Команда ракетчиков спускается вниз. И лейтенант в суматохе теряет Генку. Он, правда, окликает мальчишку. Но Генка молчит. Он знает - лейтенант Федя хочет увидеть Дашеньку, он торопится увидеть ее, чтобы взять ее руки и бережно подержать в своих, как бог весть какое сокровище. А застанет он в квартире Луниной зареванных Фросю, Зину и Зойку… Жестокая действительность подступает к Генке после глотка неподдельного счастья, и Генка прячется за трубой. "Да он уже удул, товарищ лейтенант!" - говорит один из солдат. "Осторожно, товарищ лейтенант! Тут ступенька сломатая!" - говорит другой. Светлячками перемигиваются в мрачной пещере чердака огоньки карманных электрических фонариков, потом мрак поглощает все - и фигуры, и звуки…
И Генка всхлипывает.
- Ты чего домой не идешь, салага? - вдруг слышит он странно знакомый голос и даже не успевает испугаться.
Рядом чиркает спичка, освещая Генку, и он видит, что неподалеку от него, опираясь спиной о кладку трубы и поджав ступни под сиденье, возникает из мрака Сарептская Горчица. Лицо его спокойно, а поза привычна.
- Я из дома… убежал! - говорит Генка, который ни за что на свете не может пойти домой. - У меня папку убили сегодня…
- Где? - деловито осведомляется Сарептская Горчица и спрашивает. - Курить есть? Нету?
- На фронте… Нету! - отвечает Генка одновременно на оба вопроса.
- Ну, значит, не сегодня! - говорит Сарептская Горчица и сплевывает через зубы куда-то в неимоверную даль, прямо через парапет фронтона, на головы шумящим внизу людям. Вот это высший класс! - У всех убили! - говорит чемпион по плевкам равнодушно.
- И у тебя?
- И у меня.
Он вытаскивает из кармана папироску, закуривает и разгоняет дым рукой.
Они долго сидят молча. Сарептская Горчица сует Генке окурок прямо в рот, без джентльменского обхождения, которым он однажды поразил Лунина Геннадия. Генка тянет вонючий дым. У него першит в горле и противная тошнота подкатывает к глотке. Он давится дымом и часто плюется, не потому, что честолюбие зовет его бросить вызов чемпиону по плевкам, а потому, что его вынуждает к этому состояние.
- А я девчонку голую видел… девку… взрослую…
- Ну? - оживляется Сарептская Горчица. - Так? - он показывает рукой до бедер от пола. - Или так? - он показывает от головы до пояса.
- Всю! - говорит Генка торжественно.
- Ну и как?
- Ни чик! - отвечает Генка. Но рассказывает, как его спасали, как растирали, как лежала рыженькая..
Сарептская Горчица тяжело дышит.
- Шамать хочешь? - спрашивает он.
Еще бы не хотел Генка есть! Уже давно в его животе кишка кишке кукиш кажет! Он звучно сглатывает слюну.
Сарептская Горчица приносит Генке кусок рыбы, шматок гречневой каши, завернутый в бумагу, махонький ломтик хлеба. В руках у него ряднина и старый ватник. Он кидает все свое имущество возле дымовой трубы на чердаке: вот это - под себя, это - на себя, и все будет хорошо. Он принимает за должное нежелание Генки идти домой. Объясняет, что всегда ночует тут, когда ему надоедает дома или охота покурить.
- А мать? - осторожно спрашивает Генка.
Сарептская Горчица зевает намеренно громко и беззаботно:
- А она… со мной… не может спра…виться, пони… маешь…
Он уходит, так как мать сегодня в гостях и он может располагать всей квартирой один - кум королю! В двери останавливается.
Напоследок он поражает Генку изысканностью манер и воспитания, галантно сказав:
- Ну, приятных снов, счастливых сновидений!
Дверь скрипит и захлопывается.
Генка ложится на ряднину. Не кровать, конечно! Натягивает на себя пыльный ватник. "А бурундук? - думает он. - Бурундука мать, наверное, совсем убила". Скупые слезы капают из глаз Генки.
Над ним совсем близко - протяни руку и достанешь! - в слуховое окно видны крупные, яркие звезды. Воздух прозрачен, но на высоте ходят над землей какие-то токи, какие-то течения эфира, и звезды горят прерывистым, переливчатым светом и точно подскакивают. Генка пристально вглядывается в бархатное небо и в сияющие звезды. Где-то там, на небе, сверкает и созвездие Стрельца! Может быть, вот оно, над самой головой Генки! - иначе как Стрелец будет ему светить, если они не видят друг друга. Марса Генка не видит, но знает, что низко над горизонтом всегда мерцает красноватый свет его мрачной планеты…
Но небо постепенно затягивает дымка, и звезды скрываются из глаз Генки, и мелкий теплый дождик начинает сеять с неба. Скоро вся крыша над его головой начинает издавать сначала тихий звон, а потом ровный шум, от которого у Генки невольно начинают смыкаться веки… И, право же, дождик пошел вовсе не оттого, что так нужно автору и шум дождя более соответствует душевному состоянию Генки, чем ясное небо над ним. Дождь пошел от грома салютов, от сотрясения воздуха, вызванного ими. Мельчайшие капли влаги, всегда взвешенные в воздухе, сгруппировались от этого сотрясения, отяжелели и пролились на землю дождем. Стреляют же из пушек для того, чтобы заставить облака отдать земле свою влагу, которую они, как скупец свой кошель, несут мимо засушливых мест. Это явление описано у Фламмариона.
Глава десятая
ЗЕМЛЯ ПРОДОЛЖАЕТ СВОЙ БЕГ…
1
Кровожадный бог войны, схваченный за руку на Западе, еще продолжал свое дело на Востоке. Филиалы Гефеста и Вулкана работали вовсю в Азии и Океании, извергая громы и молнии, вздымая моря огня и тучи пепла.
Трехколесная ось Рим - Берлин - Токио была изрядно поломана в столкновениях с Советской Армией и армиями союзников.
Сначала с нее скатилось наиболее дребезжавшее колесо итальянского фашизма. Потом перестало вертеться тяжелое колесо немецкого фашизма. Но еще крутилось с бешеной силой на Востоке последнее колесо этой оси, пущенное в ход старым генералом Араки и молодым императором Хирохито, тоже мечтавшим о мировом господстве, как мечтали об этом Бенито Муссолини и Адольф Гитлер. Каждый из них жил ради этого. Каждый из них предлагал пушки вместо масла своим подданным ради этого. Каждый из них вступал в союзы ради этого. Если допустить, что они были честны друг с другом, то для удовлетворения их мечтаний надо было иметь три Земли. Но Земля была одна. И кроме того, на ней обитали еще многие другие люди, помимо претендентов на мировое господство… которые тоже о чем-то мечтали.
И вот почему Бенито Муссолини повис между небом и землей вверх ногами в какой-то итальянской деревушке, а Адольф Гитлер, приняв яд, улегся рядом с Евой Браун и любимой немецкой овчаркой.
Но судьба молодого Хирохито еще не была решена.
И хотя заманчивая картина представлялась его взору при взгляде на карту театра военных действий, что-то тут было уже не то. Правда, войска императора Японии побеждали всюду - от Пирл-Харбора и Грет-Харбора на севере до самого последнего островка на юге Океании, который можно было занять и очистить от противника, как бы он ни назывался - англичане, американцы, французы, голландцы и пр., и пр., и пр., - силами одного взвода. Правда, у ног Хирохито лежали, казалось бы, поверженный колосс - древний Китай, от которого японцы переняли бумагоделание и книгопечатание, древний Чосен, от которого перешла в Японию культура быта, Аннам, Индокитай, Бирма, Цейлон, Гавайи, Сиам, и японские генералы, храпя на породистых лицах выражение бесстрастия и непреклонности, что так подобает потомкам сорока самураев, из-под припухших век бросали взгляды на древнюю Индию. Все это было правдой, от которой даже кружилась голова. Заветная цель, казалось, была близка. Никогда еще за всю свою историю, начиная от восстания Хидэёси до революции великого Мэйдзи, деда Хирохито, Япония не простирала своей власти так далеко от родных островов. На уста сами собой напрашивались слова - Великая Япония, которые в 1924 году впервые произнес престарелый барон Танака, открыв юному императору высокую цель его жизни, в своем знаменитом меморандуме, и первой жертвой на алтарь которой пал в 1931 году маршал Чжан Цзо-лин, сойдя с дороги Японии в Китай… Одна Япония владычествовала ныне там, где чуть не сто лет уже паслись десятки крупных хищников, белолицых и желтолицых. И это было сделано за недолгие годы правления Хирохито!
И, однако, что-то пугающее исходило от этого театра успешно развивающихся военных действий.
Уже каждый восьмой японец был отправлен на фронт. Нет, не на фронт, а на многие фронты в этом проклятом Тихом океане, который вдруг обернулся Великим, когда японцам пришлось воевать на нем. А генералы требовали от императора солдат. Уже у полуторамиллионной Квантунской армии, которая разъяренным тигром лежала на границах Маньчжу Ди Го (Маньчжоу-Го) с Советским Союзом, готовясь к страшному прыжку на большевиков, были взяты самолеты и танки - на те же фронты. Уже с Сунгарийской военной флотилии, самой сильной в мире, были взяты главные калибры, чтобы уйти туда же. Уже использовано было трофейное - американское, английское, французское, бельгийское, голландское и пр., и пр., и пр. - вооружение. Уже пришло в ветхость великолепное немецкое смертоубойное подспорье, полученное в подарок от Берлина. Уже промышленность Японии работала в припадке астматического удушья, ощущая недостаток не кислорода, а металла. А генералы все требовали от императора оружия и боеприпасов, танков и самолетов, кораблей и торпед…
Все, что имела Япония, и все, что захватила она в своем великолепном наступательном порыве с декабря 1940 года, - все это было брошено в какую-то бездонную прорву.
И многомиллионная армия хороших солдат постепенно исчезала в этой прорве, среди десяти тысяч островов и десятков государств, которые надо было держать в подчинении. Эта армия рассасывалась, растворялась среди покоренных пространств, как соль растворяется в воде…
Отец Хирохито, император Иосихито, первым вышел на континент, столкнув Россию с Ляодунского полуострова и отвоевав привилегии для торговли с Китаем. Но лишь две недели отделяли императора от полного краха всей его политики, когда был подписан Портсмутский договор. Сын Иосихито, Хирохито, продолжил дело отца и ступил державной стопой на все побережье Тихого океана, но… почва колебалась под его ногами, и силы его иссякали.
Историки скажут потом, что ни у отца, ни у сына не было достаточно материальной базы для этих авантюр. Император скажет, что у него не было хороших генералов. Генералы скажут, что у них не было настоящих солдат. А солдаты так и не поймут, на кой черт им надо было подыхать на острове Уэйке, в Гензане, на берегах Меконга, под пальмами Гавайев или в камышах возле Ханоя, когда можно было сделать это на родном Кюсю…
А у медведя на Западе освободились лапы…
2
Как ни готова была Фрося к самому худшему, то есть к тому, что муж не вернется с фронта, похоронка привела ее в состояние какого-то отупения, которое наступило после взрыва в первый момент. Все валилось у нее из рук.
Зина выхлопотала ей трехдневный отпуск.
И Фрося сидела в своей большой комнате и глядела в окна, не ощущая желания что-то делать, без мыслей и без желании устремив остолбенелый взор в какую-то одну точку.
Равнодушно она встретила Генку, которого на третий день привел домой милиционер, посмотрев как на чужого. Она видела, как милиционер отворил калитку, как подтолкнул Генку вперед и заставил подниматься по лестнице. Слышала, как они вошли в коридор и милиционер спросил Генку: "Направо или прямо?" - "Направо!" - ответил Генка, и дверь открылась. Только тогда Фрося повернулась к вошедшим. За три дня с ее лица смылась вся наведенная красота, и нечесаные волосы торчали во все стороны.
Но и Генка был хорош - весь измят и перепачкан: в известке, в пыли и еще в чем-то, с немытой рожей, на которой еще видны были следы родительской длани Фроси. Он исподлобья глядел на мать, готовый бежать снова, держась под рукой блюстителя порядка.
- Товарищ Лунина? - спросил милиционер.
- Ну, я.
- Это ваш сын? - спросил милиционер, выдвигая Генку вперед.
- Ну, мой.
- Что ж вы за детьми не следите, товарищ Лунина? - строго сказал милиционер. - У нас, знаете, безнадзорничать не положено! А то, знаете, и по закону можно поступить! - Фрося не отвечала, пустыми глазами глядя на сына и его доставщика. Милиционер, несколько озадаченный ее молчанием и желая разбудить в матери волнение, сказал. - На чердаке нашли! Там еще один тип был, да скрылся в неизвестном направлении! Не удалось задержать. Курили, понимаете! А у нас затемнение! Граница! Костер в плошке, понимаете, зажгли! Под предлогом согреться! Вы это поимейте в виду!
Мать молчала. Сбитый с толку - в таких случаях либо оправдываются, либо защищаются, либо принимаются ругать провинившихся, обещая исправить их пороки! - и не зная, что еще сказать, так как Генка уже надоел ему, трижды показывая чужие квартиры, он многозначительно повторил:
- Поимейте в виду! Прошу вас!
Зная из политбесед, что преступления надо предупреждать, он добавил после неловкой паузы:
- А бить малолетних тоже не положено, гражданка Лунина! Это, знаете, может, травма… травмировать психологику, то есть покалечить! Через посредство уличного транспорта. Трамвая у нас пока нет, но автогужевое движение сильное, поимейте в виду!
- Поимею! - сказала Фрося.
- А я ваш адресок запишу. На первый раз. А при повторении безнадзорности Лунина Геннадия будете оштрафованы…
Записав адрес и поправив планшетку на боку, он вышел.
Фрося вынула из печки кастрюлю. Поставила на стол тарелку и положила Генкину пайку.
- Ешь! - сказала она.
Генка, следя за ней настороженными глазами, принялся жадно хлебать картофельный суп. Нос и щеки его тотчас же покраснели.
- Потом умоешься! - сказала Фрося.
…Милиционер постучал к Вихровым.
Удивленная мама Галя встретила его стоя.
- Я извиняюсь, гражданка! - сказал милиционер. - Будто вы звонили насчет бегства мальчишки Луниной… Вы? Очень приятно. Участковый, старшина милиции Баландин. Мальчишка доставлен к родительнице. Живой. Чего ему сделается! - Милиционер понизил голос, оглянулся на дверь и доверительно спросил, покрутив возле лба указательным пальцем: - А у нее того-этого нету случайно? Может, замечали что-либо относительное…
- Три дня назад она похоронное извещение получила! Мужа убили! - сказала Вихрова.
- A-а! Ну, тогда порядок! Вообще, вы знаете, когда кто-либо похоронку получит, в большое расстройство приходят. Все могёт быть тогда… Ну, будьте здоровы! Но - прошу вас, конечно! - понаблюдайте…
Когда шаги его затихли, Вихрова зашла к Луниной.
Фрося мыла в тазу раздетого до пояса Генку. Вместо головы у него была белая, мыльная шишка. Фрося полила ему на голову из чайника. Генка, фыркая, стал смывать мыльную пену. Фрося смотрела на спину Генки, где багровый кровоподтек начинался от плеча и, пересекая лопатки, пропадал на боку. "Ведь убила бы!" - с невольным содроганием сказала себе Фрося, и вдруг страх за Генку охватил ее. Она легонько дотронулась до синяка. Генка скривился.
- Больно?
- А ты как думаешь?
Вихрова сказала:
- Ну, я рада, что дело кончилось благополучно, Гена. Мы с твоей мамой уже не знали, что и думать. Все отделения милиции обзвонили. Как же ты не подумал о том, что мама будет тебя искать, будет беспокоиться, будет переживать…
- Ни чик! - сказал вдруг Генка непонятно. Вытирая голову сухим полотенцем и чувствуя себя отлично, - как видно, мать совершенно угнетена происшедшим и напугана его исчезновением! - он сообразил, что теперь его позиции в доме укреплены сильно, и спросил. - А бурундук где?
Фрося бросила взгляд на Вихрову, медля с ответом.
- Очень грустно, Гена, что так получилось! - сказала Вихрова, краснея. - Бурундучишка шнырял по всем комнатам. Забежал и к нам. Тут его увидел Васька. Думал, что крыса, наверное. Ну и… Я даже ревела - такой красивый, милый зверек! Игорешка до сих пор не может видеть Ваську и не пускает его в комнату. Живет Васька в кухне…
"Убью!" - подумал Генка, сверкнул злыми глазами на Вихрову и отвернулся от нее.
- Я на двор пойду! - сказал Генка и потянулся к своему ватнику.
Мать кивнула головой. Вихрова вышла. И Генка легкими ногами пошел из дверей.
Его триумфальное шествие под покровительством старшины милиции не прошло незамеченным во дворе. Уже по узенькому тротуару слонялись, изнывая от любопытства, и близняшки, и Мишка Аннушкин, и ребята из второго каменного дома, где жили Ирочка-балерина, тихий Шурик-мудрец и всякая другая мелюзга.
Темноглазая Наташенька и светлоглазая Леночка, двойняшки, так и схватились руками за Генку, когда он сошел с лестницы Мишка хлопнул его по плечу:
- Здорово! Где ты был? А что с милиционером?
Генка ответил Мишке тем же, хотя Мишка и не заметил этого толчка, а Генкино плечо, куда пришелся удар Мишки, прямо по синяку, заставило его скривиться от боли. Генка и всегда-то считал Мишку как бы существом низшего рода: Мишка не дрался и ни на кого не задирался, ограничиваясь добродушной усмешкой, когда его задевали, - а теперь ореол героя, личности необычайной, прибавил Гонке спеси. Он ответил небрежно:
- На чердаке банка ночевал. Лафа, понимаешь! Темнота, понимаешь. Привидения всякие! Крысы во-от такие!.. Ни чик!
Близняшки съежились от страха, но их глаза с обожанием были устремлены на Генку. "Ой, я боюся!" - сказала Наташка и спряталась за брата.
- А чего делали-то на чердаке? - спросил Мишка, сопя.
- Ну, покурили… Выпили, понимаешь! - сказал Генка с той же покоряющей небрежностью и добавил многозначительно. - И вообще!
Он достал из кармана измятую папироску, спички и, бросив наверх воровской взгляд - не глядит ли мать? - закурил, пуская дым в рукав.
- Ой, курит! Генка курит! - сказала Леночка, не зная, как к этому отнестись, но смутно предугадывая, что на старом дворе начинается новая эра культуры - до сих пор никто из ребят здесь не курил.
- Дурак! - сказала Ирочка. - Вот будет у тебя тубор… это самое… чахотка!
- Не учи ученого - съешь дерьма печеного! - отразил Генка неожиданный удар со всей находчивостью и остроумием, на которые был способен и которые заметно возросли после исчезновения его из дома и пребывания в обществе людей, повидавших свет, каким конечно же был Сарептская Горчица и другие такие же светские люди, про которых намеками говорил новый друг Генки…
- Пойдем, Шурик! - сказала Ирочка брату.
- Иди почитай, читатель! - саркастически, плюнув в сторону на три метра - у него было время усвоить этот великолепный аристократический прием! - сказал Генка и захохотал, давясь от смеха. Он так хохотал, что всем остальным ребята показалось, что чтение книг - это совершенно глупое занятие.
Шурик посмотрел на него.
- Я не дам тебе больше водить Индуса за поводок! - произнес он. - Почему ты Ирку обижаешь?
И они ушли, держась за руки.
Генка вытащил окурок изо рта и дружески предложил Мишке:
- Хочешь сорок, салага?
Близняшки кинулись домой, закричав одновременно:
- Ма-ама! Ма-ма-а! Мишка курит.
- Да ну тебя! - сказал Мишка неловко.
И Генка, показывая свою щедрость и свое богатство, кинул окурок на землю и затоптал носком башмака - с тем же шиком бывалого человека.