Их оглобли, стянутые сыромятным ремнем, были задраны и нацелены на крыльцо.
- Никого нету, - пробасил Ефим.
Троша истово перекрестился и кинулся с крыльца, ударился грудью о тугой ремень между оглобель и отлетел обратно на крыльцо.
- Нечистая сила! - завопил он, бросаясь к мужикам. И тут же захохотал. И все поняли его проделку, смущенно зачесали в затылках, в бородах, стыдливо запосмеивались.
А скоро уже вся деревня смеялась над мужиками, над нечистой силой.
И с тех пор стоило кому-нибудь заикнуться о дурном глазе или еще о какой-нибудь чертовщине, как сразу же кто-нибудь произносил фразу, ставшую вроде присказки: "Оглобли, паря, оглобли!"
И еще рассказывали бывальщину о том, как Троша один задержал трех браконьеров.
Жили в селе три брата Жеребцовы. Били они птицу и зверя круглый год, без всяких правил, брали рыбу из озер всякими запрещенными способами. Это были отпетые грабители природы. И все в деревне закрывали глаза на их разбой - боялись их. А они, чувствуя это, наглели все больше и больше. И вот как-то во время нереста перегородили они речку сетью и - знай себе - гребут рыбу с икрой. И вдруг за их спинами раздался крик:
- А ну, кончай воровство!
Повернулись братья, а на них ружье смотрит.
- Ни с места! - скомандовал Троша. Да крепко скомандовал, по-офицерски. Ошалели братья. У Троши не только в руке ружье, но и еще одно дулом торчит из-за спины, а на поясе граната болтается.
- Ты чо это? Ты чо это? - заговорили братья.
- Молчать! Я за себя не ручаюсь! - яростно заорал Троша. - И чтоб без глупостей, а то шарахну из ружья, да и гранатой угощу. Я ее еще с гражданской храню для таких, как вы. Сеть вытащить!
Братья переглянулись трусовато, черт, мол, знает, что может выкинуть этот полудурок. Еще действительно ахнет гранатой. Ишь, как выворотил свои шары! Заторопились братья Жеребцовы, свернули сеть и зашагали в село, как миленькие. Троша с позором проконвоировал их через всю деревню до сельсовета, выкрикивая по дороге:
- Смотрите, люди добрые! Смотрите на грабителей природы!