Первое время, по привычке, она еще равнялась на вкусы и желания Николая Ивановича. "Вот, скажет, хорошо!" - появилась у нее мысль, когда они переселились на новую квартиру. "Не похвалит меня Николай Иваныч!" - сказала она себе однажды, когда стала приходить с работы в шесть часов вечера и лишь тогда принималась за уборку и разные домашние дела, что затягивалось иногда до поздней ночи: ведь прежде к приходу мужа всё дома у нее было в порядке, а если она задерживалась и чего-то не успевала сделать вовремя, то муж хмурился, показывал ей кулак и говорил: "Ты у меня смотри!" И хотя он ее не бил, Фрося побаивалась его. "Что-то Николай Иваныч скажет? - подумала она, когда впервые заняла свое рабочее место в сберегательной кассе, и невольно с чувством превосходства добавила: - Показал бы он теперь мне кулак!" И вдруг почувствовала, что кулак Николая Ивановича уже не страшит ее. Сначала, сделав это открытие, она даже испугалась этого - как же так?! - словно сделала что-то нехорошее, чему-то изменила, от чего-то отказалась, нарушила что-то, что имело силу закона, а потом вдруг поняла, что прежние мерки уже не действуют в ее теперешней жизни, они устарели, и что ни вкусы, ни желания, ни взгляды Николая Ивановича не могут теперь быть для нее законом…
6
Но на место одного страха - перед Николаем Ивановичем - пришли другие, и не раз ей приходилось на новой работе чувствовать, как сжималось ее сердце, пока не пришла привычка, успокоившая эти страхи.
Сначала ее испугал вид денежного шкафа с секретным замком за ее спиной - упаси бог, если кто-нибудь что-то тут наделает! Еще больший страх охватил ее, когда она увидела пачки кредитных билетов, которые лежали в сейфе, - а ну как там их совсем не столько, сколько указано в ведомости, и ну как недостает там одной-двух сотенных бумажек (то ли в банке обсчитались, то ли один-два билета из пачки вынули)? - ведь их тут столько… Никогда в жизни не приходилось ей видеть столько денег разом. Вечернюю выручку на катке и сравнить нельзя было с теми деньгами, которые, оплетенные голубыми банковскими бандеролями, хранились тут затем, чтобы она своими руками выдала их тем, кто ожидает своей очереди у кассы. Эти пачки первые дни даже снились ей в кошмарах, - все казалось, что чья-то, непременно грязная, рука тянется к ним и разрывает эти хрустящие бандероли, и сотенные и полусотенные билеты так и сыплются на пол, так и сыплются. Она вскакивала на постели, объятая страхом, вся в холодном поту. Даже опечатав сейф в присутствии контролера, она долго не была уверена в том, что подсчитано все верно, и, распечатывая сейф по утрам, все придирчиво осматривала и осматривала пачки денег: а вдруг нехватка?
Испугалась она также и тогда, до дрожи в ногах, когда впервые выдала какому-то вкладчику сразу пять тысяч рублей наличными. Такие деньги! Тетя Фрося несколько раз пересчитывала купюры, смачивая пальцы слюнями и мусоля купюры, забыв о вертушке с водой, для этой надобности стоявшей у нее на столе. Каждый раз у нее выходило то меньше, то больше пяти тысяч. Она вспотела и совсем растерялась. Клиент, которому надоело это, сказал сердито:
- Таблицу умножения надо знать. В трех соснах заблудилась, кассир! Хватит вам мусолить деньги-то, давайте их сюда! - он протянул нетерпеливо руку в окошечко, взял деньги, как-то очень быстро, привычно пересчитал кредитные билеты и сказал: - Все правильно! В вашей работе, товарищ, волноваться нельзя!
Эти пять тысяч запомнились ей навсегда. Позже случалось ей выдавать и большие суммы, но эта выдача крепко засела ей в голову. Потрясена она была и тем еще, что вкладчик сунул пачки денег во внутренний карман пальто так, словно это были пять - десять рублей. Да будь эти деньги у Фроси, она бы надрожалась и получая их и неся домой - как бы не украли, не отобрали! А этот вышел как ни в чем не бывало, как видно привыкнув к деньгам…
Когда она села впервые на свое место, ей все казалось, что на нее смотрят как-то особенно - куда, мол, ты забралась? - и действительно, она часто ловила на себе взгляды посетителей сберегательной кассы, толпившихся в операционном зале (слово-то какое, а!) в ожидании своей очереди. Лишь позже убедилась она, что взгляды эти случайны, что в них не отражается никакой мысли и что клиенты - ах, как это слово нравилось Фросе! - глядят на нее так же, как глядят на эти стеклянные перегородки, на входную дверь, пушечными хлопками сопровождавшую каждого посетителя, на высокие столики с набором ученических вставочек вокруг тощих колонн операционного зала. Они даже не видели ее, занятые своими мыслями, которые витали где-то вдали от Фроси и ее высокого положения.
Не сразу она привыкла к своему месту - за стеклянной перегородкой, на небольшом возвышении. Жизнь - сложная вещь, и перемены в ней воспринимаются человеком часто с опаской: а правда ли произошла эта перемена, особенно перемена к лучшему, а не померещилось ли это, а не занял ли кто-то другой мое место? Много дней входила Фрося в сберегательную кассу и прежде всего кидала тревожный взгляд на стеклянную табличку над своим окошечком: висит ли там надпись, которая словно завораживала ее, - "Кассир Е. Р. Лунина"? Смешно сказать, но свои фамилию и имя Фрося видела только в паспорте. Младшие называли ее до сих пор тетей Фросей, муж, когда был ею недоволен, - Ефросиньей, сверстники - Романовной. Ее имя, отчество, фамилия всегда существовали раздельно. А тут - словно помирившись! - соединились вместе на стеклянной табличке. "Е. Р." - это было ее полное имя, Ефросинья Романовна. Так называл ее директор и сотрудники, пока она не познакомилась с ними поближе.
Ефросинья Романовна с гордостью сидела на своем высоком стуле и через окошечко в стеклянной же стенке, отделявшей рабочее место кассира от рабочего места контролера, принимала денежные документы - сберегательные книжки, сертификаты, аккредитивы, чеки. Она смотрела, на месте ли подпись контролера, сверяла сумму выдачи или взноса с суммой остатка, выдавала или принимала деньги, ставила свою подпись на документе и возвращала его контролеру или клиенту.
Сначала она подписывалась старательно "Лунина" и делала робкий, дрожащий хвостик после "а". Но даже ее короткая фамилия не вмещалась на отведенном для нее месте, так оно было мало, и ей вернули несколько документов. Тогда она научилась вместо подписи ставить судорожную закорючку сразу после буквы "Л". Закорючка эта не походила на ее фамилию, но не походила и на закорючки контролера.
Не думайте, что это пустяки! Если любое дело, любые обязанности разложить на составные части, на те мелочи, из которых складывается это дело, эти обязанности, Фросина закорючка вдруг перестает быть мелочью. Ведь такой же мелочью была способность быстро отсчитать деньги, набрать нужную сумму из таких банкнотов, чтобы и клиенту было удобно и чтобы в кассе не оставалось денежного "мусора" - рублевок, трешек, сосчитанные кредитки разложить по достоинству, сложить в пачки, обернуть накрест бандеролью и заклеить так, чтобы недобрая рука не смогла бы вынуть из пачки одного билета, не измяв, не порвав бандероли. По отдельности все это были мелочи, а в сумме они составляли деловые качества кассира. Для Фроси постижение этих мелочей было чистой мукой! А эта мука тем была горше, что Фрося смертельно боялась обсчитаться.
Потом Фрося привыкла и к виду денег, и к шумному залу, и к случайным взглядам, и к тому, что клиенты всегда нервничают, всегда торопятся, будто на пожар. Привыкла она и к тому, что все они получают деньги по-разному. Одни не хотят, чтобы кто-нибудь видел, сколько они получают, - и, не поднимая голову, торопливо совали деньги поглубже и понезаметнее. Другие гордились тем, что у них есть деньги, - они отходили от кассы с деньгами в руках и рассовывали их по карманам, по пути к выходу. Третьи, не отходя от окошечка и задерживая прочих, придирчиво и долго пересчитывали полученное, заранее уверенные в том, что кассир обязательно обсчитал их. Четвертые, не желая выказывать недоверие, брали деньги пачкой, как подала Фрося, и, лишь отойдя, иногда даже на улицу, у окна сберегательной кассы все-таки считали. Пятые обязательно говорили "Спасибо! Благодарю вас!", словно Фрося одалживала им свои деньги. Но большинство подходили к окошечку молча, молча же брали выданное и отходили, будто и не увидев того, кто сидел за этим окошечком и берег их деньги, не удостоив ни улыбкой, ни взглядом!
И все клиенты смотрели на ее руки, которыми она набирала и отсчитывала кредитки и мелочь, со странным выражением заглядывали в открытый денежный ящик или на пачки банкнотов на ее рабочем столе - сколько там? И это было неприятно: чего пялить глаза на чужое?
Когда Генка впервые увидел свою мать за стеклянной стенкой, восседающей на высоком стуле, он даже оробел, почувствовав невыразимое почтение к ней. Вот это да! Она выкрикивала какие-то номера, люди подходили к ее окошечку и отходили от него с деньгами.
Он, открыв рот, глядел на мать. Сколько у нее денег-то!..
- Ты что здесь делаешь? - вдруг спросил Генку мужчина в старенькой шинели, меховой шапке, которая сползала ему на глаза в сетке мелких морщин, в поношенных пимах с галошами из красной резины и с револьвером в потрепанной кобуре на боку.
- А я к мамке! - простодушно сказал Генка.
- А как ее фамилие? - строго спросил мужчина с револьвером.
- Лунина! - отвечал Генка, косясь на кобуру.
- Не знаю такую! - сказал мужчина сердито. - Давай иди отседа! Все вы к мамке, а потом у клиента, глядь, и бумажника нету! Давай, давай отседа! - повторил он и схватил Генку за плечо.
- Да вон она! Мамка-то! - не менее сердито закричал Генка, вырываясь из его цепких рук и указывая грязным пальцем на окошечко, за которым, не видя его, сидела мать. И тут же закричал на весь зал: - Мам-ка-а!
Услышав его, Лунина поднялась со своего стула и выглянула в зал. Встретившись с ее взглядом, Генка рванулся из рук охранника и побежал к окошечку.
- Это мой, мой! - успокоительно сказала охраннику Лунина.
- Ну, твой - так твой! - буркнул сторож, тотчас же сбавив тон, и, отвернувшись, добавил в свои сивые усы: - А я гляжу, чего тут вертится, чего высматривает! За ними глаз да глаз нужон, чуть отвернесся - и готово, пожалуйте бриться!..
- Чего ты? - встревоженно спросила мать Генку.
- Да нас сегодня из школы раньше отпустили, - слава богу, учительница заболела! А дома никого. Вот и зашел!..
- Не совестно тебе? - спросила мать. - Учительница заболела - так уже "слава богу", да? - Она протянула ему ключи от комнаты. - Вот, возьми! Хочешь - сейчас иди, хочешь - меня обожди! Я скоро…
- Я обожду! - сказал Генка, утирая нос.
Контролерша, с которой Луниной приходилось дежурить не первый раз, молодая красивая Зина, перегнулась через барьер, отделявший рабочие места сотрудников от зала, и спросила Лунину:
- С кем ты там разговариваешь?
- Да сынишка пришел! Вот ключи ему дала. Пускай домой шагает.
Зина сказала, насмешливо щуря свои горячие карие глаза:
- Ух ты, какой большой! И не видать!
Она рассматривала Генку, сморщив лоб и нос. Светлые волосы окружали ее лицо золотым сиянием. Она чуть оттопырила свои полные, красные губы и почти сомкнула накрашенные реснички, будто разглядывая что-то очень уж маленькое. Генка рассердился: он и в самом деле был ростом невелик; крупным ему не в кого было уродиться - мать худенькая, невысокая, отец тоже всегда терпел добродушные или злые замечания по поводу того, что был чуть повыше матери. Уж как-то так повелось, что рослые люди обязательно подшучивают над теми, кто не вырос, подобно им, с коломенскую версту, а те очень чувствительны к этим насмешкам. Как ни мал был Генка, а уже и он натерпелся много и от взрослых и от сверстников - на старой квартире его дразнили Комариком, Комаришкой, Комаренком. Генка не любил этих шуток. Он сердито ответил контролерше:
- Мал, да удал! - точно так же, как отвечал отец, и насупился так же, как отец, наклонив голову и рассматривая красивую контролершу исподлобья.
- Ишь ты какой! - рассмеялась Зина и обернулась к Фросе: - Да он у тебя парнишка заковыристый! "Мал, да удал!" - повторила она восклицание Генки и опять рассмеялась.
- Да уж какой есть! - смущенно отозвалась Фрося, понявшая чувства Генки, но не знавшая, как отнестись к шутке Зины. Принять ее - значило принять ее и на свой счет, а Фрося была самолюбива; отринуть - не рассердится ли Зина? - а Фрося инстинктивно старалась ладить со всеми сотрудниками, ведь ей тут работать!
А Зина, веселыми глазами разглядывая нахохлившегося Генку, одобрительно сказала:
- Правильно делаешь, воробышек! Ничего, что мал, - отбивайся от всех вот так же! Молодец, храбрец, удалец! Тебя как зовут-то?
- Генка! - ответила за сына Лунина.
- Храбрый! - усаживаясь на свое место, повторила Зина одобрительно и вдруг спросила Фросю: - Он у тебя не во вторник родился?
Генка и верно родился во вторник. Лунина озадаченно поглядела на Зину.
- А что?
- Под знаком Марса, значит! - ответила Зина загадочными словами и покачала головой. - Ох, хлебнешь ты с ним горюшка; хотя, может быть, из него толк и выйдет!
- Под чем, под чем родился? - недоверчиво спросила Фрося, подозревая какой-то подвох в словах подруги.
Второй контролер, тоже молодая девушка, сказала сухо:
- Толк выйдет, бестолочь останется! Ой, Зинка, Зинка, дурная твоя голова! Опять предсказаниями занимаешься? Хочешь, чтобы опять на собрании пропесочили? Вот неуспокоенная твоя душа! Ведь глупости говоришь, и сама знаешь, что глупости…
Зина, оглянувшись по сторонам, сказала тихо:
- А ты, Валечка, молчи громче! Потом опять скажешь: "И знать ничего не знаю и ведать не ведаю!" Я уж тебя изучила - ты всегда в сторонке останешься…
Валя хотела что-то ответить Зине, но раздумала и только осуждающе покачала головой. Тут зазвенел звонок. Охранник закрыл входную дверь. С улицы в сберегательную кассу никого больше не пускали, операционный зал быстро пустел. Сторож в старенькой шинели стал у дверей и поодиночке выпускал клиентов. Какой-то гражданин показывал ему через стекло сберегательную книжку и упрашивал впустить, всем своим видом изображая, как ему необходимо именно сегодня получить деньги. А сторож прижимал дверь ногой в своем уродливом облачении и привычно говорил: "Сказано - сберкасса закрыта! Ну, сказано же! Уже и кассы сняли, понимаешь? Завтра приходите! Деньги целее будут. С утречка приходи, коли надо, понимаешь!
Вот так!"
Работа кончилась. Впереди у Луниной был свободный день - она работала полторы смены и заступала на дежурство через день. Она кивнула Генке:
- Иди, сынок! Поставь чайник на плитку! Я приду через полчаса!
Сторож выпустил Генку, и дверь гулко закрылась за ним.
7
Когда сейфы были опечатаны и сотрудники стали выходить через служебный ход, Лунина спросила у Зины, где та живет. Оказалось, им по пути.
- Пошли вместе! - сказала Зина охотно и взяла Фросю под руку, как старую приятельницу.
Фросю даже бросило в краску такое внимание. Она обрадовалась - ведь до сих пор на новом месте ей не с кем было и поговорить. Не так просто - сойтись с новыми людьми. Тем более что еще недавно любого из этих людей Фрося назвала бы любимым словечком Николая Ивановича "интеллигенция", вкладывавшего в это слово очень оскорбительный смысл: "интеллигенция", значит, сидит у Николая Ивановича на шее и держит "ручки в брючки", а он - Николай Иванович - ишачит, мантулит, вкалывает, то есть трудится. Но вот теперь Фрося делает то же, что делала эта "интеллигенция", и эта "интеллигенция" - ее товарищи, с ними ей жить и работать. Именно работать - Фрося сама видит, что ей не приходится сидеть "ручки в брючки". После полуторасменной работы у нее ломит спину, болит поясница, и голова - как котел, словно она целый день ишачила, как Николай Иванович…
Они с Зиной вместе выходят на улицу.
- А вас никто не ждет? - спрашивает Фрося, оглядываясь.
Зина небрежно отмахивается:
- А ну их всех подальше! Если и ждут - не умрут!
Она уверенным движением красивой руки провела по выбившимся волосам, поправила свою шерстяную косынку и опять взяла Фросю под руку - пошли скорее!
Она очень нравится Луниной. Фрося уже знает, что мужа Зины убили на фронте в первый год войны, но что она не вышла больше замуж, хотя воздыхателей у нее было достаточно - у подъезда сберегательной кассы ее часто поджидали мужчины, то военные, то хорошо одетые штатские. Фрося не раз видела, как клиенты нарочно задерживались у окошечка Зины, не сводя с нее глаз, хотя Зина немногих удостаивала ответным взглядом своих карих очей. Остроязыкая, веселая, всегда готовая отозваться шуткой на шутку, любительница перемывать косточки приятельницам, она всегда была одета и чисто и красиво, - было ли то уменье одеваться или ей просто все было к лицу? Фрося не могла в этом разобраться, но рядом с Зиной и она казалась себе и молодой, и красивой, и хорошо одетой, и она почувствовала какой-то задор, как видно не навсегда оставивший ее за время замужества. В тон Зине она сказала храбро:
- Вот уж что верно, то верно: подождут - не умрут!
С Зиной Фросе легко - она и благодарна Зине за то, что та первая так просто протянула ей руку дружбы, и почему-то не чувствует никакой тягостной зависимости от Зины. Со старыми знакомыми Фрося раззнакомилась: шутка сказать - после работы идти к кому-нибудь из старых знакомых, за семь верст киселя хлебать. Если иной раз и приходила ей мысль повидаться с теми людьми, с которыми она сжилась за годы соседства, то одно то, что ей надо идти из-за этого на другой конец города, умеряло это желание, и оно появлялось все реже и реже. Хорошо бы подружиться с Зиной по-настоящему! Фросю всегда тянуло к улыбчивым, легким людям, а Зина тужить и не хотела и не умела.
- Вы что это насчет Генки-то говорили? - осторожно спросила она, ревниво подмечая взгляды, которыми провожали Зину встречные, и поправляла косынку свою тем же движением, каким это делала Зина.
Зина, повернув к Луниной разрумянившееся от мороза лицо, доверительно сказала:
- Ой, ты знаешь, это - такое дело!
Зина назвала Фросю на "ты", но и сама не заметила этого, она быстро сходилась с людьми и так же быстро их забывала, а у Фроси радостно екнуло сердце: "Вот хорошая девка-то! Пожалуй, будет хорошей подружкой", она легонько прижала к себе локоть Зины в знак благодарности и дружеского внимания. Зина продолжала:
- Это - такое дело, такое дело! Валька шибко сознательная, ничего она не понимает. А у меня есть книга, где про все, про все сказано - что с кем будет, у кого какой характер, разные приметы и все, все! Так интересно. Я на чердаке у нас нашла. Видно, от старых буржуев еще осталося - дом наш конфискованный. Там и предсказание судьбы и гадания все. Так интересно!..
У Фроси даже сердце заныло: ох, кабы знать, что будет!
Невольно покраснев, она спросила у Зины:
- А посмотреть можно? Книгу-то?
Зина с готовностью отозвалась:
- Да я принесу ее тебе, если хочешь. Ты где живешь?
Фросе надо было сворачивать на свою улицу. С угла ее дом был виден. Она показала его Зине и с опаской и с надеждой предложила:
- Приходи, Зиночка, чай пить! Ты сегодня чем-нибудь занята?
- Свободная, наверное, - ответила Зина. - Думала с одним в кино пойти - есть у меня ухажер! - да он позвонил, что на работе задержится, ну и все разладилось. Разве что кто-нибудь на огонек заглянет… Я, пожалуй, приду и книгу принесу.