"Иван Иванович" - первая книга трилогии о докторе Аржанове - посвящена деятельности хирурга-новатора на Севере в предвоенные годы.
Содержание:
Антонина Дмитриевна Коптяева - Иван Иванович 1
Часть первая 1
Часть вторая 47
Примечания 92
Антонина Дмитриевна Коптяева
Иван Иванович
Часть первая
Побережье, отдаляясь, развертывалось над водным простором сплошной зубчатой громадой.
"Вот когда его видно по-настоящему. На прощанье явилось перед нами в полной красе!" - подумала Ольга и помахала перчаткой, хотя здания портового города уже скрылись в излучине бухты.
Еще немного - и осели крутые мысы с белой каймой прибоя; сопки, покрытые тучной лиственной тайгой, тоже начали оседать. Казалось, земля медленно погружалась в желтовато-зеленые волны.
Теперь Ольга смотрела вперед, и свежий ветер, дышавший солеными испарениями, холодил ее щеки. Дней семь придется ей плыть на этом пароходе.
"Как-то устоите вы против морской болезни? - сказала она себе с усмешкой. - Раньше вы имели закалку настоящего спортсмена, но с тех пор прошло около восьми лет. Может быть, не зря оплакивали вас отец и сестры, провожая сюда, точно на край света!"
Ольга любила поездки. Ее особенно интересовали новые места, новые люди, но сейчас богатство впечатлений превзошло все ожидания.
Приморье поразило ее своей роскошной тайгой, первозданными скалами берегов, исполинской, вольно дышавшей ширью океана. Одна мысль о том, что здесь рождается утро, волновала ее. Отсюда начинается движение зорь, несущих утреннее солнце над страной, как эстафету, в течение трети суток. Ольга посмотрела на свои часики. Пять утра, а на западной границе еще только наступает ночь. За этой границей снова война… В мае гитлеровские войска, заняв Данию, вошли в Голландию, а южнее через Люксембург ворвались в Бельгию. Там происходили неслыханные воздушные бои… Яркая жизнь полудеревенской Фландрии, знакомой Ольге по картинам знаменитых художников, не вязалась в ее воображении с кружением самолетов, с дымом и грохотом боев, и ей рисовалась мрачная индустриальная Бельгия Верхарна…
- Война! - сказала Ольга вслух, с задумчивостью глядя вдаль.
Растянутая цепочка берега совсем затонула в море, и оно, освобожденное, стало еще выше вздыматься широкими волнами. Скорее бы переплыть его!
К полудню ветер усилился. Когда Ольга поднялась на верхнюю палубу, то с трудом преодолела расстояние от трапа до кают-компании. У входа она столкнулась с молодым инженером Тавровым, с которым встречалась раньше, в агентстве треста в Приморске, а потом во время посадки на пароход, и кивнула ему дружески приветливо.
- Мы все еще не знакомы как следует, - сказал Тавров.
- Отчего же? Мы именно как следует знакомы, - возразила Ольга, невольно замедлив возле двери, в которую буйно ломился ветер. - Аржанова Ольга Павловна, - добавила она просто и первая перешагнула через порог.
Они сели за столик у окна. Отсюда можно было наблюдать, как двигались высокие волны, то поднимавшие, то отпускавшие носовую часть парохода. Но это зрелище не обещало ничего хорошего: Ольга еще не привыкла к качке, поэтому встала и пересела спиной к окну.
- Так будет лучше, - сказала она и, сняв легкое пальто, положила его на спинку кресла.
- Сколько солнца вы привезли с собой! - восхитился Тавров, взглянув на ее смуглые руки, открытые по локоть.
- Это не загар, - ответила Ольга, поправляя браслетку часов. - Мой дедушка был черен, как грач, а бабка голубоглазая и такая светлокосая, что нельзя было заметить, поседела ли она в старости.
Они оставили целое племя смуглых, черноволосых, но голубоглазых людей. Я одна нарушила наследственность, только цвет кожи сохранился.
- Где же трудятся люди вашего племени? - полушутя спросил Тавров.
- Есть музыканты, учителя, инженеры. Отец мой - профессор-химик, совершенно погруженный в свою работу. На лекциях он бесподобен: даже я, человек, к химии равнодушный, любовалась им, когда бывала в аудитории. Дома он добрый очень, рассеянный… даже трогательный. Рано овдовел, но остался верен памяти нашей матери. - Ласковая улыбка женщины, вызванная воспоминаниями об отце, при этих словах сменилась грустью.
- А вы? Чем вы занимаетесь?
- Я? - Ольга нахмурилась, но, взглянув на Таврова, лицо которого выражало искренний интерес, сказала: - Пока ничем не занимаюсь. Очень хочу работать, да у меня неудачно все получилось. - Ей стало досадно за себя и неловко: ни с того ни с сего пустилась в откровенности. Она прикусила губу, однако, потребность оправдаться, а может быть и посоветоваться, подтолкнула ее. - Я пробовала многое, - нерешительно заговорила она. - Училась в машиностроительном институте и не доучилась… Была на курсах бухгалтеров, потом по совету мужа поступила в медицинский, но вскоре ушла: меня отталкивали занятия в анатомичке. Последний год занималась на курсах иностранных языков, а закончить тоже не удалось.
Она умолкла. Рассеянный взгляд ее теперь уже равнодушно следил за тем, как отходили от стен тяжелые шторы и как они снова опускались, западая между косяками.
- Может быть, вы просто не нашли для себя то, что вам нужно? Поэтому и получается у вас хождение по мукам. Два института! Да еще курсы, и все зря…
- Зря, - повторила Ольга безнадежно. - Мне уже стыдно становится, когда меня спрашивают, чем я занимаюсь!
В это время стаканы и тарелки разом двинулись и, сгрудясь у кромки стола, чуть не съехали ей на колени. Придерживая посуду руками, Ольга быстро взглянула на подбежавшего официанта, потом на Таврова.
- Неужели начинается шторм? Пойдемте, Борис Андреевич, посмотрим, я еще ни разу не видела морской бури.
- Вы, оказывается, любительница сильных ощущений! - шутливо заметил он.
- Нет, я трусиха, и порядочная. Но интересно же!
Ветер едва не свалил их, когда они вышли на палубу. Волны словно горы ходили вокруг, перекатываясь, обрушивали белые гребни в глубокие водяные воронки. Все видимое пространство моря, поседевшее от пены, бесновалось, вздымая к мутно-серому небу кипевшие массы воды.
- Вот расходилось! - сказал Тавров над самым ухом Ольги. - Наверное, в Тихом океане прошел тайфун, он и раскачал наши моря!..
- А где… который девятый вал? - крикнула Ольга и, высвободив локоть от руки Таврова, вцепилась в перила борта.
- Тот, который ударит крепче, - ответил он, не обижаясь на движение спутницы, довольно резко отстранившейся от него. - Похоже, этот! - Тавров отвернулся от брызг волны, хлестнувшей в борт парохода. - Нет, вот этот! - вскричал он, снова стряхивая с одежды капли воды. - Пойдемте, а то промокнете!
- Ничего! Сейчас тепло. Осенью, наверно, страшнее: можно превратиться в сосульку. Теперь я начинаю представлять, что такое труд рыбаков. Однажды я видела в низовьях Волги, как уходили на зимний промысел в открытое море рыбацкие суда. Да какие там суда - суденышки! - Ольга отбросила с лица прядь намокших волос и продолжала с увлечением: - Был очень жаркий осенний голубой день. Песчаные дюны просто светились под солнцем. Весь поселок высыпал на берег - провожать ловцов. И чувствовалась тогда в толпе глубокая тревога: ведь Каспий, такой знойно-синий, зовущий, на самом деле коварен и свиреп. Вернутся ли? Точно в бой провожали. И правда: вот волны… бешеная слепая сила, а человек, спорящий с нею, берет только смелостью.
- Да, море любит крепких людей, - сказал Тавров.
2
По-видимому, было утро. Серый свет пробивался сверху в приоткрытый люк трюма, ложился дорожкой на ступени большой лестницы, края которой тонули в сумраке, рассеивался над грубо, но прочно сколоченными двухъярусными нарами. Пароход качало по-прежнему.
Ольга приподнялась на постели, осмотрелась. Никто не торопился вставать, ей тоже некуда было спешить, и она снова опустила голову на подушку. Почти все население трюма лежало вповалку уже трое суток, а Ольга заставила себя собраться с силами, и ей польстила похвала Таврова, когда он подивился вчера ее стойкости. Он устроился в другом трюме, но обедать, как и Ольга, ходил в кают-компанию, не очень-то приспособленную для столовой на грузовом пароходе. Тавров, поспешив с поездкой, тоже не стал ожидать пассажирского рейса.
"Симпатичный человек", - отметила Ольга, вспомнив его открытое лицо, затем ее мысли сосредоточились на скором свидании с мужем. Два года работает он хирургом в районе Чажминских приисков. А она все это время жила с маленькой дочерью у своих родных в Москве, учась на курсах. Прошлым летом, получив отпуск, он приезжал к ним, обещал нынче вернуться совсем, но обстоятельства сложились иначе.
"Как-то он пережил наше горе? - подумала Ольга. - Нехорошо все-таки мы поступили, расставшись на долгое время. Надо было быть всем вместе". Воспоминание о навсегда исчезнувшем родном существе, о детских ручонках, не отогретых ее материнским дыханием, снова так стиснуло сердце, что у Ольги помутнело в глазах. "Мы не станем больше разлучаться! - решила она, отирая слезы. - Раз у меня ничего не получилось в жизни, я постараюсь посвятить ее тому, чтобы легче работалось моему Ивану Ивановичу".
В трюме между тем началось утреннее движение: кашель, приглушенные разговоры, шорох одежды. А пароход то и дело содрогался всем корпусом, когда на него обрушивалась очередная волна, начинал медленно подниматься, но, только поднявшись, снова валился вниз, и снова слышался тяжкий гул падавшей на него воды.
"Вдруг не доедем!" - подумала Ольга, прислушиваясь к стонам соседок по нарам.
Ей стало зябко, тоскливо. Она быстро оделась и через несколько минут уже поднималась по ступеням, уходившим из-под ног. Наверх! На палубу!
Море, взлохмаченное белыми космами, буйствовало…
"Вот она, свободная стихия"! - Ольга ухватилась за натянутый канат и уже со страхом посмотрела на волны, на рваные облака, быстро мчавшиеся, казалось, над самыми трубами парохода.
Вид мокрых лошадей, стоявших рядами в открытых стойлах, и мокрых брезентов на грузах, привязанных канатами, тоже не радовал: волны все время захлестывали через борт. А моряки вели себя спокойно; один из них, проходя мимо, даже насвистывал, значит, им, бывалым, такая буря не казалась опасной. Ольга ободрилась и начала пробираться к верхней палубе. Ветер бил в лицо, бесновался вокруг, но она, задыхаясь и сжав губы, упрямо продвигалась вперед.
- Держитесь крепче, а то вас сбросит в море! Постойте, я помогу вам! - послышался сверху знакомый голос, когда она взялась за поручни лестницы.
Ольга подняла голову и увидела Таврова.
- Ничего, я сама. Не может быть, чтобы меня унесло, будто пушинку.
- Вы не играете в шахматы? - неожиданно спросил ее Тавров после завтрака.
- Что за игра в такую качку? - сказала Ольга, глядя, как болталась вода в графине, укрепленном в специальном гнездышке.
- Здесь есть морские шахматы, они вставляются в доску.
Первую партию Тавров играл рассеянно и проиграл. Это заставило его сосредоточиться по-настоящему, но он снова потерпел поражение.
- Кто научил вас так сражаться? - спросил он удивленно.
- Мой муж, - с гордостью ответила Ольга. - Он говорил, что вдуматься в ход болезни, разгадать ее и верно решить задачу, в серьезном случае, конечно, не менее сложно, чем выиграть партию у хорошего шахматиста. Меня это заинтересовало. У меня нет склонности к хирургии и медицине вообще: боюсь крови, но, чтобы представить сложность задачи хирурга, выучилась играть в шахматы.
3
- Значит, ваш муж хирург, - задумчиво сказал Тавров, когда они через два дня снова сидели на палубе. - Мне помнится, я слышал о нем… Хирург Аржанов… Да, да, помню! Хирургия - наиболее действенная область медицины. Тому, кто пришел туда по призванию, многое доступно.
- Вы считаете, что к каждому труду должно быть призвание?
Тавров засмеялся:
- А как же? Вы почему ушли из машиностроительного института? Скучно показалось? Предмет сухой? Скажите-ка это инженеру-машиностроителю! Да еще влюбленному в свое дело… Выучиться, конечно, всему можно, но если кажется неинтересно, то лучше не надо. Можно обмануть кого угодно, даже самого себя, а работу не обманешь: ведь тут выбор не на час, не на день, а на всю жизнь. Так же, как любовь! Нет, даже значительнее любви: мало сильных людей пожертвовало собою ради нее, а ради избранного труда сгорали лучшие человеческие жизни. Ну зачем вас потащило на машиностроительный? - дружески-бесцеремонно спросил он.
Ольга хотела обидеться, но только искоса посмотрела на него:
- Надо же было определиться куда-нибудь… Окончила девятилетку и пошла в институт.
- И даже не представили, что такое машиностроение? На заводе не побывали? С народом, выпускающим машины, не поговорили?
Ольга молча кивнула головой.
- Тогда понятно! Конечно, скучно заниматься высшей математикой, формулами да уравнениями - и не видеть за ними машины, которая, как радость, как хорошая новая песня, входит в жизнь народа. Создавая машину, вы строите социализм, а не просто "определяетесь куда-нибудь".
- Вы злой, оказывается!
- Почему же злой? Я ведь не к выражению придираюсь. Ну, хорошо, один раз по молодости ошиблись… Не продумали, не взвесили. А зачем вам бухгалтерские курсы понадобились? Чем они интереснее? Так ведь можно десять учебных заведений окончить, а толку? - Тавров взглянул в лицо расстроенной Ольги и продолжал с подкупающей сердечностью: - Я мог бы польстить вам: вот, мол, какая вы незаурядная женщина, поэтому, дескать, не удовлетворяет вас казенный метод преподавания. И сколько тут можно бы накрутить - голова вскружилась бы! Но я вижу - человек вы сильный, острый! Взять хотя бы то, как в шахматы играете. А раз вы сильная, с вами и говорить надо открыто. Шутка ли. - сменить два института!
- Если говорить открыто, то я из машиностроительного ушла по семейным обстоятельствам, - неожиданно сказала Ольга. - А насчет сухости предмета… - Она помолчала, насупясь. - Насчет того, что скучно, это я потом уже придумала. Может быть, для собственного утешения, - добавила она с вызовом. - А сами-то вы довольны вашей работой?
- Очень. Не собой, конечно, доволен, а специальностью. Я обогатитель-металлург. Окончил Московский институт цветных металлов. Знаете, у Калужской площади?.. - На минуту Тавров задумался, вспоминая. - Очень люблю Москву, свой институт до сих пор люблю. И считаю, что не детство, а студенческие годы - лучшее время в жизни человека, которому посчастливилось учиться. Работу свою я ни на какую другую не поменяю, хотя, может быть, у меня нет к ней того призвания, какое бывает у людей талантливых. Я ведь говорил вам, что еду на Чажму второй раз. Работал на Холодникане. Потом меня отозвали в главк, пробыл там около года, а теперь отпросился обратно на производство.
- А говорите: люблю Москву! - все еще хмурясь, сказала Ольга.
- Любить ее я всегда и везде буду. Работа моя настоящая там, где золото, значит, Урал, Сибирь. Но Север имеет еще одну особенность: его не забудешь, он зовет к себе.
- Может быть, она зовет? - неосторожно пошутила Ольга.
Тавров вспыхнул, но сказал серьезно:
- У меня там никого нет. И… вообще нет.
Они разговаривали, сидя на бревнах, крепко привязанных к палубе. Выше и ниже их, словно в деревне, сидели, греясь на солнышке, люди. Погода установилась, и народ сразу ободрился, повеселел. От нечего делать играли в подкидного, в "шестьдесят шесть", тут же пристроился хор - первая проба голосов, - кто-то за стойлами пиликал свое на гармошке. Лошади - пегие, буланые, вороные, стоявшие в ряд у кормушек, тоже напоминали о деревне. А за кормой блистала на просторе присмиревшая морская волна. Белые чайки мелькали вдали, и паруса белели, как чайки; где-то рядом лежали неведомые острова.
- Простите, а вы… туда, на Чажму, охотно едете? - после небольшого молчания спросил Тавров.
- Да, конечно! - просияв, ответила она. - Но меня зовет туда не Север, а близкий человек. Если Север таков, как вы говорите, то мне он покажется еще прекраснее. - Ольга с улыбкой всмотрелась в подвижную линию горизонта. Небо ли поднималось и опускалось там, море ли? Они точно дышали, и в ритм этому дыханию плавно и медленно раскачивался пароход.
- Мне чаще приходилось бывать на юге, - заговорила снова Ольга. - Меня с детства баловали, я росла самой младшей в семье, поэтому во время летних каникул сестры создавали мне все возможности для отдыха. Родственников у нас много, народ обеспеченный, и я нигде никому не мешала. - Ольга рассмеялась приглушенным, но приятным смехом. - Хорошо еще, что я не стала неженкой, но условия вырасти Обломовым у меня имелись.
"Вы им и выросли", - чуть не сказал Тавров, глядя на нее и представляя себе, как ее баловали. "Может быть, поэтому и не привыкла доводить начатое до конца", - подумал он.