- Я не понимаю, чего я хожу на эти прогулки, - заговорил Мосс.
- Вероятно, по той же причине, что и я, - ответил Самоубийца. - Для здоровья.
- Здоровье? Я достаточно здоров для того, что мне нужно.
- Говорят, наоборот, что ваше дело плохо, что у вас какая-то опасная болезнь.
Мосс ответил громким насмешливым хохотом и сказал:
- Вздор, докторская болтовня!
Он еще держался бодро, но прошло еще несколько минут, и он уже не мог больше так вызывающе смеяться. Самоубийца почувствовал что-то подозрительное в том, как он шарил вокруг, ища палку, поставленную им подле себя.
- Пойдемте-ка лучше домой, - сказал Самоубийца вставая.
Мосс ответил, продолжая сидеть:
- Месяц-то как ярко светит! Месяц в эту минуту был закрыт.
- Да, я еще это вижу. Идите вы вперед, я еще немножко подожду.
- Нет, тогда я тоже подожду.
Они посидели еще несколько времени, и Самоубийца сказал опять:
- Ну, идем теперь.
- Что вы хотите? - спросил Мосс.
- Чего я хочу? Домой идти, конечно.
- Слышите, идите вперед. Можно ли быть таким дураком, вы хорошо видите, что я не могу идти.
Самоубийца сказал, подумав:
- Ну ладно, я пойду. Но и вы тоже пойдете.
- У вас фантазия разыгралась больше, чем у меня, я это слышу, - ответил Мосс.
- Молчите, вы! - закричал Самоубийца, взяв его за плечо. - Мне нужно, чтобы вы были со мной, это для меня необходимо.
- Это вдохновение у вас не удержится, можете идти. Передо мной сейчас просто-на-просто черно все, как сажа.
- Вздор! - прервал его Самоубийца. - Я хочу сказать, что и передо мной сейчас темно, черно, как сажа.
- Этому я не верю.
- Не верите? Ну, я подробно докажу вам это в то время, как мы пойдем.
Он поднял товарища на ноги, взял его за рукав ульстера, и началось обратное странствие. Дело шло понемножку. Вот они опять внизу, у расселины. Тут Мосс делает неверный шаг и проваливается. Довольно много времени уходит на то, чтобы вытащить его. После этого они садятся отдохнуть.
- Можете думать обо мне наихудшее и испытывать ко мне отвращение, - произносит Мосс, - но я прямо говорю: я не вижу. Вероятно, ночь сейчас.
- Нет, это значит, что вы, должно быть, ослепли, - сказал Самоубийца.
- Как раз то самое, что и я думаю, - согласился в свою очередь Мосс, кивая головой. - Обнаруживается, что я прав.
- Ну, уж, действительно, тут хвастать нечем, - заметил Самоубийца.
- Нет, именно, - ответил Мосс. - Я мыслил совершенно правильно, а это тоже нечто такое, чего нельзя отрицать. Что верно, то верно.
- Знает доктор, что с вами?
- Разумеется. Он уже давно сказал, что мне надо уехать. Он устроил мне место в госпитале.
- Давно? Отчего же вы не уехали? Мосс молчит.
- Не понимаю, как это вы не уехали. Мосс ответил с возрастающей горечью:
- Вы невероятно смешны. Почему вы сами не уезжаете? Вы чем больны? Вам самому надо в больницу, вы же душевнобольной.
- Вовсе нет.
- Нет, да. И какое вам дело до моей болезни, что вы все разнюхиваете?
- Я не сумасшедший, - это только состояние подавленности от душевных огорчений.
- Ха-ха-ха, повторите-ка еще раз! Как будто бы огорчения бывают телесные. Вы хотите вешаться, вам надо в больницу под присмотр. Разница между вами и мною та, что вам надо выдержать испытание для приема, а мне этого не надо. Вы еще должны доказать, что вы душевнобольной.
Молчание.
- Я устал тащить вас, но я должен доставить вас домой, - безжалостно говорит Самоубийца, поднимая за собой товарища. Они спускаются на ровное место и опять останавливаются. Мосс обтирает рукавом ульстера пот со лба, у него в высшей степени подавленный вид. - В последний раз тащу вас с собой, да будет это вам известно, - заявляет Самоубийца.
- Да, потому что я завтра уезжаю, - отвечает Мосс.
- Это хорошо!
И опять трогаются. И в то время, как они идут, Самоубийца вдруг спрашивает:
- Так завтра? Вы завтра уезжаете?
- Да, завтра.
- Очень уж что-то скоро. Но мне это все равно. Мосс не ответил.
- А подумали вы в конце концов о том, что со мной будет? Нет, конечно.
- С вами? С вами все то же самое.
- Ну да, вот оно и видно, чего стоит ваша религия!
- Вы будете совершать тут каждый день прогулки пешком и доказывать вашу непригодность к жизни. Вы воображаете, что очень важно, что вы где-то находитесь, сидите и щурите глаза, и погружены в мрачные мысли, и не делаете ничего, ни худого, ни хорошего. Но нет же. Господи, боже мой, вы ничего полезного не создаете этим, ничего не предвозвещаете, ни общего блага никакого не достигаете: ни хлеба насущного для какого-нибудь воробья, ни рассказа о приключениях для ребенка.
- Молчите! Это вы повторяете только, что я говорил, и что вы наизусть выучили.
- Да, верно, вы говорили это обо мне.
- Что-то в вас есть мелкое и жалкое, - сказал Самоубийца. - Вы подбираете вещи, которые слышите, то, что выбрасывают другие. Поймаете какие-нибудь два слова и ходите потом и бурчите: самоубийство посрамляет убийство. Хорошо, что вы уезжаете, я давно уже устал от вас. Я слышал о человеке, который захотел убить свою жену - в которую между прочим был влюблен при этом, но оставил это до другого раза. Ну, а потом он сам хотел застрелиться.
- И с тем сказке конец.
- Нет, там был ребенок. Я слышал, что у них был ребенок.
Приятели шли некоторое время молча. Потом Мосс сказал:
- Да, плохо жить на свете!
Этот маленький шаг навстречу покончил было с Самоубийцей, но он откашлялся, подтянулся, и сказал отстраняющим тоном:
- Что вы в этом смыслите? Молчите, пожалуйста, вы и говорить-то отчетливо не можете.
Они опять некоторое время помолчали. Мосс снова растянулся, так и что и лицо его было в снегу.
- Вы разве ничего больше не видите? - спросил Самоубийца.
- Немножко вижу. Но меня снег ослепил.
- Вы неизлечимы?
- Я? - звенящим звуком спросил Мосс и остановился. И тут вдруг, как будто и его упорство изменило ему, он весь как-то перегнулся вперед, точно все тело его хотело ответить: да. В следующее мгновение он снова выпрямился и ответил:
- Вы, кажется, намерены не возвращаться домой сегодня вечером?
Когда они уже подходили к санатории, Мосс жалобно спросил:
- Далеко еще?
- Нет. Разве вы и огней не видите?
- Ну, конечно, вижу огни. Я так только спросил. Самоубийца остановился и каким-то чужим голосом сказал:
- Если бы вы могли - я говорю только на тот случай, если вы можете - тогда…
- Что такое?
- Что такое? - коротко и сердито передразнил Самоубийца. - Сами могли бы сообразить! Я хочу только сказать, что я, с своей стороны, не знаю этого. Возможно, что это вам поможет, мне оно никогда не помогало - богу помолиться. Я вам не советую и не отговариваю вас.
- Богу помолиться? - растерянно спросил Мосс.
- Ну что? - набросился на него Самоубийца. - Или вы слишком велики для этого?
Мосс хорошо слышит, что сталось с бодростью его приятеля, слышит, что приятель близок к отчаянию. Мосс сам захвачен волнением и не может отвечать.
Самоубийца повторяет опять:
- Я слышал о некоторых людях, которые становились счастливее от этого. Которые спокойнее умерли.
- Заткните вы свою глотку! - простонал Мосс. Теперь была очередь Самоубийцы прикрыть свою слабость и стать снова молодцом. Он хватается за первую приходящую ему в голову шутливую мысль: ему никогда не удавалось достичь, чтобы господь бог провел с ним несколько минут, нет. Он никогда не спускался к нему через слуховое окно на крыше.
Утром стало известно, что Мосс уезжает; слух об этом дошел даже до фрекен д'Эспар, и она прислала за ним - что ей могло быть от него нужно? Фрекен д'Эспар сама пострадала и изуродована, это так, но она от души сочувствует несчастному Моссу и хочет сделать для него все, что только может. Мосс, несомненно не ждущий добра, входит ощупью в комнату фрекен и, войдя, стоит там, чувствуя себя виновным в ее несчастии при катании с горы. При виде его у нее на глазах выступают слезы, эти месяцы до неузнаваемости изменили его лицо, она взяла его за руку и подвела к стулу. Нет, он решительно, ни в чем не виноват, как это он может думать такие глупости! Наоборот, она благодарит его за то время, которое они вместе провели тут в санатории, и прибавляет:
- Я часто думала о вас, мне так вас жаль, мне до такой степени вас жаль, что вы так страдаете. Но неужели же во всем свете нет ничего, что могло бы помочь вам, как вы думаете? Вы такой молодой и такой бодрый, вы еще преодолеете это.
- Я слышал, что ваше поранение очень тяжелое, - сказал в ответ Мосс.
- Нет, вовсе это рана не серьезная, посмотрите сами.
- Да, я вижу, подбородок разбит наискось. Да, это большое несчастие.
Фрекен, может быть, ничего не имела против того, что Мосс это сказал, и что он чувствовал себя отягощенным своей виной, но именно потому-то ей доставляло удовольствие утешать и ободрять его:
- Полно! Вам не надо думать ни о чем, кроме того, чтобы поправиться и быть опять бодрым и здоровым. Что там об этом говорить! Маленький розовый шрам никакого мне вреда не делает! Вот что, послушайте, возьмите вот это! Положите в карман. Не благодарите, пожалуйста.
- Это что такое? - спросил Мосс. - Это деньги?
- Послушайте, это все равно, что ничего! - воскликнула она возбужденно. - Вы доставите мне этим радость.
- Благодарю вас, - сказал он, - мне деньги не нужны.
- Они могут пригодиться вам. Посмотрите же, их так немного.
- Но они не нужны мне, фрекен.
- Я не понимаю вас, - говорит она разочарованно.
- Я в числе тех, кто попадает на казенное содержание, - мрачно пояснил Мосс. - Я получил место на казенном иждивении.
- Вот как? - спросила она наивно. - Что значит место? Должность какуюнибудь?
- Да, легкую должность. Я должен только ходить с трещоткой и кричать: "Нечисто, нечисто!"
Фрекен уставилась на него, совершенно сраженная, и прошептала:
- Неужели вы… - Она запнулась.
- Мосс кивнул утвердительно головой, поднялся и выбрался ощупью из комнаты…
Кому всех труднее было пережить отъезд Мосса, это, разумеется, Самоубийце.
Он тоже попытался было сунуть тайком денег слепому в карман, а когда это не удалось, долго бранил его, осыпая множеством обвинений и бранных слов:
- Я не понимаю, что господь бог думал делать с таким человеком здесь на земле! И если я вас называю человеком, то это только для того, чтобы не заходить слишком далеко, но это совершенно не выражает моего действительного мнения.
- Надбавьте еще, - сказал Мосс.
- Нечего мне надбавлять, - ответил Самоубийца, но все же продолжал. Его точно прорвало, и он продолжал и продолжал говорить без удержу, так что охрип и перешел пределы возможного: - Я вам все время говорил: вы полны желчи, желчи и злобы, и упрямства. Я не удивлюсь, если окажется, что вы наслаждаетесь тем, что покидаете мир, которого не можете больше видеть, тогда как мы присуждены к тому, чтобы продолжать ходить тут среди красот природы. Это похоже на вас. Куда это вы теперь едете? Неизвестно, чего вы натворили, бог знает, может быть, вас везут прямо под арест.
- Вы хотите намекнуть на что-нибудь неблаговидное относительно меня? - сурово спросил Мосс.
- Как вам угодно - все, что вам угодно.
- Ну, за такие вещи надо драться! - заявил Мосс, показывая сжатые кулаки, обмотанные тряпками.
- Это шутовская выходка! Я с вами больше ни слова не скажу. Из вас вышла бы хорошая большая обезьяна. Но только вы не должны думать, что я вас не понимаю, вы комичны и наивны, как младенец, и ваша ходульность искусственна. Что, вас убыло бы, если бы у вас был грош в кармане, когда вы уедете?
- У меня в кармане есть все, что мне нужно.
- Да, как же, и вы покупаете себе за шестьдесят ёре поношенную шапку с наушниками.
- Вы завидуете мне, что у меня есть теплая вещь, вот оно, в чем дело.
- Вздор! Ваше хладнокровие притворно, вы успокаиваете сами себя таким вздором, да, да; вы великий человек в ваших собственных глазах. Я буду лучше называть вас жалким человеком, вы полны тщеславия и суетности, вот вы что. Почем я это знаю? Потому, что вы так одичали и до такой степени подобны младенцу, что вы стоите здесь и хвалитесь своей дерзостью. Вы думаете, я вас не понимаю? Это все вместе - притворство и фанфаронство…
Почтальон, которому была пора ехать, позвал в окно, и Мосс пошел ощупью к выходу. Самоубийца помогал ему. В последнюю минуту Самоубийца протянул ему еще в последний раз руку, но Мосс, не видавший этого, сказал еще только "прощайте" на воздух. О, он не нашел ничего лучше и сильнее, он сказал: "Прощайте, Магнус-Самоубийца!" Разве это было кстати? Нет. Самоубийца был положительно более находчив, он великолепно помог своей бранью приятелю в минуту расставанья.
На лестнице стояла заведующая и пожелала Моссу счастливого пути и скорого выздоровления. Доктор был у саней, он что-то говорил ему тихим голосом, помогая ему усесться, потом громко сказал на прощанье: - Будьте же бодры, Антоциус, помните, что я сказал вам! - Да, благодарю, - ответил Мосс. - И, так как шел снег, то он, должно быть, смахнул с глаз маленькие снежинки.
И Мосс уехал, в кожаной ушастой шапке инспектора и в ульстере Самоубийцы, - уехал к месту своего погребения заживо. Неудивительно, что он так долго упирался против того, чтоб расстаться с Торахусом и с жизнью…
Все стало опять в некотором смысле в порядке.
Но вот фрекен д'Эспар.
Она опять здорова, она встала, да, она на ногах, она немного ест, немного спит и от времени до времени разговаривает с доктором. Но она далеко не в прекрасном настроении, шрам на подбородке не украшает ее. Она спросила доктора, как он думает, сгладится ли он со временем, и доктор ответил: о, да, он исчезнет. Между тем, фрекен массировала при помощи кончиков пальцев лицо вазелином.
Но в один прекрасный день…
Началось с того, что она проснулась, выспавшись, и, так как было воскресенье, оделась получше. День был ясный, после первого утреннего завтрака она бродила по протоптанным в снегу тропинкам, и щеки ее разрумянились, потом она читала газеты, потом пошла в свою комнату. Молодой девушке было как-то светло и отрадно, как давно не бывало.
Она спустилась к обеду вниз; так как было воскресенье, то и обед был несколько лучше обыкновенного - были куропатки и кисель. Гостей оставалось так мало, что все сидели за одним столом, доктор, в качестве хозяина, на верхнем конце, потом все вдовы пасторов и мелкие коммерсанты с дамами, и в самом конце заведующая.
Вдруг фрекен вскочила со своего стула.
- Что такое? - спросил доктор, и спросили гости. Ответа не было. - Что с вами, фрекен? - Нет. Доктор встал и хотел подойти к ней, но она пробежала мимо него и рванула дверь, спотыкаясь и прикрывая рот рукою.
- Зубы заболели, - сказал, улыбаясь, доктор, приглашая жестом гостей вернуться к хуропаткам.
Фрекен д'Эспар примчалась к себе в комнату. У нее тряслись руки, она нашла у себя во рту дробянку и нашла зуб, увы, да, сломанный зуб, передний зуб, необходимое условие красоты - о боже! - она устремилась к зеркалу и увидела черную дыру, ужасную дыру. Она не представляла себе, что же она будет делать; но по мере того, как она пробовала перед зеркалом улыбаться различным образом и раскрывать рот для смеха, в ней поднялось безудержное бешенство, и она разразилась проклятиями. Ее маленькие руки скорчились наподобие птичьих когтей, и она хватала ими в воздухе. О, боже, господи, чего ей было еще ждать! Что проку теперь фрекен д'Эспар от массажа лица и от забот о розовом шраме на подбородке! Что осталось вообще от всего ее плана, от дамы из объявления и видов потом на удачную партию? Все было разбито вдребезги.
Ведь она собиралась было взять судьбу за шиворот и согнуть по-своему! И не дьявольское ли это дело поражать ее раз за разом именно в лицо! С этой погубленной наружностью она лишилась теперь всяких надежд, что, что ей было делать? Когда она немного успокоилась, то опять как будто бы нашла некоторое утешение в толстом пакете с деньгами, покоившемся у нее на груди; это была некоторая поддержка: пока он у нее, она не будет ни голодной, ни бездомной. Осмотрев зуб у себя на ладони, она увидела, что он уже раньше был наполовину подточен, так что это был вопрос времени, и дробинка из ружья Даниэля подвернулась тут вместо жесткой хлебной корки или мясной косточки. Когда ее истерическое исступление прошло, она обдуманно и сознательно стала пробовать, как ей впредь надо улыбаться и смеяться своим опустошенным ртом. Безотрадные попытки…
В течение дня она перебрала мысленно все возможности: съездить снова в Христианию, или ото всего отказаться, или поехать в Финляндию, - ничто не принесло ей успокоения, все благополучные выходы ускользали от нее, она оставалась во власти мрака и отчаяния. Она не спала всю ночь, но утро застало ее с замкнутым твердым выражением на лице. Планы, построенные ею, не были грандиозны. О, теперь ей нужен был не граф, не богатый человек, она приняла какое-то решение.
Она пошла в курительную комнату, собрала там несколько старых газет и, взяв их подмышку, отправилась в путь - в лес.
Было, может быть, не особенно разумно и правильно, что она собралась к Даниэлю на его горную ферму как раз теперь, когда нуждалась в том, чтобы пожаловаться на свое горе с зубом и на многие другие свои горести, но у нее было свое оправдание, и было, может быть, при том и, свое намерение. Это наверно было не хуже многого другого, что она могла бы выдумать. Даниэль был человек, многое понимавший, он кое-что видывал в жизни, он лишился и отцовского двора, и своей возлюбленной, он знал цену и заботам, и крынкам с простоквашей, и мужественной бодрости духа. Сегодня понедельник, Даниэль наверное погружен в какую-нибудь работу.
Совершенно верно, она встретила Даниэля на полпути, у лесного сарайчика; ему нужно было опять доставлять домой сено, и так как установился санный путь, он вез сено на санях. Это, может быть, к счастью, это прямо перст судьбы, что она встретила его уже здесь, на полпути.
Они поздоровались, радуясь по обыкновению своей встрече; так уж много времени прошло с последнего раза, фрекен точно сквозь землю провалилась.
Она взялась за газеты и протянула их ему, - может быть, стоит просмотреть их как-нибудь вечерком, или нет?
Он благодарит и просто смеется от удовольствия. Читать для него самое лучшее занятие, он сам хотел выписать газету, но еще не собрался - сказал притворщик, - да, он ведь почти не умеет читать.
Он каждый день может получать газеты из санатории. Она с удовольствием будет приносить их. Когда они прочитаны гостями, их обыкновенно сжигают.
- Сжигают?
- Сжигают, - подтвердила она, кивнув головой. - Газеты на всех языках!
Он никогда не слыхал ничего подобного! Но у них такие большие средства, там, в замке, они такие богатые. - Не то, что я, - сказал он, - хожу вот тут и сам себе служу лошадью.
- Да, да, - ответила она, - вам не так-то уж хорошо. Ну, нет, жаловатьсято он не может. Лошадь приобрести ему ничего не стоит, у него есть кредит и доверие людей, он может пойти вниз в село и в тот же день получить лошадь.
Это великолепно!