18
Красильников, возвратившись из цеха, собирался поспать до раннего вечера, а потом пойти в кино. Он не был там пропасть времени, во всех кинотеатрах шла вторая смена новых картин, среди них, по слухам, имелись и неплохие. Но проснулся он поздним вечером, почти ночью, оставалось только поужинать. Он побежал в столовую.
Вечер был умеренно холоден, снег глуховато скрипел под ногами. По скрипу, по тому, как мерзли руки без перчаток - он обычно не надевал их, пока морозы не падали ниже двадцати, - Красильников определил, что около семнадцати градусов. Зима в этом году раскручивалась неровно. Она долго боролась с осенью и, не разделавшись с ней, передыхала, набираясь новых сил. Но скоро морозы упадут до тридцати, снег станет звонок и певуч, дальше, около пятидесяти градусов, в голосе снега появится резкость металла, он будет не петь, а визжать под валенком. Красильников не любил слишком большие холода, они не так морозили тело, - от этого можно было защититься одеждой, - как сковывали душу.
Красильников поглядел на спиртовой термометр, висевший на стене столовой: точно, семнадцать, ни на градус не ошибся. Он весело вбежал в вестибюль.
Несмотря на поздний час, в столовой было полно знакомых. Кто приплелся из цеха, кто возвращался после заседания, кто заглянул из клубных комнат. Красильникова приветствовали, он отвечал. Его расспрашивали о ходе испытаний, он коротко рассказывал о планах и предварительных выводах. Его слушали сочувственно, уверяли, что иного, кроме успеха, и не ждут, пожимали в подтверждение руку.
Отделавшись от знакомых, он пробрался в угол, где обычно сидел, и заказал ужин.
Эта столовая еще не перешла на прогрессивные методы самообслуживания, здесь была воля поразмыслить и помечтать, пока приносили еду. Ему нравились эти минуты ожидания, он заполнял их до отказа размышлениями о том, над чем работал.
Сейчас, ожидая ужин, он безмерно удивился.
Он переживал события дважды: когда они реально происходили и когда он вспоминал их. Второе переживание было глубже и длилось дольше - к нему можно было возвращаться бесконечное число раз. Захваченный врасплох событием, Красильников отвечал на него лишь немедленными действиями, к которым вынуждала обстановка - время было коротко, не всегда удавалось сообразить, что к чему, и вообще требовалось поступать, а не рассуждать. Зато в воспоминаниях он отыгрывался - можно было подходить к событию со всех сторон, влезть в него по самое дно.
Он удивился тому, что его так хорошо встречали.
Это были те же люди, что недавно изводили его подозрениями. Он называл "крестным" путь к цеху, потому что встречался с ними. Он опускал голову, чтоб не кланяться, перебегал на другую сторону улицы, чтоб не подавать руки. Он сжимался и леденел, когда становилось ясно, что предстоит разговор с кем-нибудь из них. Что же случилось? Почему все стало иным? Отчего его не тяготят ни приветствия их, ни расспросы? Они даже смотрят на него по-другому: светят дружескими огоньками в глаза. Нет, почему?
"Может быть, уже знают, что в моих исследованиях наступил перелом и наконец приближается успех?" - спросил он себя.
Он отверг эту мысль. Никто не подозревает ни о каком переломе. Даже Федор, единственный, кто осведомлен о последних данных, еще не убежден в их истинности. Остальные знают только то, что знали раньше. Лишь он, Красильников, понимает, что перелом наступил, что отныне все иное, чем оно было вчера.
Значит, если кто изменился, то только он. Он просто смотрит на окружающее новыми глазами. Он сам счастлив, не удивительно, что все окрашено в розовый цвет. Нет, но они жмут ему руки, улыбаются, шутят - какой это к черту розовый цвет, это движения, это поступки! Раньше он не замечал их. Они были, он не видел их теми, старыми, подозрительными глазами.
Красильников все более возбуждался. Ему хотелось вскочить и походить взад-вперед, чтоб мысль текла свободней. Он с усилием сдержался. Нелепо метаться в столовой, между столиками. Он думал дальше.
Итак, получается, что не к нему все знакомые относились плохо, а он к ним относился плохо. Он спутал их всех с Бухталовым. Обычные слова он толковал по-своему, не по-обычному - грязнил хороших людей нечистым толкованием! Красильников рассмеялся. Кажется, из одной крайности он шарахается в другую. Сможет ли он быть когда-нибудь по-настоящему объективным?
Он вышел на улицу. Погода за короткое время переменилась. Стало тепло и тихо, снег смолк под ногами. Это бывало, когда мороз не достигал восьми-девяти градусов. Он поглядел на термометр. За какой-нибудь час температура поднялась с семнадцати градусов до семи. В недвижном воздухе ощущалась смутная тревога, предчувствие больших событий.
- Радуешься теплу, Алексей Степаныч? - спросил вышедший из столовой знакомый, дружески взяв Красильникова под руку. - Никак, осень возвращается?
- Будет буря, - ответил Красильников. - Первая снежная буря в этом году.
Знакомый ушел в другую сторону. Красильникову не хотелось в тесную комнату, под электрический свет. Он гулял по полутемной улице, ожидая ветра, который вот-вот должен был вырваться откуда-то с севера. Ветер запаздывал. Устав от долгой прогулки, Красильников решил подождать дома. Он полежит на диване, почитает книгу, пока не услышит за окном свист. Тогда он оденется и по-мальчишески побегает наперегонки с бураном, первой снежной пургой в этом году.
Он открыл дверь своей комнаты и замер на пороге.
На стуле, у окна, на том самом месте, где она явилась ему во сне, сидела Мария.
19
От растерянности он сумел только выговорить:
- Это ты, Мария?
Она подтвердила спокойно:
- Как видишь.
Он бормотал еще нелепей и несвязней:
- Нет, постой… Как ты попала? Ведь дверь заперта… И почему сидишь на этом месте? Я ничего не понимаю.
- Успокойся! - потребовала она нетерпеливо. - Не смотри на меня с таким ужасом. Где мне еще сидеть - у тебя почему-то всего один стул в комнате. А дверь я открыла своим старым ключом, который забыла тебе оставить…
Красильников присел на диван, ноги его дрожали, сердце гулко стучало. Он с болью почувствовал, что со стороны должен казаться жалким. Мария молчала, ожидая новых вопросов. Нужно было о чем-то говорить, но мысли прыгали. Ничто не имело значения в сравнении с тем, что она была тут, что после долгой отлучки она пришла в эту комнату.
- Соседи взяли два стула на вечеринку, - сказал он, понимая, что говорит о пустяках, совсем не с этого надо было начинать. - Я все забываю попросить обратно.
Мария не любила соседей. Это была мещанская семья приобретателей и пьяниц: муж работал агентом по снабжению, жена торговала в продуктовой палатке и каждый день таскала домой "недовес". В будни они подсчитывали скудные неправедные доходы, в праздники пили, орали песни и шумели до утра.
Мария сказала с возмущением, как часто говорила раньше:
- Как можно забыть, что не на что сесть? Тебе неудобно потребовать обратно свое имущество, а они, конечно, обрадовались. Завтра заберешь стулья, слышишь?
Он поспешно согласился:
- Хорошо, непременно возьму.
Она с осуждением обвела рукой комнату.
- Ты ужасно живешь. Пыль, все разбросано, вещи не убраны - сарай какой-то! Даже не подозревала, что ты можешь так опуститься. Разве к тебе не ходит уборщица?
- Уборщица ходит, но по вечерам…
- А вечерами ты занят и не даешь ей убирать, - закончила Мария. - Нет, ты неисправим. Хоть бы женился, раз сам не умеешь наладить жизнь по-человечески.
Он попробовал пошутить, сознавая, что шутка не получается:
- Невесты не отыщу. Каких-то жениховских кондиций не хватает.
- Не фантазируй! - сказала она строго. - У вас много красивых лаборанток, некоторые заглядываются на тебя, я знаю. Вот эта… Софья, ты с ней еще в кино ходил. Очень милая девушка, не спорь! Она с удовольствием станет твоей женой. Почему ты не предложишь ей пойти за себя?
Он понемногу оправлялся от неожиданности.
- Что за странные советы, Мария? Мне кажется, не тебе давать их.
- Боюсь, что если я не дам, то другие не догадаются. А без хорошего совета ты пропадешь. Тебя надо подтолкнуть, чтобы ты на что-нибудь решился.
- Оставим эту тему, - предложил он. - Я живу, как мне нравится. Наш разрыв отбил у меня вкус к любви. Когда-нибудь это пройдет. Тогда я обращусь к тебе с дружеской просьбой присоветовать невесту. Моя сегодняшняя жизнь тебя мало касается.
- Очень даже касается! - возразила она гневно. - И я понимаю, и все понимают, что ты всем своим теперешним безобразием коришь меня за разрыв. Ты не хочешь оставить меня в покое…
- Будь справедлива, Маша! - запротестовал он. - Я не пишу тебе писем, не стараюсь встретиться с тобой. Я ничем не мешаю вашему…
Она оборвала его:
- Мешаешь!.. Именно этим мешаешь - молчанием, отчужденностью, всем своим отвратительным бытом… Лучше уж бы встречался - честнее, право! Ты знаешь, что мне больно все это: одиночество твое, неустроенность… Я иногда просто ненавижу себя за то, что причинила тебе зло, и я тебя ненавижу, что ты стараешься быть несчастным. Вот это тебе и нужно - чтоб я думала о тебе и мучилась. Ты знаешь, что это так, ты все понимаешь. Ты очень плохо поступаешь со мной!
Он не ответил. Какая-то правда в ее словах была, не вся, конечно, какая-то… Он иногда находил мрачное удовольствие в том, чтобы ощущать себя несчастным, она это верно подметила. Он мстил ей, молчаливо, издалека мстил…
Она продолжала с обидой:
- Я больше так не могу… Пойми, я хочу спокойствия. Я требую, чтобы ты нашел путь к разумной жизни. Пока это не произойдет, я счастлива не буду!
- Постой! - сказал он, улыбнувшись. - Мне явилась забавная мысль… Ты не можешь быть счастлива, пока несчастлив я? Значит, ты любишь меня?
- Ну конечно! - воскликнула она сердито. - Я не так тебя люблю, как Федора, совсем не так. Но ты мне дорог, я этого не отрицаю.
Он сказал с торжеством:
- Послушай теперь мое рассуждение, Маша. Ты несчастна оттого, что несчастен я. Если я стану счастлив, будешь счастлива и ты. Но мое счастье в том, чтобы быть всегда с тобою. Отсюда вывод: ты должна для нашего общего счастья вернуться ко мне. Неотразимая логика, правда?
- Брось! - воскликнула она, сердясь еще больше. - Как тебе не надоест играть словами? Неотразимая логика! Простые вещи невообразимо запутываются, как только к ним прикоснется твоя логика. Примирение наше невозможно.
- Не злись, Маша. Я пошутил.
- Мне не нравятся твои шутки. О том, что у нас случилось, можно бы и не шутить. Слишком все это тяжело!
- Да, не легко! Но знаешь, что я скажу? Нет, не возмущайся заранее!.. Можно?
- Говори, разумеется. Но гадостей больше не смей, вроде того, что я должна уйти от Федора.
- Об этом не буду, обещаю. Ты вот сказала: примирение невозможно… Примирение бывает лишь после ссоры, так? А мы с тобой не ссорились. Вспомни, Мария, ни разу не ссорились. Это ведь правда - ни единого раза!.. Ты влюбилась в Федора, и мы расстались. И даже не это - не расстались, а ты поднялась и ушла. Просто ушла, вот так… Видимо, на тебя налетел порыв страсти…
- Умный человек! - сказала она зло. - Гордишься своей логикой, а самого простого, что может быть, не понимаешь! Страсть налетела, ни с того пи с сего бросила!.. Мы должны были с тобой расстаться, рано или поздно, независимо от Федора! Нельзя нам дальше было жить!
- Но почему? Скажи, почему?
- Потому! Не нужна была я тебе.
- Ты? Не нужна мне? Как ты смеешь, Мария?..
- Это правда, Алексей.
Он глядел на нее округленными глазами. Он был потрясен.
- Я не могу поверить, что ты серьезно!.. Такое непонимание!
Она проговорила с, горечью:
- Не притворяйся! Ты знаешь так же хорошо, как я, что я тебе совсем была не нужна.
- Объяснись! Я требую, чтобы ты объяснилась. Ты можешь меня не любить, можешь презирать, уйти от меня - твое право!.. Но клеветать - этого ты не смеешь, я не допущу!
- Не подпрыгивай, сиди спокойно! Да, ты страдаешь без меня - это так, не отрицаю. Если тебя лишить носового платка, ты будешь тоже страдать. И без галстука ты не можешь. Вот - кругом грязь, неразбериха, а узел вывязан у тебя, как на вывеске в парикмахерской.
- Мария! Что за сравнения!
- Во всяком случае, правдивые. Я была нужна тебе, как деталь существования, не больше. Ты не знал меня и не интересовался мною. Ты был погружен в свои мысли, ты постоянно был в себе. И иногда, пробуждаясь, ты удивлялся: ах, Мария, она рядом! Да она умница! Да она и собой ничего!
- Нет, не иногда, я всегда это говорил: ты умна, ты дьявольски умна! Ум твой поражал меня больше, чем красота, красивые женщины не редкость.
- Умные женщины тоже не редкость. Открой шире глаза на мир, ты, умеющий различать тысячи оттенков шума травы, - боже, как ты слеп к людям, как ты глух к ним!
- Послушай, Мария…
- Не прерывай!.. Я хочу высказаться. В тот раз, уходя, я не сумела - надо хоть сейчас… Алеша, помнишь, в прошлом году я прочитала доклад о своей первой работе? Согласна, она мала сравнительно с твоими изысканиями. Но это была первая, пойми! Первая настоящая работа после института!..
- Я все помню, зачем ты спрашиваешь? Я помню, какой радостной ты вернулась домой… Ты была в чудесном сиреневом платье…
- Правильно, в сиреневом, ты запомнил. Ты меня поцеловал, ты был рад. А потом ты задумался у окна, вот у этого самого… Я тихонько обняла тебя, ты повернул ко мне лицо. У тебя были слезы в глазах, никогда я не видела тебя таким растроганным. Если бы ты знал, как я любила тебя в тот момент, мне уже не надо было успеха, твоя любовь была важнее!.. А ты сказал: "Мария, чудесный дождь, просто не могу - изумительный дождь!" Вот как ты сказал, я никогда этого не забуду!.. Даже в такую минуту какой-то дрянной дождь был важнее меня… Не смей лицемерить, что я тебе необходима, я не хочу этого слышать!
- Федор, конечно, иной? За это ты его и полюбила?
- Да, он иной. Он простой, человечный и ласковый. И я ему необходима, не на словах необходима, а по-настоящему. Федора мне не приходится ревновать ни к людям, ни к временам года, как тебя. Он мой, всегда мой! Так немного надо - любить и быть любимой! С тобой этого не выходило. Какой-то кусок в тебе оставался чужим, я не могла его затронуть, даже прикоснуться не часто удавалось…
Он устало попросил:
- Маша, может быть, хватит? Мне не обязательно слушать о твоей любви к Федору. Ты доказала ее своими поступками…
Она вытерла глаза. Он сидел опустив голову, подавленный и хмурый. Ни о чем он так не мечтал, как о дружеской, хорошей встрече с ней. Встреча состоялась - ни хорошая, ни дружеская, жестокий разговор… Лучше бы всего уйти, оставить ее здесь одну. Уйти он не мог.
20
- Ну хорошо, - начал он снова. - Как принято говорить, выяснили отношения. Стало ясно: никаких отношений нет. Думаю, ты явилась не для того, чтоб запоздало упрекать меня в черствости и эгоизме. Чего ты хочешь?
- Я хочу, чтобы ты прекратил войну с Федором.
- Мы с ним не воюем. Воюют с врагами. Мы не враги.
- Алексей, - сказала она, - выслушай меня без раздражения. Мне тяжело, поверь. Нам всем тяжело, тебе тоже, я знаю. Так дальше не может продолжаться. Федор не спит ночи, все о чем-то думает… Зачем ты согласился идти к нему в цех? Вам нельзя работать вместе. Ты должен разрядить эту невыносимую атмосферу. Федор не может уйти, он начальник цеха, нужен важный повод, чтобы переместиться, а где его взять? Но ты человек посторонний, ты можешь…
Он поспешно поднял руку.
- Не доканчивай, я понял. То, что ты просить, невозможно. Никто не поймет внезапного прекращения работ, когда они близки к завершению и результаты их обещают многое. Нет, это исключено!
Она воскликнула:
- Пойми меня, прошу, пойми!.. Я не о результатах. Они нужны, пусть, я не спорю. Я рада, что они хорошие, очень рада. Но почему ты? Твои помощники, твои сотрудники, разве они не получат того же? Я только об этом - пусть заканчивают другие, не ты. Тебе нельзя! Как ты этого не понимаешь? Мне больно за вас обоих. Как же ты можешь быть так спокоен?
Он усмехнулся жалко и натянуто. Разве не такие же жестокие, обидно-несправедливые слова и он недавно говорил себе? Ладно, это он уже пережил. Мария опоздала. Явись она с подобными уговорами месяц назад, возможно, он бы отступил. Теперь поздно.
- Послушай меня внимательно, как я тебя слушал. Мне не хотелось принимать задание Пинегина. Я знал, как будут обо мне говорить. Знаешь, почему я согласился? Я был убежден, что печи могут работать лучше, чем работают ныне. Это инженерный спор, Маша, не личный; личные отношения лишь несправедливо его запутали, да и то в глазах обывателей - верю в это! Не отпираюсь, был момент, когда я растерял уверенность в правоте, хотел убраться. Это продолжалось недолго, так, усталость… Но я не ушел. Как же я теперь могу удалиться, когда работа закончена, требуется лишь завершить ее? Спор у нас честный, с начала до конца честный, мы обязаны честно довести его до конца! Не проси больше, Мария, я откажу!
Она в отчаянии смотрела на него. Дальнейшие уговоры ничего не могли дать. Уступчивый в житейских делах, он был каменно неподатлив в том, что считал важным. Он был противоположностью Федору, она точно сказала. Тот лишь внешне казался твердым, на деле он мягче воска, надо лишь разогреть его в ладонях, чтоб лепить нужную форму. Такие, как Федор, теряются в жизни, им нужна верная рука. Этот не потеряется. Об него можно разбиться, но его не повернуть. Он неудержимо стремится куда-то в свою точку, по своему однажды выбранному пути. Все, что мешает его порыву, будет отброшено без колебаний, без сожалений. Она сама покинула его, их характеры не сходились, так ей до сих пор казалось. Может, все было по-другому - и ее отшвырнуло в сторону с его пути, как сейчас отметаются ее просьбы?
Он прервал невеселые размышления Марии:
- Ты, конечно, возмущена моим поведением. Когда-нибудь потом ты разберешься, я надеюсь.
Она попросила, дотронувшись до его руки:
- Еще одно скажи, начистоту… Эти результаты, о которых ты говорил, для Федора плохи?
После некоторого молчания он ответил вопросом на вопрос:
- Ты спрашиваешь, как это будет признано официально или мое личное мнение?
- Разве это не одно и то же? Или официально будет сказана ложь, а твое личное мнение - правда?
- Нет, не так. Официально можно требовать лишь то, что обязаны выполнять все, то есть строгие положения инструкций и правил. От людей нельзя приказом добиваться героизма и необыкновенного - только исполнительности и точности Но каждый может предъявить к себе больше требований, чем по инструкции, таково мое мнение.
- Скажи мне и то и другое.
- По службе нареканий на Федора не будет. Он производственник, а не исследователь, его дело - выдавать стандартную продукцию по предписанной схеме, а не экспериментировать. А личное мое мнение: ему надо было разобраться в тайнах своей печи, именно экспериментировать. Этого он не сделал.
Мария молча поднялась. Красильников добавил:
- Я знаю: женщин трогает великодушие. Если бы я обелил Федора, как бы мы хорошо расстались с тобой. Мне очень хочется сохранить хоть немного доброго к себе в твоем сердце. Но лгать я не буду.
Она протянула руку:
- До свидания. Прости, что обидела просьбами…