Ольга была красива, но ему казалось, что не это привлекало его, а свойственное ей обаяние доброты сердечной и смелой доверчивости человека, не привыкшего кривить душой. Он чувствовал себя при встречах с этой женщиной так, точно они дружили уже давно. Ему нравилось быть рядом с нею, всегда веселой и приветливо-общительной среди людей, нравилась ее своеобразная манера определять характер попутчика, поразившего чем-нибудь ее воображение.
- Вот бухгалтер, едет из отпуска. Наверно, скупой и ворчун страшный! - говорила она, наблюдая за приземистым лысым старичком в поношенном, но чистеньком костюме с пестрым галстуком над вырезом жилетки, восседавшим в группе, где играли в преферанс.
- Может быть, снабженец, - возражал Тавров.
- Нет, те благодушнее, и цвет лица у них свежее.
- Как же вы не побоялись испортить себе в будущем цвет лица, поступая на бухгалтерские курсы? - с добродушной язвительностью напомнил Тавров.
- Интересно, кто он? - спрашивала Ольга, глядя на курносого бронзово-загорелого парня. - Смотрите, сколько в нем сдержанной силы и уверенности в себе, а глаза, прищуренные, окруженные ранними морщинками… Так бывает только у людей, привыкших к открытым просторам.
- Возможно, геолог, - подсказывал Тавров.
- Нет, геолог, наверно, иначе глядел бы на море. Мне он представляется рыбаком. Вообразите, набегает штормовая волна, а этот взгляд зорко устремлен навстречу…
- Пожалуй, - соглашался Тавров, словно уже видел молодого спутника ведущим рыбацкий сейнер.
- А тот в плаще похож на бывшего священника, - говорила Ольга. - Смотрите, какое у него елейное выражение, а глаза так и сверлят, как буравчики.
- Изволили ошибиться. Это преподаватель литературы. Я с ним вместе садился на пароход, и здесь, на нарах, - соседи.
- Ну, значит, он преподаватель-фарисей. Зло в нем кипит, а со всем умилением толкует о нравственности и морали.
Тавров засмеялся.
- Вот это верно! Я с ним уже схватывался: превозносит классиков, а нашу советскую литературу потихоньку охаивает. Этот за длинным рублем потянулся на Север.
- Вы чувствуете похолодание в воздухе? - сразу переменила тему разговора Ольга. - А ведь день солнечный… Мне кажется, климат уже переменился и цвет моря стал другой.
Она встала и, обходя людей, расположившихся на палубе, подошла к борту. Тавров последовал за ней. Схватившись за поручни, оба посмотрели вниз…
Две акулы обогнали пароход, выставив из воды угловатые плавники. Вытянутые тела их промелькнули, как торпеды.
- Этим рыбкам нужны бесконечные убийства, - сказал Тавров. - Некоторые виды акул рождают живых мальков, и новорожденные немедленно начинают хищничать.
- Вы слушали сегодняшнюю радиопередачу? - спросила Ольга. - Англичане окружили немецкие войска в Нарвике и обстреливают их с военных судов. Гитлеровцы сопротивляются упорно. Без стеснения ведут драку на чужом дворе! Хозяева, норвежцы, наверно, порадовались бы, если бы их враги, а заодно и защитники потопили друг друга.
- И те и другие заинтересованы в вывозе железной руды из Норвегии, - сказал Тавров. - Каждый из них заботится только о собственной выгоде, своя рубашка ближе к телу. Какая уж тут защита!
- Заботится о собственной выгоде… - задумчиво повторила Ольга. - Это очень основательно делал всю жизнь норвежец Пер Гюнт… Но, думая только о себе, он никогда не был самим собой. Вы читали, есть такая пьеса-сказка у Ибсена?..
- А вы чем больше интересуетесь: литературой или политикой? - неожиданно спросил Тавров.
Ольга быстро обернулась, посмотрела на него: не смеется ли он? Впервые на ее лице проступил неровный румянец.
- Кто у нас не интересуется политикой? - промолвила она уклончиво. - Даже дети. Каждый видит связь своего маленького "я" с жизнью общества. Общество же не живет без политики.
- Ясно, - улыбнулся Тавров. - А как насчет литературы?
- Мы поссоримся! - уже по-настоящему вспыхнув, заявила Ольга и сделала шаг в сторону, по-мальчишески сунув руки в карманы пальто.
- Нет, не будем ссориться! - забеспокоился Тавров. - Ведь я ничего дурного не сказал. Мне просто хочется узнать ваши наклонности.
Ольга сердито усмехнулась.
- К литературе, кроме читательского интереса, никаких. Даже стихов никогда не писала. Вот вам! Таланта ни к чему нет: ни к музыке, ни к живописи. И почему вы все разговоры сводите на мои способности?!
- Мне просто по-человечески обидно за ваши зря потраченные годы, за то, что вы уже опустили руки. Конечно, мало иметь право на образование и работу, надо осуществить это право! А вы выходите замуж и бросаете учебу! Простите меня за резкость, но я знал многих студенток, которые тоже имели семьи, однако, продолжали учиться.
- Ну, теперь уже столько лет прошло… - заговорила Ольга и беспомощно усмехнулась.
- Совсем сдала! - перебил Тавров с такой искренней досадой, словно она была его младшей сестрой. - Вот так у вас, женщин, и побеждают пережитки прошлого! Тяга к своему уютному гнездышку, готовность подчиниться чужой воле… Недаром подобное воспитывалось тысячелетиями. - Тавров смутился за свою горячность, но, не умея дипломатично отступать, закончил тем же: - Вы знаете, ведь только нынче, в тысяча девятьсот сороковом году, у нас в Узбекистане проведен закон о снятии паранджи.
- Какое отношение это имеет ко мне?
- Если бы женщины Узбекистана не потянулись к труду, закон о парандже еще долго не вошел бы в силу.
4
Полдня Ольга сердилась и избегала встреч с Тавровым, но утром первая подошла здороваться.
- Я рассудила, что неприятная откровенность полезнее, чем приятная лесть, - сказала она.
Тавров не успел ответить: позади их раздался чей-то тревожный крик:
- Сейчас нас трахнет!
Над палубой, заваленной бочками и штабелями бревен, разгороженной вдоль на открытые стойла для лошадей, там, где до сих пор плавно раскачивалась, то поднимаясь, то опускаясь, синяя линия горизонта, забелело снежное поле, покрытое черными точками. Это был лед, а на нем тюлени.
Вскоре раздался первый глухой удар о носовую часть парохода. Льдины сдвигались, заходили с разных сторон, трещали и ломались, натолкнувшись на неожиданное препятствие.
- Только того и недоставало! - сказала Ольга, испуганная и огорченная. - Они идут по собственному курсу, а для нас снова задержка!
- И порядочная. - Тавров, не впервые ехавший в Глубокую, знал причуды здешней природы. - Такое уж оно, Охотское море! Почти вся северная часть его покрывается зимой тяжелыми льдами. Теперь этот лед оторвался и пошел кружить по течениям. Он уже пообтаял в пути, стал рыхлее, тоньше, не то плохое было бы наше дело! Да и сейчас наделает он нам хлопот; идти напролом невозможно, а если обходить… Мы без того задержались, топливом же обеспечены в обрез.
Получив небольшую пробоину, пароход действительно изменил курс к северо-востоку, но льды выплывали навстречу ему отовсюду, иногда сдвигаясь в сплошные поля. От их ослепительной белизны дни под низким голубым небом стали еще ярче, ночи посветлели, а все вместе снова вызывало у Ольги радостное ощущение открытия новой страны. Она смотрела на неповоротливых тюленей, стремительно проворных лишь в полосе чистой воды, и, не зная, что такая добыча не очень заманчива для охотника-любителя, представляла себе, как волновался бы Иван Иванович. Думая о муже, Ольга совершенно преображалась. Она везла ему столько разных обнов и все чаще, сидя на нарах, перебирала их, мысленно примеряла на него и разговаривала с ним.
Тавров в это время одиноко слонялся по пароходу, не зная, куда деться от скуки. Решив, что его томило долгое вынужденное безделье, он достал из чемодана книги, но ни нашумевший роман, ни новейшие работы специалистов по обогащению руд не увлекли его.
Однажды утром Тавров проспал дольше всех, но, услышав странный шум, быстро оделся и поднялся наверх из опустевшего трюма. На палубе пилили дрова…
"Не хватило-таки топлива. Понятно: мы почти на пять дней выбились из графика".
Неожиданно среди работавших пассажиров он увидел Ольгу. Подвернув рукава свитера, повязав голову косынкой, она пилила вместе с тем парнем, профессию которого пыталась раньше определить, и оба были явно довольны друг другом. Пилу Ольга держала не совсем умело, но цепко, в каждом ее движении сказывались сила и жизнерадостность.
- Почему вы лодырничаете? - крикнула она, заметив Таврова, когда, придерживая за рукоятку пилу, вытирала платочком разрумянившееся вспотевшее лицо.
По морю густо плыли белые льдины, на которых, раскинув черные ласты, лежали тюлени.
- Мне начинает казаться, что это одни и те же кружат около нас, - сказала Ольга. - Откуда столько зверей? Наверно, они слушают, как на пароходе пилят лес…
- Обязательно слушают! Тюлени очень любопытны.
- Отчего вы не помогаете нам, а ходите, словно иностранный турист и ухмыляетесь? - недовольно спросила она, хотя все ее существо выражало оживление, вызванное работой.
- Глядя на вас, радуюсь.
- А-а! - протянула Ольга не без ехидства. - Нашла, мол, свое призвание…
- Вот злючка так злючка! - произнес он, вдруг оробев.
Ольга засмеялась:
- Станешь злючкой, проболтавшись столько дней в пути! Разве можно тащиться, словно черепаха, когда хочется лететь на крыльях? Снялась бы и улетела! Еще вредительством приходится заниматься!.. Какой дом сложили бы из этого леса на побережье, а мы сожжем его сейчас. Кстати, мой напарник оказался не рыбаком, не геологом, а рабочим-старателем. - Ольга подняла пилу и озабоченно спросила, посмотрев на подкаченное очередное бревно: - А если не хватит и этих дров?..
- Тогда будем ожидать буксир из ближнего порта.
5
В серенький день в туманной дали показались громадные белые столбы, возникшие над морем, подобно вихрям смерча. Но они не двигались с места. И сразу, разряжая общее напряжение, пронеслось:
- Земля!
"Смерч" оказался снегом, лежавшим в крутых ущельях береговых гор, сурово неприступных и каменистых. Только теперь, вблизи берегов, стало заметно, как тихо двигался пароход.
- Ничего, Глубокая уже близко, - сказал Тавров, понимая нетерпеливое беспокойство Ольги. - Скоро дотянем до бухты, а там остановимся на рейде. По радио сообщили, что в бухте еще держится лед, поэтому подсобные катера не могут выйти.
- Почему же не сообщили раньше?
- Надеялись, что лед вскроется, а наступило похолодание… Пойдемте сыграем в последний раз в шахматы. Вечером уже будем на месте…
- Да, скоро будем на месте, - весело повторила Ольга, поднимаясь за Тавровым по гулкому трапу.
В кают-компании было тихо - народ толпился на палубе, глядя на новые берега, - и голос диктора особенно громко прозвучал из репродуктора, молчавшего четыре дня из-за неисправности радиоустановки. Передавали международный обзор.
- "Девятая французская армия разбита на линии укреплений Мажино…"
- Ловко сыграно! - пробормотал Тавров, забыв про шахматы.
- "Наиболее сильный удар нанесен… в направлении Амьена, - продолжал диктор. - Город Кале окружен… Капитуляция полумиллионной бельгийской армии открывает германским дивизиям путь на Дюнкерк…"
- Что там творится сейчас! - сказала Ольга, тревожно глядя на черный диск репродуктора. - Почему Франция терпит поражение за поражением, имея пять миллионов солдат? Провоеваться в какие-то считанные дни! Пусть немцы сильнее техникой и рвутся к победе, но это не может так быстро решить дело. Наверно, французские болтуны продали свой народ!
- Похоже на то. Слышите: "Главнокомандующий Вейган не начинает мощной контратаки…" А возможности у него есть. - Тавров помолчал, прислушиваясь, потом, неожиданно улыбаясь, спросил: - Какую литературную ассоциацию вызывают у вас эти события?
* * *
Пароход, похожий теперь на больное животное, дотащился до бухты Глубокой поздно ночью, и его голос-гудок так глухо прозвучал среди гористых берегов, что спавшие пассажиры не услышали его. Ольге в это время снился муж. Он шел к ней, переступая по плывущим льдинам, раскачивался на каждой из них, и хрустально сверкавшие брызги фонтанами взметывались над ним.
- Ох, как я устал! - сказал он Ольге, обнимая ее.
Карие глаза его смотрели радостно, по-прежнему топорщились ежиком темные волосы. Сердце Ольги подпрыгнуло от счастливого волнения, и она сразу проснулась.
Пароход стоял неподвижно.
"Неужели мы все еще в море?!"
Она привела в порядок костюм и прическу, выбралась на палубу и чуть не вскрикнула: в глубине бухты за голубоватым полем льда сияла на берегу россыпь огней. Странно светились они под белесым небом, лишенным блеска звезд. Настоящий город раскинулся вдали… Скорее бы попасть туда, пройти по улицам, войти в дом и закрыть за собой дверь, зная, что этот дом стоит на твердой земле.
"Приехали!" - радовалась Ольга, глядя на крутообрывистые, почти черные горы, мрачно вздыбившиеся в воротах бухты. Голый камень. Лишь кое-где деревья, изуродованные штормовыми ветрами. А надо всем опрокинулась белая северная ночь, встревоженная людскими шорохами. Вот она какая, Глубокая-то! Правда, придется ехать еще далеко в тайгу, но теперь все казалось Ольге легко осуществимым.
- Если пароход не пробьется, мы уйдем на берег пешком по льду, - сказала она вслух, разглядывая толстый лед, продырявленный круглыми отдушинами, из которых то и дело высовывались темные головы нерп; местами они торчали густо, как пни.
- Пешком идти совсем не понадобится: скоро подойдет ледокол, - сказал рядом Тавров.
Ольга невольно вздрогнула:
- Как вы меня напугали! Можно ли так подкрадываться!
- Я не подкрадывался, - ответил он задумчиво. - Вот и доехали!
6
Ольга едва успела узнать, когда в тайгу пойдут машины, и принять ванну, как ее вызвал к телефону Тавров.
- Я думал, что вы уже уехали, - заметно волнуясь, говорил он. - Ведь теперь у нас точно в Москве: все делается быстро. Поедем к морю! Опротивело? Но тут оно другое: вид с суши. Посмотрим поселок порта…
В городе Укамчане, возле которого еще плавали стада тюленей, оказалась не только гостиница со всеми удобствами, но и автобусное сообщение.
Сам город, расположенный за перевалом, отделявшим его от порта Глубокой, поражал богатством каменных построек: шестиэтажные дома, асфальт, по-столичному оживленные улицы. Сколько же таких городов, радующих сердце проезжего человека корпусами заводов, театрами и садами, построено в стране за последние годы! А тут еще горы - сплошной камень, лиственницы, похожие на шпалеры со своими сбитыми макушками и ветвями, опущенными к земле, снег, лежавший на северных склонах в конце мая, - все привлекало внимание Ольги, и поэтому она опоздала к назначенному часу: Тавров давно ожидал ее на автобусной остановке.
Солнце светило ярко, но грело слабо. После влажной теплоты Приморска в Укамчане казалось холодно, хотя какие-то пичуги весело копошились на оголенных деревьях.
- Вы знаете, - заговорила Ольга, усаживаясь в автобусе у окна. - Здешние лиственницы напоминают… Еще в детстве мне представлялось… не то сон, не то сказка… Такой дом из легкого коричневого дерева. Двери вдвигаются в стены, точно в вагонах. А вокруг деревья: голые ветви в сером небе, как черные молнии. И может быть, я уже потом это придумала, но жили там удивительно стройные люди, смуглые до желтизны. Мне кажется, они существуют на самом деле! Похоже, что это здесь где-нибудь?..
- Выдумщица вы, Ольга Павловна! - сказал Тавров, тронутый и настороженный серьезностью ее тона.
Автобус, плавно встряхиваясь, мчался по асфальту шоссе, мелькали по сторонам коттеджи, большие каменные дома, дорожки и деревья парка. Потом с вершины невысокого перевала открылась бухта.
- Она похожа на светлую долину среди этих мрачных гор, - заметила Ольга.
За полем льда, разрезанным пароходами (еще один успел подойти, и теперь оба, точно черные башни, стояли у серых причалов порта), за полем льда, отодвинутого, но не разломанного движением приливов и отливов, сверкала свободная вода. Там, далеко, искрились, двигались, переливались живым блеском морские волны. Красивым, но пугающе холодным показался Ольге отсюда этот синеющий простор.
- Смотрите! Отлив… Море, будто улитка, втянуло под лед полосу прибрежной воды! - сказала Ольга.
У нее опять глаза разбежались, и она чуть не забыла про своего спутника. Широкогрудые кунгасы рыбаков остались на мели, а рыбаки ушли на высоко поднятый лед.
- Пойдемте к ним, прилив, наверное, нескоро начнется. - Ольга свернула с дороги и пошла, легко ступая сапожками по сыпучему песку, мимо обломанных ив и опрокинутых лодок.
- Вам не хватает только хлыста! - сказал Тавров, нагоняя ее.
- Зачем же? Разве я укротительницу напоминаю?
- Да, пожалуй… - ответил он, и оба рассмеялись.
Порт, юный, как и город Укамчан, поражал масштабами.
- Во время строительства набережной для причалов здесь был произведен необыкновенный взрыв, - рассказывал Тавров, шагая за Ольгой и размахивая руками, будто школьник, вырвавшийся на волю. - Тогда ходили слухи, передаваемые эвенками со слов дедов и и прадедов, будто бухты не существовало раньше, а возникла она внезапно. Может быть, во время землетрясения: Камчатка-то рядом… Жители поселка, заклеивая стекла окон накрест полосками бумаги, побаивались, что вместе со взорванной горой ухнут и они куда-нибудь в тартарары, и над ними зашумит море. Но взрыв провели мастерски.
- Недавно мои знакомые принесли домой бревно - погнутое, обросшее мхом, но когда хотели распилить его на дрова, то оно оказалось костью, - оживленно, без передышки говорил Тавров. - Понимаете, гигантская кость допотопного животного! Да вот… пожалуйста! - Из мокрого песка торчал позвонок, похожий на огромное обломанное колесо. Тавров наклонился, обеими руками поднял и перевернул его. - Видите, какая косточка!
- Да, это был кто-то большой! - сказала Ольга, щурясь от солнца, отраженного в каждой лужице воды, оставшейся между камнями, где шевелились причудливые растения, похожие на животных, и животные, похожие на растения. Ребятишки сновали кругом, разыскивая камбал, в ожидании прилива зарывшихся в песок, собирая раковины, крабов, мелкую рыбу.
Тавров шагал все дальше от берега к ледяному полю, и теперь уже Ольга шла за ним. Во влажном песке под их ногами шевелились домики раков-отшельников; круглые рты актиний открывались, пуская пузыри. Гладко отшлифованные камни уже просохли от ветра. Сытые чайки низко взлетали над взморьем, косо взмахивая белоснежными крыльями, тянули к свободной воде - поплавать, сполоснуть атласное перо.
Ольга ковыряла палкой песок, перевертывала уснувшую рыбу, отбрасывала водоросли. На душе у нее было ясно и спокойно.
- Здесь, на побережье, есть даже розовые чайки, попадаются иногда белые выдры. - Тавров неожиданно обернулся и, краснея почти до слез, так же громко сказал: - Слушайте, Ольга Павловна!
- Да, я слушаю. В самом деле чайки кажутся розовыми, должно быть от солнца.
Безмятежный взгляд Ольги как будто лишил Таврова и оживления, и дара речи.
- Возможно, от солнца, - повторил он, робко смотря ей в лицо. - Но эти обыкновенные, а есть редкостные разновидности… действительно розовые…