- Скоро разрешим тебе сидеть, - пообещал Иван Иванович, с грустной нежностью присматриваясь к своему пациенту, который напомнил ему собственную утрату. Правда, у его дочки случилось другое: тяжелое осложнение после скарлатины, ко, наверно, такая же серьезная лежала она в подушках. Дети страшно взрослеют во время болезни, а этот начал болеть, когда ему было всего три года.
- Попробуй разогнуть ногу сам. - Иван Иванович, сочувственно морща губы, проследил за усилием ребенка, послушно преодолевавшего боль в онемевших мускулах.
Только капельки пота выступили над стиснутым ртом и на крутом лобике Юрия Гавриловича да глаза, будто помогавшие движению, выразили напряженную недетскую собранность.
- Я говорю - боевой! - произнес Хижняк, вздыхая с радостным облегчением; он тоже, вместе с подошедшим невропатологом Валерьяном Валентиновичем, всей душой принимал участие в испытании.
Валерьян Валентинович был похож на позолоченного Петрушку: золотые очки, острый нос в золотых веснушках, золотистые пряди длинных волос. Он любил детей, и они платили ему теплой взаимностью, подкупаемые его добротой и сказочной внешностью.
- Вот как я теперь умею, - похвалился мальчик и признательно посмотрел на докторов, разделявших его нешуточное торжество.
- Сегодня назначим тебе лечебную гимнастику, - решил Иван Иванович. - Денис Антонович станет с тобой заниматься. Будешь дрыгать ногами, как лягушонок. Потом ползать начнешь.
- Хорошо! - с готовностью отозвался мальчик.
Ему опротивела постель, он устал болеть и соглашался на все, лишь бы поскорее встать на ноги. Больше двух лет он пролежал в гипсе с парализованной нижней половиной тела.
Хирург Гусев, бывший до приезда Ивана Ивановича заведующим больницей, определил у него туберкулез позвоночника и упорно отстаивал свой первичный диагноз. Только когда ребенку стало совсем плохо, он согласился на консилиуме с мнением невропатолога и Ивана Ивановича, имевшего порядочный опыт по нейрохирургии.
После полутора месяцев клинического наблюдения маленького больного положили на операционный стол, и Иван Иванович удалил ему кисту, которая сдавливала спинной мозг. Никаких туберкулезных явлений не оказалось.
- Чудный малыш! - взволнованно говорил невропатолог, выйдя вместе с Иваном Ивановичем из палаты. - Недаром мы все за него так переживали! Теперь есть реальная надежда, что он со временем начнет ходить и даже бегать.
17
Иногда Иван Иванович возвращался из больницы возбужденный, но рассеянный, задумывался, отвечал невпопад. В такие минуты и Ольга и Хижняки догадывались, что он, сделав трудную операцию, все еще "обсуждает" ее, беспокоясь о состоянии больного. Случалось, что подобные настроения принимали затяжной характер - значит, шла тяжелая полоса, и хирург работал с большой нагрузкой, и душевной и физической. Но чаще Иван Иванович возвращался домой веселый. Тогда он шутил с Ольгой и возился с ребятишками, поднимая, по выражению Хижняков, дым коромыслом.
Так было в этот раз.
- Вам завести бы своих штук пять-шесть, - сказала Елена Денисовна, глядя на то, как Иван Иванович играл с Наташкой.
Рассерженная им девочка уже не в шутку била его мягкими ручонками, хватала за волосы, по-ребячьи жалела, смеялась и снова визжала от страха, когда он перекидывал ее через плечо, придерживая за крепкие ножки и перехватывая рукой, пока она, растрепанная, не съезжала ему под мышку.
- Будет тебе мучить ее! - попросила Ольга, глядя на него влажно сияющими глазами. - Ты с ней играешь, словно кошка с мышонком.
- Да ведь ей нравится!.. Пожалуйста, я перестану. Хватит баловаться! Иди к маме! - Он опустил Наташку на пол и не скрыл торжества, когда девочка побежала не к матери, а за ним. - Видите! Отчаянная какая! Наверно, вырастет летчицей.
Ольга смотрела на оживленное лицо мужа, на его расторопно-ловкие движения и думала: "Безусловно, нам нужен ребенок! Это заменило бы хоть немножко нашу утрату".
- Нет, вам нужно завести полдюжины ребятишек, - как бы отвечая на ее мысли, повторила Елена Денисовна. - То-то хорошо у вас будет!
Изредка они играли партию-другую в карты. На колени Елены Денисовны сразу взбиралась Наташка и глядела то на Ивана Ивановича, то на карточный веер в руках матери, терпеливо ожидая шумной ссоры. Ожидание ее всегда сбывалось. Иван Иванович любил сразиться в "козла", но еще больше любил посмеяться, поэтому жульничал, забавляясь искренним негодованием Елены Денисовны.
- Нет, с вами невозможно играть! - вскипала она, находя под клеенкой спрятанные им карты. - Что за мальчишество, в сам деле?!
- Вот, ей-богу, не видел! Как они туда попали? Просто удивительно! - смиренно уверял Иван Иванович, а веселые чертики так и прыгали в его глазах, и рука будто невзначай отгибала уголок сдаваемой карты.
Если сдавал его постоянный партнер Хижняк, то Иван Иванович движением бровей или пальцев показывал, кому дать карту, и в зависимости от этого тот подкидывал по одной или по две.
- Туда, туда! - не выдерживая, вслух озорничал доктор. - Честность в карточной игре - дворянский предрассудок, - говорил он, с огорчением глядя на карты, смешанные энергичной рукой Елены Денисовны.
- Вы настоящий шулер! - возмущенно объявляла она. - Баста! Я не хочу портить себе нервы.
А Иван Иванович смеялся от всей души:
- Карты для того и существуют, чтобы плутовать. Иначе это скука!
18
Каждый день, проводив Ивана Ивановича в больницу, Ольга занималась английским: много читала, работала со словарем, добросовестно переводя научный труд известного английского хирурга. Но тишина квартиры угнетала ее. Ей не хватало общения с людьми, а в последнее время она начала подозревать, что работа, которую она выполняла по просьбе мужа, не так уж необходима ему. Вероятно, он предложил ее с единственной целью дать жене занятие.
"Благодатель какой нашелся!" - обиделась Ольга, когда убедилась в этом, и разом охладела к заданию. В самом деле, зачем забивать себе голову всякими ненужными терминами?
В солнечный, яркий день она очутилась далеко за прииском. Похожая на пароход, плавучая землечерпалка-драга с лязгом и скрежетом передвигалась перед ней в огромном котловане. Ряд ковшей-черпаков, поблескивая высветленными стальными козырьками, с плеском выходил из мутной воды и бесконечно тянулся вверх, заглатываемый утробой машины. Черпаки шли конвейером; золотоносная порода, разжиженная водой, с чавканьем шлепалась через края переполненных ковшей обратно в котлован.
Иногда куст с размытыми корнями, а то и деревцо с обрушенного борта забоя косо пристраивались на конвейере, но рабочий, дежуривший с шестом в руках, сталкивал их вниз.
Ольга стояла и смотрела, охваченная странным волнением. По ту сторону долины серели, четко вырисовываясь в голубизне неба, каменистые вершины гольцовых гор. На этих горах тундра: мох, лишайники, карликовая береза, ниже - непролазная лиственничная тайга с подлеском ольхи и кедрового стланика… Глушь. И вдруг изумительная машина, настоящая плавучая фабрика! Только привезти сюда такую махину - настоящий подвиг.
"Если бы я не бросила учебу в машиностроительном институте, то могла бы стать хорошим механиком, - думала Ольга, любуясь драгой. - Чем лучше меня Игорь Коробицын? Теперь я работала бы и на сборке драг. Потеряла профессию и ребенка потеряла. Когда-то еще овладею английским языком, а время бежит, бежит!.."
Она подошла к сходням, сброшенным с борта драги на берег котлована, просительно взглянула на женщину в комбинезоне.
- Покажите мне, как вы здесь работаете. Меня это очень интересует.
Домой Ольга вернулась за полдень, помогла Елене Денисовне, прибежавшей со службы, сделать заготовку к обеду, принесла ей воды, дров и отправилась на свою половину.
- Вот день и прошел! - задумчиво проговорила она, поднимаясь на крыльцо и покусывая палец, в который попала заноза. У нее были узкие в кисти, но сильные руки, не боявшиеся грубой работы. - Вот день и прошел, - повторила она, с раздражением вытряхивая на стол содержимое корзинки, где хранились разные мелочи: она искала игольник…
- Вы собираетесь рукодельничать? - спросила забежавшая Пава Романовна.
- Нет, вынимала занозу.
- Первая медицинская помощь! - Пава Романовна оглядела нарядный ералаш на столе. - Ах, что за кружево! Я не встречала подобного!
- Если оно вам нравится, могу подарить.
- Правда?! Вам не жалко?
- Немножко жалко, но это ничего. Возьмите. - Ольга помолчала, потом заговорила с досадой, даже с некоторым озлоблением: - Вы не замечаете, как затягивают нас всякие бабьи мелочи, когда мы сидим дома?
- А я почти не сижу дома. - Пава Романовна приложила кружево к высокой груди. - Я сделаю из него красивое жабо. Это освежит платье, в котором мне придется играть в "Бешеных деньгах". Шить новое я пока не буду: смотрите, как меня распирает. А все ваш изверг Иван Иванович! Ведь мог бы оказать нам услугу, тем более он не из пугливых, вроде Гусева. - Пава Романовна повернулась еще перед зеркалом и сказала самодовольно: - Все-таки мне идет и беременность. Я просто кругленькая, но исполнять на сцене роли девушек уже не могу. Это большой урон для нашего драмкружка. Если бы вы заменили меня…
- Я никогда не участвовала в постановках.
- Ничего не значит! Было бы желание, - решительно заявила Пава Романовна. - Может быть, вас не пускает Иван Иванович? Да, как вы относитесь к тому, что у него случилось сегодня? - спросила она, бережно пряча в сумочку кружево. - Неужели из знаете? У него сегодня большущая неприятность!
У Ольги дрогнуло сердце.
- Что с ним?
- Криминальный случай, он при операции вместо какой-то там опухоли вскрыл живот женщине, у которой была беременность в начале пятого месяца.
- Не может быть!
- Однако это случилось, - возразила Пава Романовна с нескрываемым злорадством. - Он слишком самоуверен и иногда пренебрегает исследованием. Гусев не дал бы себя так одурачить.
19
Хирург Гусев числился теперь заместителем Ивана Ивановича. Ольга познакомилась с ним у Пряхиных на второй день после своего приезда. Высокий, сутулый, с большим носом и тонкими цепкими руками, он напомнил ей чеховского человека в футляре. Глаза его смотрели настороженно, узкое лицо выражало брюзгливое недовольство: он словно обнюхивал каждого, кто впервые подходил к нему.
- Мы с ним не дружим, - пояснил Иван Иванович Ольге после того, как познакомил их. - Он опытный врач, но очень уж осторожничает, и это доводит его до перестраховки. Такому нельзя быть хирургом. И вообще врачом нельзя быть.
- Зачем ты ссоришься со своими коллегами? - упрекнула Ольга.
- Какая может быть дружба с человеком, который вместо совета и помощи одергивает тебя на каждом шагу? Если у нас решается вопрос о нейрохирургической операции, у него начинаются нервные колики, хотя его никто не просит даже ассистировать.
В этот раз Гусев был потрясен совершенно. Он не промолвил ни единого слова, а просто остолбенел возле стола. Но он мог вести себя как угодно, поскольку присутствовал в операционной случайно.
Другое дело Иван Иванович… Когда он вскрыл брюшную стенку и увидел увеличенную матку с особенно развитой сосудистой сетью, лицо его загорелось таким румянцем, словно он получил пощечину.
В первый момент он вспылил, бросил инструмент и пошел из операционной. Он даже не зашипел, как гусь, что случалось с ним в минуты напряженного, злого волнения, а просто выругался и зашагал прочь, но, не дойдя до порога, собрал все свое самообладание хирурга, вернулся к растерявшемуся ассистенту и стал зашивать рану. Хорошо, что он не затронул матку, что женщина и после попытки хирургического вмешательства сможет родить. Но он чувствовал себя страшно оскорбленным.
Руки его, развитые, словно у блестящего пианиста-виртуоза, действовали с привычной ловкостью и точностью, а в душе кипело…
Наложив последний шов, он скинул в предоперационной комнате белоснежный колпак, маску, клеенчатый фартук, швырнул перчатки и большими шагами пошел по коридору, развевая полами халата, не замечая больных, суетливо расходившихся по местам при появлении его прямой, высокой фигуры. Уже на выходе он столкнулся с сестрой, выносившей из палаты помойное ведро, и внезапно остановился; маленькое нарушение больничного распорядка просто взбесило его сегодня.
- Поставьте ведро! - сказал он резко. - Я говорю: поставьте ведро! Есть на то санитарки, есть поломойки…
Упоминание о санитарках вернуло его мысли к той, которую только что сняли с операционного стола, и он, болезненно хмурясь, отвернулся…
Свет и блеск июньского дня только усилили в нем ноющее сознание вины в позорном промахе. Он не мог простить себе легкомысленной доверчивости. Было заключение опытного терапевта, подтверждающее диагноз опухоли. К гинекологу больная категорически отказалась идти. Она была такая суровая старая дева, что ни у кого, тем более у самого Ивана Ивановича, не появилось подозрения на беременность.
- Обошла, как мальчишку! - сказал он, поднимаясь через две ступеньки на высокое крыльцо поликлиники, смежной с больницей.
В кабинете Иван Иванович крепко хлопнул дверью, благо час был не приемный, опрокинул табурет, дал ему хорошего пинка и, морщась от боли в ушибленной ноге, присел к столу.
- Чертова баба! Тоже мне девушка!
Все сильнее кипя гневом, он вспомнил некрасивое лицо санитарки, ее большие руки… Смирная, работящая старая дева, она была на хорошем счету среди медицинского персонала. Ее расторопность и старательность вошли в поговорку. Иван Иванович поручал ей уход за самыми тяжелыми больными. Нельзя было не верить в ее добропорядочность - и вот такая страшная, нелепая история!
"Скверная баба! Как она посмела выдать беременность за опухоль живота?! Зачем? Ведь не от нужды. Ведь не из боязни общественного мнения! Наоборот… И помогли бы и поддержали. Что за озорство отчаянное!"
- А тебе так и надо! - с озлоблением бросил Иван Иванович вслух по собственному адресу. - В другой раз будешь осмотрительнее.
После полудня его вызвали в райком. Надев пиджак и кепи, он вышел из больницы, но за порогом неожиданно столкнулся с Ольгой.
Она взволнованно и нежно посмотрела ему в лицо:
- Захотелось тебя встретить. Ты домой?
- Нет, в райком, - сказал он глухо, не глядя на нее.
- Я провожу тебя, - предложила Ольга, беря его под локоть.
- Хорошо, пойдем, - ответил Иван Иванович, и она увидела, как дрогнуло что-то жалкое в его мужественных чертах.
- Ничего, Ваня, ты не расстраивайся, пройдет, - сказала Ольга, крепко стискивая ему руку.
Хирург вздохнул всей широкой грудью:
- Конечно, пройдет. Хотя ошибка недопустимая. Меня другое волнует. Я не пойму, как она смела… как могла обмануть меня! Так глупо, так дерзко лезть под нож! Она все во мне оскорбила!..
Он не знал, зачем его могли вызвать к секретарю райкома именно сейчас, после позорной для хирурга оплошности. Возможно, Скоробогатов решил вмешаться в дела больницы… Иван Иванович ожидал всего и потому вошел в райком очень решительно.
Скоробогатов, конечно, уже знал о случившемся, но принял Ивана Ивановича неожиданно ласково.
"Радуешься, что меня есть на чем прижать!" - сообразил тот, отвергая ласку крутой складкой бровей и сурово-независимым видом.
- Я насчет ваших фельдшерских курсов, Иван Иванович, - мягко заговорил Скоробогатов, не изменяя благожелательного выражения, странно не идущего к его властному лицу. - Что это вы с Логуновым проводите там свою особую политику? Да, политику, не согласованную с общей линией райкома партии!..
- Не понимаю, о чем речь! - промолвил Иван Иванович, невольно смущаясь под пронизывающим взглядом секретаря.
- О том, что вы устраиваете лекции и на политические темы, рассчитанные не только на ваших слушателей: они посещаются в массовом порядке. Вы даже переносите их из помещения курсов в зал клуба, и все это без согласования с райкомом ни по тематике, ни по времени и месту проведения.
- Поскольку Логунов был выделен для этих лекций райкомом, постольку… - Иван Иванович споткнулся на сказанном слове, - постольку, - повторил он упрямо, удивляясь сам нелепости своего выражения, - я думал, что вы должны быть осведомлены о темах его выступлений. А читает, то есть говорит, он прекрасно. Фельдшера наши им предовольны. В большой зал клуба мы, правда, иногда перекочевываем: не выгонять же народ, который приходит послушать. У нас тесно… Натискаются, прямо стены трещат.
- Нехорошо! - сказал Скоробогатов и уже строго сжал тонкие губы. - Вы оба члены партии, а меня, секретаря райкома, ставите в неловкое положение. Я назначаю доклад на открытой сцене в парке, прихожу, а вы в это время устраиваете лекцию на такую же тему в клубе.
Иван Иванович промолчал: тут он ничего не мог возразить. Действительно, случилось подобное совпадение. И, конечно, Скоробогатову неприятно, что все ушли на лекцию Логунова. Хоть кому было бы неприятно!
Молчание доктора несколько смягчило Скоробогатова. Он глянул опять ласковее и потянул какую-то бумажку из-под настольного стекла.
- У меня еще заявление есть, - сказал он. - Это Бельтова, палатная сестра из хирургического. Она протестует против неправильного увольнения.
Иван Иванович возмутился.
- Она может протестовать сколько угодно, я о ней даже слышать не хочу!
- Когда с вами говорит секретарь райкома, вы обязаны слушать. Разве я стану поддерживать человека, не стоящего внимания? Во-первых, она страшно нуждается. Я сам лично обследовал ее положение…
- Если бы она нуждалась, она не относилась бы халатно…
- Она передовая активистка и член партии.
- У нее нет партийного билета, - быстро возразил Иван Иванович.
- Документы Бельтовой утонули вместе с ее вещами на переправе.
- Вы в этом уверены?
Красное лицо Скоробогатова еще больше побагровело.
- С каких это пор вы стали недоверчивы? Попались же на удочку санитарки!..
Иван Иванович даже подскочил, больнее задеть его сейчас было невозможно.
- Ошибся. Сам себя готов избить за оплошность. Но выгораживаться не намерен.
- Еще бы! Это ведь не только оплошность, но и подсудное дело!
- Совершенно верно! Но сейчас вы напрасно говорите со мной так. Подвели мы вас с докладом? Точно, подвели. Правильно я уволил эту вертихвостку, которая и сама дела не делала, и других разлагала? Правильно! А от того, что правильно, я еще никогда не отказывался.
- Вы идете против партии? - угрожая взглядом, спросил Скоробогатов.
- Не против партии, а против вашего пристрастного мнения. Вы только секретарь райкома - точка на огромном теле.
- Я? Точка?
- Да-да-да! По сравнению со всей партией только точка.