Выходя из дома санатории со своим маленьким чемоданчиком в руках, фрекен д'Эспар прошла через гостиную. Это было сделано преднамеренно. Она очень хорошо знала, что другие дамы, жившие в санатории, не любили ее и хотела показать им, как и прежде, свое к ним равнодушие. Они не должны думать о ней ничего дурного, пусть смотрят, пожалуйста! Разве величайшая дерзость не была величайшей осторожностью! Она прошла через гостиную, как будто бы была процессией, проходящей между двумя рядами зрителей, и еще слегка почесала мизинцем в ухе. Никто не мог быть более дерзким, чем она.
В поезде никто не знал ее.
В первый же день по прибытии своем в Христианию она встретилась с мужчинами из своей прежней конторы. Встречали ее любезно, пригласили посетить известные ей холостые собрания, на которых она бывала раньше. Да, спасибо, она придет, но только ей надо побывать в городе.
Она нарочно устроила так, что встретилась с лесопромышленником Бертельсеном. Этот господин никогда не посмотрел на нее косо в санатории, наоборот, показывал, что ценит и уважает ее. И как-раз в веселую минуту легкого опьянения слегка пожал ей под столом ногу.
Она спросила его о фрекен Эллингсен.
Да, он видится с ней довольно часто, она себя хорошо чувствует. Он спросил в свою очередь о господине Флеминге. А не зайти ли им лучше в кафе, чем стоять тут посреди улицы?
Да, спасибо, если он протелефонирует фрекен Эллингсен и пригласит и ее.
Он пообещал это, и они пошли в кафе, спросили себе поесть и выпить. Бертельсен рассказал про фру Рубен, что она очень похудела, могла ходить теперь; она ведь помнит фру Рубен? Ну, теперь ее не узнать; от горя ли это из-за смерти мужа, или по какой-либо другой причине.
- А помните вы миледи, англичанку, жену министра? Вранье ведь это все, я недавно узнал из Швеции, она опасная мошенница. Но послушайте, фрекен, не взять ли нам автомобиль и не проехать ли ко мне? Там уютнее будет посидеть и поболтать.
- Да, хорошо, если вы протелефонируете фрекен Эллингсен, чтобы она пришла.
- Фрекен Эллингсен - да - нет, она дежурная, ей нельзя освободиться.
Тут вдруг фрекен д'Эспар оскорбилась. Она вовсе не влюблена в фрекен Эллингсен, но ее лицо вдруг совершенно побелело от гнева, что Бертельсен одурачил ее. О, она стала такая раздражительная, нужно было немного или даже ничего, чтобы вывести ее из равновесия, она была в каком-то необычном душевном настроении. Что в этом такого, разве фрекен д'Эспар не понимает, что он предлагает? Она не школьница. Но к тому она всего менее расположена, что он предлагает, она готова была бы плюнуть на прогулку с ним в автомобиле. Конечно, она сейчас же стала мягче и поблагодарила его за приглашение, но, выйдя из кафе, они расстались и пошли каждый своей дорогой.
После обеда она зашла к фрекен Эллингсен и нашла ее не изменившейся, полной романтики, разбойничьих рассказов и поэзии; голова ее была набита дюжиной занимательнейших рассказов, которые она собиралась писать, даже уже и писала. Из этого несомненно должно было выйти что-то, это все говорили. Скучно было только то, что она была связана обетом молчания, своей присягой.
Фрекен д'Эспар хотелось спросит эту особу, как осведомленную в области телеграфных сообщений, об одном беглеце, одном больном аристократе, но она не решилась. Слава Богу, он наверное, ведь еще не арестован, может быть, он уехал по одной из океанских линий в Австралию, в Южную Америку.
Не поедет ли с ней фрекен Эллингсен сегодня вечером к шефу конторы в его холостую квартирку?
- Спасибо, да. А, может, и Бертельсену приехать туда?
- Бертельсен - н-да… - хорошо, надо, чтобы они позвонили ему.
Фрекен д'Эспар зашла за ней вечером, и они поехали на холостяцкую квартиру. Но весело там не было. Собравшиеся старые товарищи были точь-вточь такие же, как и раньше, но фрекен д'Эспар изменилась. Господи Боже мой, что ей за интерес слушать о том, как идут дела в конторе, и о том, что, сам управляющий ухаживает за новой машинисткой!
- Говорит она по-французски? - спросила фрекен д'Эспар.
- Как сказать, говорит - говорить можно по-разному. Не так, конечно, бегло, как вы, но все-таки.
Фрекен д'Эспар улыбнулась, но в сущности все это было ей совершенно безразлично.
- Она приглашена в контору по фотографии, - сказал один из присутствующих.
И это тоже ей было безразлично.
- Ей уж и жалованье прибавили.
Все равно, все равно. У фрекен д'Эспар другое было в голове. То был инстинкт самосохранения, и тут надо было не щадить себя. Посмотреть вот на фрекен Эллингсен, как она себя прекрасно чувствует; но она не в таком положении, что над ней каплет, что она не должна терять ни минуты в борьбе за существование. Вот, сидит она себе, крупная и красивая - очень представительная особа, но она ничего с собой не делает, потому что ничто ее к этому не принуждает. Мужчины начинают восхищаться всем ее существом; глаза ее, поставленные слегка вкось, придают что-то своеобразное ее взгляду; у нее очаровательный большой рот, чудесные каштановые волосы - и тем не менее она не пользуется ничем этим, она ни в чем не принимает участия, она не живет. Она стала просто механизмом: заведи ее, и она будет рассказывать и сочинять, спустит с привязи пленную свою фантазию и даст ей полную свободу, пока она сама собой не остановится. Но ведь у нее глаза блестели и щеки розовели, когда она рассказывала свои бредни и поэтические измышления? Совершенно верно, механизм нагревался, работая. Потом в ней начинало что-то дребезжать, и она останавливалась. Потом начинались слезы.
"Треска сушеная" - подумала фрекен д'Эспар, и сказала:
- Ваше здоровье, фрекен Эллингсен.
- Благодарю, ваше также!
Фрекен д'Эспар поглощена своим и делит свое внимание между товарищами, рассматривая их. Они все более или менее плешивы, утомлены от постоянного стоянья и писанья за конторками, отцветшие в этом бесцельном ремесле: шеф конторы всех хуже - стареющий господин, он сам подсмеивается над своим голым черепом, проводит по нем ладонью и, указывая на него, говорит:
- Семейный недостаток!
Жизнерадостный господин, с перстнем с печатью на указательном пальце, он слывет среди кутил за независимого бонвивана и прожигателя жизни, не сданного еще в архив. При этом его домашняя обстановка соответствует его положению, две комнаты с портьерой посредине. Но для фрекен д'Эспар он не тот мужчина, который ей нужен; он слишком неоснователен и легкомыслен, без почвы под ногами, он ей не годится.
- Мы не позвоним по телефону? - шепчет фрекен Эллингсен.
- Позвоним? Ах, да, Бертельсену, - ну, да.
Но фрекен д'Эспар занята своим, все остальное может потерпеть. Она сосредотачивает свое внимание на одном из служащих конторы, одном из самых молодых, человеке самой обыкновенной внешности, совсем еще не облысевшем. Он происхождением из деревни, крестьянский сын, служит в деле седьмой год; жалованье у него теперь вполне достаточное, но ему не удается ничего откладывать. Фрекен д'Эспар знает, что он занимается понемногу посторонними спекуляциями и смышлен в достижении своих целей, крестьянин до мозга костей. Он благодарен, что шеф и его пригласил сегодня на вечер, пьет с осторожностью и держит себя все время почтительно.
Время идет. Бутерброды, водка, пиво, болтовня и содовая вода с коньяком, трубки и папиросы - нет, при других условиях это не раздражало бы фрекен д'Эспар, но теперь у нее было другое, о чем ей надо было думать. Когда подали кофе с монашеским ликером, она внесла в общество нотку оживления своим "кофе с avec".
Фрекен Эллингсен опять прошептала:
- Нельзя ли позвонить по телефону?
- По телефону? Да, да. Только я не знаю, знаком ли Бертельсен с этими господами.
Фрекен Эллингсен добавила, упав духом:
- Бертельсен не любит, чтобы я бывала где-нибудь без него.
Но, тут фрекен д'Эспар пришла ей на помощь и громко спросила:
- Можно нам пригласить по телефону Бертельсена?
- Бертельсена?
- Знаете, "Бертельсен и Сын". Так это сын.
- Да, его знают все, шеф его знает. Сделайте одолжение - телефон там, в той комнате.
Дамы ушли за портьеру и стали звонить. Бертельсена нет в конторе и нет дома, он где-нибудь в кафе. Фрекен Эллингсен становится все более и более огорченной.
- Пойдите вы туда назад и посидите там, - говорит тогда фрекен д'Эспар, - я уж найду его. - Она выпроваживает фрекен Эллингсен прочь из комнаты и зовет конторщика крестьянского сына: - Подите сюда, помогите мне. Вы всегда так хорошо управляетесь с телефоном, я помню.
Они телефонировали вдвоем в разные места в полутемной спальне, а когда дело было сделано, и Бертельсена нашли, фрекен д'Эспар занялась немного своим собственным делом и, обняв крестьянина стала гладить его по голове, по всем его сохранившимся кудрям. Черт возьми, он никогда бы этого не предположил - никак не ожидал.
Ну да, а она вот помнила о нем все время.
Он растерян и несколько испуган; что-то чуждое, кроющееся в этом переживании, вызывает в нем сдержанность, - он, разумеется, целует ее, но не без недоверия. "Что такое за притча - фрекен д'Эспар, за которой сам шеф приударял"…
- Послушайте, нам надо бы вернуться к другим, - говорит он.
Да, но вот он знает теперь, что она думала о нем, что она - сказать прямо - не могла забыть его. Что же он на это скажет?
Гм! Он ведь, никогда и не мечтал об этом, никогда. И он до такой степени совершенно не достоин ее, он такой незначительный человек - жалкий конторщик безо всякого будущего.
О, но у нее есть кое-что у самой. Больше она ничего не хочет говорить, но у нее есть деньги, наследство от ее французских родных, как бы Божий дар. Но, точно для того, чтобы оставить себе лазейку, она говорит под конец:
- Вы не должны были целовать меня, если вы меня не любите. Ух, как у меня голова кружится!
Когда они вошли опять в комнату к остальным, у крестьянского парня был несколько одурелый вид; фрекен д'Эспар лучше вышла из положения и поправила дело - может быть, потому что ей необходимо было это сделать - она прикрыла глаза рукой и воскликнула:
- Ой, как здесь светло! Ну, мы разыскали вам Бертельсена, фрекен, он сейчас приедет.
И Бертельсен пришел - бросил свою компанию, по его словам, и пришел. Он оживлен и болтлив, в голове у него минутами несколько шумно, он, должно быть, весь день сегодня провел, странствуя по кафе. Он моментально подсаживается к фрекен д'Эспар, пользуясь завязанным с нею в санатории знакомством. Граф ведь положительно не подходящий для нее человек, не тот, кого ей было нужно - человек на краю могилы; может быть, он даже вовсе и не граф, не дворянин.
- Может быть, он и не из досчатого дворянства, нет, - раздраженно отпарировала фрекен д'Эспар.
Лесопромышленник очень мило принял эту грубость и обезоружил ее.
Не следовало бы плевать на доски, на деньги, и на добрый свет. Он со своей стороны приходил, случалось, на помощь своим друзьям, у него есть ведь тоже - хотя самому и не годится говорить об этом - есть стипендиат в Париже, музыкант один.
- О, да, мы это знаем! - восклицает фрекен д'Эспар с раскаянием. - Это, действительно, такая великодушная щедрость!
- Ну, не будем преувеличивать, - остановил ее Бертельсен. - Вы придаете этому слишком большое значение.
- Вовсе нет! - И в своем стремлении быть опять доброй и милой, она еще усиливает сказанное: - Я знаю, что вы уже не в первый раз выступаете благотворителем.
Бертельсен с притворным изумлением обвел взором присутствующих и сказал:
- Она в бреду! А относительно вашего графа, фрекен д'Эспар, я отнюдь не хотел сказать ничего неблагоприятного, он был очень милый господин, мы с ним в карты играли и вино вместе пили, он несомненный джентльмен. Досадно только, что его песенка спета. Вы обручены с ним?
- Я? Нет. Что вы болтаете!
- Болтаю, ладно. Но вы можете сердиться и толковать это, как хотите - люблю-то вас я!
Все рассмеялись на это, приняв это совершенно не серьезно, только фрекен Эллингсен сидела мрачная, одинокая и нерадостная.
Бертельсен продолжал развязно и неустанно болтать - опять теперь о фру Рубен; он ее на днях встретил, наверное она прошла какой-нибудь курс лечения, так сильно изменилась она. Богатая барыня, колоссально богатая, и красивая тоже в своем роде, чудесные глаза - как миндалины.
- Слышали вы об адвокате Робертсене? Его ведь теперь зовут Рупрехтом - он обращался к королю с прошением, чтобы иметь право называться Рупрехтом. Вот дурак! Неужели я пойду к королю, чтобы меня звали Бертильон? Jamais!
Бертельсен пил все больше и больше; он был крепкий парень и много мог вынести, не сваливаясь от этого, но немножко шумел, как богатый человек, и был не из привлекательных. Фрекен д'Эспар, не стесняясь, пренебрегала его разговором и старалась перенести часть его внимания на фрекен Эллингсен, но на Бертельсена это не действовало. Он, между прочим, снял свой входной ключ с кольца и хотел в своем опьянении всучить его фрекен д'Эспар - он был совершенно невменяем.
- Я должна взять его? - спросила она.
- Пусть он будет у вас.
- Зачем же это? Нет, я вовсе не хочу. Шеф конторы пришел на помощь:
- Подождите-ка, дайте мне этот ключ. У господина Бертельсена наверное много всякого серебра дома.
- Ха-ха-ха! - рассмеялись все. Но фрекен Эллингсен, рослая и красивая, сидела и молчала. Как ей не стыдно, она все переносила и пребывала неизменной. Проходила в жизни, высоко подняв голову, не слышала и не видела, недоступная и нетронутая, скучная и красивая. Она наверное умела также вязать крючком и играть на фортепиано. Вся ее страстность ушла в литературу и сплетни по телеграфной линии, в мечты и фантазии. "Треска сушеная!" - подумала фрекен д'Эспар.
- Фрекен Эллингсен, еще раз - ваше здоровье! Вы такая молчаливая!
- И ваше также!
Бертельсен не унимается, упорно продолжает держаться подле фрекен д'Эспар, становится фамильярным и называет ее Жюли, - Шюли.
Фрекен д'Эспар отодвигается внезапно от стола и беспощадно говорит:
- Вы то и дело не туда ноги ставите, куда надо, господин Бертельсен!
Ничто не помогает, ничто его не трогает. Фрекен д'Эспар встает и говорит крестьянскому сыну, сохранившему все свои волосы:
- Поздно. Пойдемте, помогите мне вызвать по телефону автомобиль.
Крестьянин смотрит на шефа, своего начальника, и идет опять за портьеру.
Фрекен д'Эспар почти в истерике, она вся искрится от безнадежности и стремления выйти замуж. Она атакует его и спрашивает напрямик. Он сопротивляется ей - она мешает ему телефонировать, и ему приходится звонить снова. Собравшись несколько с духом, он говорит ей, что он же ведь ничто по сравнению с нею как по внешности, так и по всему остальному. В конце концов, она сама не захочет его, вот она увидит.
Она понимает, что не добьется толку, что ничто не действует, и спрашивает коротко:
- Вызвали вы автомобиль?
- Сейчас будет тут! - у него вдруг явилось желание разузнать поподробнее. - Я не знаю, что мне сказать, но во всяком случае это большое счастье, что вам достались эти деньги, это наследство. От души желаю вам удачи!
- Благодарю, - говорит она: - Вы мне, конечно, не верите, но вот троньте!
Она дает ему тронуть свою блузу на груди, и он восклицает:
- О! А вы так это и носите на себе? Вы сейчас же должны внести это на хранение, сейчас же это надо в банк. Сколько тут?
О, теперь настала минута - она не на все молчит, не все терпит. - Так сейчас и узнаете! - отвечает она. И вдруг точно что-то овладело ею, она прошипела ему в лицо: - Вы очень бы не прочь это узнать, да? Можете облизнуться! Что вы думаете, я стала бы целоваться с вами, если бы не была пьяна? Подите вы к черту!
Остановится ли она на этом? Она еще продолжает безумствовать, но так как она сообразительна и умна, то стремится теперь прикрыть свое поражение - она начинает точно читать, подавляет его громкой французской болтовней, которой он не понимает, говорит, разводит руками, он не может понять, в шутку это, или всерьез - но она говорит и говорит, не переставая, пока не откидывает портьеру и не возвращается к остальным.
Присутствующие удивленно смотрят на нее, и шеф шутливо говорит крестьянскому сыну:
- Отвечайте же ей, чего вы не отвечаете? Фрекен д'Эспар заявляет:
- Я к нему посваталась, но он не хочет меня. Едемте со мной, фрекен Эллингсен?
Она подходит к хозяину, шефу конторы, и благодарит его, прощается также с остальными, в том числе и с крестьянским сыном, протягивает ему руку и говорит:
- Благодарю за вечер! Так едем, фрекен Эллингсен?
- Да… я не знаю.
- Вы же видите, Бертельсен заснул.
- Да, но…
- Автомобиль гудит. Так большое спасибо всем за вечер!
Но внизу, в автомобиле она не могла больше держать себя в руках и расплакалась.
Приехав в гостиницу, она распорядилась, чтобы ее разбудили в определенный час, и легла в постель. Не было, конечно, и речи о том, чтобы заснуть, она изнемогала и терзалась от страха за будущее. Ее поездка в Христианию видимо останется бесплодной, она ничего не устроила, ничего не достигла; душа ее была истерзана, и снова она плакала.
В каком обществе она провела время! Очень может быть, что она несправедлива к крестьянскому сыну с кудрями, но у нее получилось впечатление, что он проявил свинское отношение, что он хотел бы получить ее деньги, что он хотел знать, сколько она может предложить ему. Прекрасно. Ну, а потом, когда появится ребенок, а деньги будут вложены в то или другое предприятие - что тогда? Не выкажет ли он себя с другой стороны?
Она была очень несчастна, плакала и скрюченными, как птичьи когти, пальцами впивалась в одеяло; она перебирала одного за другим ряд своих знакомых мужчин, не останавливаясь ни на одном из них.
Она могла бы выйти замуж за господина Флеминга - конечно, но тогда она была бы замешана в его дела, а он явно хотел уберечь ее от той судьбы, которой она могла избежать. О, но если бы он только знал, от чего он уберег ее! Ко всему остальному присоединилось еще то, что ее наружность пострадала; она вскочила с постели и стала смотреться в зеркало, увидела, что подурнела в последние дни, что лицо ее посерело и обрюзгло. Лучше как можно скорее уехать прочь отсюда. Здесь нет даже и леса, нет верного местечка, чтобы спрятать ее деньги, здесь кишат люди, которые сейчас уже увидят ее, когда она пойдет зарывать их.
Утром, после почти бессонной ночи, она с некоторым чувством облегчения села опять в поезд. Она действовала безо всякой обдуманности, ее поездка была без плана, она хотела только прочь из Христиании и думала, что, может быть, лучше всего будет поехать опять в санаторию Торахус. Почему? Для чего? Бог знает! Во всяком случае там был лес. Она руководилась своим безволием, разумом, существующим в природе, скрытой мудростью.