- А меня интересует другое, товарищ Зябликова! - Пахомчик тоже повысил тон, что с ним случалось редко. - Вы отдаете себе отчет в том, что говорите? И где говорите?
- А я не из тех, кто в горнице кадит, а на крыльце гадит!
Евдокия Андрияновна поднялась со стула, сердитым движением стянула с головы косынку, машинально смяла ее в руках.
- Да я в позапрошлом году тоже не на блинах у свекрухи, а на бюро райкома выложила все, что вот здесь накопилось. И всыпала кой-кому из "облеченных"! Правда, не как Пристроеву, но тоже. Небось запомнил товарищ! Оно ведь прошло, то время, когда нашему брату за трудодень и расписаться было лень! Мы хоть и тогда видели, куда наше колхозное добро идет, - от бабьего глаза ничто на селе не укроется! - но до поры помалкивали. Ведь в ту пору зачастую голодуха заставляла людей поступать против чести-совести. Вот и тянули зерно прямиком с тока бригадиры чувалами, а бабочки-страдалицы под юбку кошелки подшивали. Да и трудились: пуд посеяли, пуд сняли - ничего не потеряли! Но теперь - хватит обдуривать самих себя! Партия точно определила: только мы на своей колхозной земле полные хозяева!
"Да, это хозяйка!" - мысленно одобрил Громов, за все время напористой речи Зябликовой не отрывающий взгляда от ее сердито-возбужденного лица.
- Позвольте: а кто и когда оспаривал это ваше право?
- Товарищ Пахомчик, - тоже поднимаясь со стула, сказал Крутогоров, - разрешите задать вам один вопросик.
- Пожалуйста. Только хотелось бы поконкретнее.
- Можно и так. Вы когда прибыли в наш район?
- Давно: с осени пойдет шестой год.
- Ну, разве это давно! Вот мы с Авдотьей Андрияновной, можно сказать, от рождения пришиты к этой земле впристежку, как пуговицы. Война, само собой, не в счет. Так что всякого повидали. И к людям пригляделись тоже ко всяким. И каких только дергачей в наши колхозы сверху не спускали: для укрепления! И кто только нас не учил - несмышленышей! - как пшеницу выращивать и чем кормить скотину. Один раз, поверите ли, даже аптекаря прислали из области, поскольку товарищ - помнится, Белянкин - в партии состоял с двадцать второго года и не имел ни одного взыскания. Кому же еще севом руководить! Правда, за последние годы этих самых погоняльщиков поубавилось, но, простите за прямое слово, дармоедов и хапуг вокруг колхозных сусеков крутится еще предостаточно. Живой пример: ну, что государство передало в наши руки всю технику - в этом есть резон, одначе еще с военных лет механизаторы запомнили поговорку "Есть машина - нет резины, есть резина - нет бензину!".
Крутогоров умолк. Почему-то опасливо покосился на Громова.
- Ну, ну, извиняйся! - подстегнула Зябликова.
- Даже не знаю, как и подступить… Вот сегодня вы, товарищ Пахомчик, собираетесь привлечь к ответственности ее парней за то, что они собственноручно поучили Леонтия Пристроева, который, - скажу честно, как на бюро! - всем нашим колхозникам осточертел! А завтра… Завтра, возможная вещь, вам придется привлекать к суду и меня - члена партии, как и Зябликову, с военных лет и председателя, который выставлен под стеклышком на областной доске Почета уже четвертый год. Конечно, я и сам виноват в том, что не ко времени вспомнил старинную крестьянскую поговорку "Не подмажешь - не поедешь". Но только… ведь все думаешь, как лучше. Да и колхозники стали крепко наседать на нашего брата: раз, говорят, ты голова - соображай!
Крутогоров снова замолчал, переводя взгляд то на Зябликову, то на Пахомчика.
- Взятка? - помедлив, спросил Пахомчик.
- Похоже. Но только… по-зряшному всучил я вот этими самыми руками одному недомерку собственных - прошу на это обратить особое внимание, - не колхозных, а собственных двести пятьдесят целковых!
- Еще и в бумагу прозрачную завернул. Из-под пряников! - подсказала Зябликова.
- Да? - на суховатом лице Пахомчика выразилась живейшая заинтересованность.
- Все равно пришлось добиваться через райком, - мрачно закончил Крутогоров.
- Чего добиваться?
- Резины для самоходных выписали нашему колхозу шесть комплектов, приводной ремень для движка. А теперь хорошо, если только строгачом меня… премируют.
- Гляди, Степа, рядышком усядемся на одну скамейку! - снова неподходяще весело сказала Евдокия Андрияновна и, обмахнув разгоряченное лицо косынкой, присела на стул.
- Смешного здесь, товарищ Зябликова, мало! - сказал Пахомчик и снова записал что-то в блокнот. - Вместо того чтобы помочь нам оздоровить аппарат некоторых районных учреждений, вы сами плодите лихоимцев!
- Вон как! - Зябликова уже откровенно рассмеялась. - Выходит, Степан Федорович, что и за районных комбинаторов мы же с тобой в ответе!
Пахомчик, казалось, не обратил внимания на язвительную шутку. Он деловито вытянул ящик стола, достал оттуда целлофановый сверток.
- Не ваши, случайно?
- Мать честная, мои! - Крутогоров подшагнул к столу и даже машинально протянул к деньгам руку.
- Нет, товарищ Крутогоров, поскольку вы действовали, как говорится, в обход законности… Всё!
Пахомчик убрал пачку и накрепко задвинул ящик.
- Чисто сработано! - Крутогоров снова отступил от стола и демонстративно заложил за спину руки. - Знать бы, что это ваш человек…
- Кто?
- Ну, который меня… обремизил. Лоскутников, короче говоря.
- Фамилия знакомая. - Пахомчик сделал еще пометку в блокноте. - Нет, Степан Федорович, это человек отнюдь не наш! И кстати… Чем вы сможете доказать, что Лоскутников принял от вас это… доброхотное деяние?
- Чем докажу? - У Крутогорова строптиво пригнулась голова, еще больше отвердело лицо. - Да я его уже предупредил: душу из подлюги выну, если будет запираться! На этот счет, товарищ прокурор, у нас еще с партизанских времен опыт сохранился. Да и до войны… Ведь меня мамаша родила в один день с советской властью, вместе росли, вместе переживали… всякое. Так что - разберемся!
На этом и закончилось посещение двумя колхозными руководителями районного прокурора, случайным свидетелем чего оказался Громов.
- Вот это люди! - вырвалось пылкое восклицание у Михаила, когда они остались в кабинете снова вдвоем с Пахомчиком.
- Да, за последние годы наши люди здорово выросли, причем не только ответственность свою осознали, но и права! А главное - зорче стали. Так что таким руководителям, как Леонтий Никифорович Пристроев…
Пахомчик устало потянулся, откинулся в кресле.
- Но, к сожалению, дорогой Михасик, пока что мы, законники, вынуждены рассматривать и Зябликову и Крутогорова как злостных нарушителей советского права.
- Позвольте! Но ведь их чистосердечное признание проливает свет… Почему смеетесь?
- Проливает свет! Проливает слезы! Все это из области изящной словесности. И уж кому-кому, а вам, будущему юристу, надлежит знать, что личное признание, не подкрепленное неопровержимыми уликами, - лирика! Кстати о признании: не поведал тебе случайно твой любимец…
- Любимец?!
- Ну, бывший: ведь еще на днях ты мне аттестовал Небогатикова как личность высоко одаренную и даже своим другом назвал… Ну, ну, не топорщись! Между прочим, меня сейчас меньше заботит моральная сторона ваших взаимоотношений. Интересно другое. Ведь, судя по всему, этот самый Лоскутников далеко не простачок. И выкрасть у него деньги…
Пахомчик не договорил, потому что ему показалось, что разговор Громову неприятен.
- Впрочем, все это не столь уж существенно.
- Нет, существенно! - с неожиданной горячностью возразил Михаил. - И даже весьма существенно. Для меня, во всяком случае: ведь только что я окончательно убедился, что Небогатиков снова оказался не только вором, но и мелким лгунишкой!
- Даже так?
- Да! Ведь, по его словам, он случайно забрел на квартиру, причем не к Лоскутникову, а к одному уважаемому человеку. И - также совершенно случайно! - обнаружил в пустой комнате этот сверток, видимо специально подготовленный для него! Смешно?
- Да-а… звучит наивно, - согласился Пахомчик.
Помолчал, что-то соображая, затем спросил, будто самого себя:
- Интересно, что это за уважаемый человек?
- Пожалуйста: Кузьма Петрович Добродеев, - сказал Михаил. Тоже помолчал выжидающе, потом добавил: - Хотя всем нам было ясно, что этот подонок заврался, я все-таки решил проверить…
2
После глубоко разволновавшей всех участников сцены на веранде ресторана Михаил сразу же направился к Добродееву. Дома застал только одну Елизавету Петровну, накрывавшую на стол.
- Ах, какая жалость! Ну что бы вам прийти минут на десять раньше, - заговорила Елизавета Петровна с притворным сочувствием. - А теперь - позвонил Катюше какой-то молодой человек, судя по голосу, и она ушла. Вот незадача!
- Мне нужен Кузьма Петрович.
- Чего вдруг?
- По важному делу.
- По служебным делам Кузьма Петрович дома не разговаривает.
- Понятно.
- А что ему передать? - крикнула Елизавета Петровна уже вслед уходящему Михаилу.
- Физкультпривет! - донеслось до нее из сада.
- Ох, и наплачешься ты, Екатерина, с таким охламоном! - сердито расставляя по столу тарелки, обратилась Елизавета Петровна к отсутствующей племяннице. - Уж то ли не жених был Павлуша Пристроев: уважительный, из хорошей семьи…
Елизавета Петровна не закончила фразы, потому что в комнате вновь появился "охламон" в сопровождении самого Кузьмы Петровича.
- Что же ты, сестра, не предупредила, что я всегда к двум часам прихожу обедать. Тем более у Михаила Ивановича ко мне какое-то неотложное дело, - укоризненно заговорил Добродеев от порога.
- У них все неотложное, - недовольно буркнула Елизавета Петровна и, захватив суповую миску, направилась на кухню.
- Так чем же могу быть вам полезен, Михаил Иванович?
Добродеев не спеша стянул пиджак, аккуратно повесил его на спинку стула, сам присел.
- У меня к вам, Кузьма Петрович, только один вопрос. Возможно, для вас неожиданный.
- Ну, чего другого, а неожиданностей в нашей жизни хватает. - От Добродеева не укрылось смущение Михаила, и он решил подбодрить собеседника: - Так что выкладывайте все без опаски.
- Вопрос такой: у вас в доме не было никакой пропажи?
- Пропажи? - Секундное замешательство на лице Добродеева сменилось простодушным удивлением. - Миловал бог, как говорит наша Елизавета Петровна. И вообще даже непонятно: почему именно вы именно ко мне адресуетесь именно с таким вопросом?
- Да как вам сказать… - Совсем в нелепом положении почувствовал себя Михаил. - Все дело в том, Кузьма Петрович, что у меня в бригаде работает один… Мы того парня - Небогатиков ему фамилия - в прошлом году взяли на поруки. Бывший вор, короче говоря.
- Так, так, так… Помнится, Катюшка мне что-то такое рассказывала. Это, случайно, не он учудил на сельском стадионе?
- Он. И вот этот самый Небогатиков сегодня снова "учудил". Да так, что… в общем, он совершенно для нас неожиданно признался, что совершил кражу. И украл именно в вашем доме. Деньги. Вот.
Михаил, все больше смущаясь под обострившимся взглядом Кузьмы Петровича, достал из кармана по-прежнему завернутую в целлофан пачку десятирублевок и протянул Добродееву.
Возникшую напряженную паузу нарушило появление Елизаветы Петровны с парующей суповой миской в руках. Это помогло Добродееву, несколько ошеломленному таким оборотом дела, снова обрести независимый вид и тон.
- Вот так чудо-чудеса - летит Фекла в небеса! - в обычной своей прибауточной манере заговорил Кузьма Петрович. - Сестра, оказывается, мы с тобой и не подозревали, что в нашей обители побывали грабители!
- Да что ты, Кузьма? Неужто… - Елизавета Петровна с живейшим интересом воззрилась на деньги, которые Михаил все еще держал в протянутой руке.
- Вот и я удивляюсь, - выразительно взглянув на сестру, подхватил Кузьма Петрович. - Мы, как говорится, ни сном ни духом, а тут… Между прочим, - голос Добродеева зазвучал наставительно, - я, как старший товарищ, да и… не посторонний для вас человек, рекомендовал бы вам, дорогой Михаил Иванович, поменьше доверять таким субъектам. И вообще… впрочем, полагаю, что мы с вами теперь отлично друг друга понимаем!
Михаил и сам не сумел бы объяснить почему, но последняя фраза будущего тестя ему не понравилась. И хотя Кузьма Петрович не хотел отпускать его, "слов наслушавшись, а пирогов не накушавшись", Михаил обедать не остался.
Впрочем, и сам Добродеев неожиданно утерял аппетит к "пище телесной". Проводив Михаила до выхода с террасы, Кузьма Петрович вернулся в комнату озабоченным. Хотел сесть к накрытому столу, но передумал. Бесцельно прошел к приемнику, машинально включил его.
"Внимание! Говорит Москва!
Начинаем передачу концерта по заявкам строителей. Мастера кирпичной кладки первого стройуправления города Перми Василиса Ползикова и Аверьян Лоскут хотят послушать классическую музыку. По вашей просьбе, товарищи Ползикова и Лоскут, передаем "Анданте кантабиле" Чайковского".
- И кому вкручиваете! - Добродеев сердито выключил приемник. - Нужно Аверьяну и Василисе ваше кантабиле, как мне… эти чертовы деньги. Не-ет, прямо сердце чуяло!
- Еще раз здравствуйте, Кузьма Петрович!
- Что, что такое?!
Услышав приветствие Лоскутникова, пробравшегося в комнату через внутреннюю дверь, Добродеев даже вздрогнул. И тут же рассердился:
- И что за манера у вас, товарищ Лоскутников: всегда возникаешь, словно бесплотный дух!
Однако Лоскутников словно и не заметил недовольства хозяина, заговорил с приглушенной тревожностью:
- Беда, Кузьма Петрович!
- Того и жди. Ну?
Лоскутников опасливо огляделся, подшагнул ближе к Добродееву.
- Только что опять заходил.
- Кто?
- Да он же, Крутогоров Степан. То есть будто осатанел мужик, до сих пор в себя не могу прийти!.. Придется, пожалуй, возвернуть.
- Чего?
- Деньги.
- Какие деньги?
- Ну… те самые, - Лоскутников выразительно кивнул головой на приемник. И очень удивился, когда Добродеев в ответ хохотнул, правда не очень искренне. - Вам-то можно и посмеяться. А мне… - Лоскутников обвел рукой вокруг шеи. И совсем растерялся, услышав:
- Нет у меня никаких денег, дорогой Яков Семенович!
- То есть как нет?!
- А точно по евангелию: бог дал, бог и взял! Так что к всевышнему и адресуйтесь.
- Напрасно шутить изволите, Кузьма Петрович. Не пришлось бы совместно плакать: нам с вами. Всех, говорит, выведу на чистую воду!
Слово "всех" Лоскутников произнес многозначительно.
Однако Добродеева, казалось, ничуть не озаботило такое предостережение. Кузьма Петрович неспешно прошел к буфету, достал оттуда начатую бутылку коньяку, два фужера.
- Присаживайся к столу, Яков Семенович. Сначала давай хлебнем армянского созвездия. Живее разговор пойдет.
- Благодарствую, Кузьма Петрович. Почки у меня.
- А у кого их нет. Только дороже всего ценятся телячьи - почки-то. Садись, говорю!..
До полной темноты затянулась застольная беседа Добродеева с Лоскутниковым. А закончилась так:
- Куда же все-таки поплывешь, Яков Семенович, - кверху или вниз по Волге-реке?
- Какая разница?
- Тоже верно. Теперь, брат, наш простой советский человек набрал силу, как в песне поется, "от Москвы до самых до окраин"… Кстати, чего мы с тобой в темноте сидим?
Добродеев поднялся из-за стола, включил люстру, что-то обдумывая, прошелся по комнате, задержался у приемника. Тоже включил. Задорно зазвучала ария из оперетты: "Сильва, ты меня не любишь, Сильва, ты меня погубишь…"
Озабоченность на лице Кузьмы Петровича сменилась обычной благодушной насмешливостью.
- Вот у кого надо учиться жить, дорогой Яков Семенович. Ведь кажется, весь земной шар людишки раскрутили в обратную сторону: атом расшибли вдребезги, на Луне, того гляди, забегаловку откроют, а эта прелестница как начала прельщать мужиков еще во времена ветхого завета, такой, гляди, и в коммунизм заявится. Сила!
- Да-а, характерец у вас, Кузьма Петрович, - завистливо глядя на Добродеева, подытожил встречу Лоскутников. - Не зря люди говорят: "С нашего Козьме - хрен возьме!"
…И все-таки, какой характерец ни будь, в жизни каждого человека обстоятельства иногда складываются так, что…
- Плохи наши дела, сестра. То есть никудышная создается атмосфера!
С такими тревожно прозвучавшими словами обратился Добродеев к Елизавете Петровне, когда она после ухода Лоскутникова вновь появилась в столовой.
- Вот-вот. А сколько раз я тебе говорила, - даже не дослушав брата, зачастила Елизавета Петровна, - что такие до добра не доведут: глаза завидущие, руки загребущие!
- Это ты про кого? - насторожился Кузьма Петрович.
- Да про твоего любезного Якова Семеновича! Ух, видеть его не могу, индюка общипанного!
- Пожалуй, и не увидишь больше. Но только - не общипали бы вместо индюка ясного сокола, поскольку…
Добродеев, не договорив, быстро прошел к открытым дверям на террасу, прислушался. Услышал только отдаленный собачий лай. Плотно закрыл дверь, подошел к сестре.
- Ты никому не говорила?.. Про деньги?
- Какие деньги?
- Ну, которые сегодня… Да брось ты прикидываться дурочкой!
Елизавета Петровна даже попятилась.
- Мать пресвятая, владычица!
Дальнейшее еще больше напугало женщину: обозлившийся до предела Кузьма Петрович неожиданно схватил со стола тарелку и яростно грохнул на пол. Это хотя и не успокоило его, но дало некоторую разрядку. Шумно передохнул, спросил:
- Екатерина знает?
- Про что?
- Опять?!
- Неужто ты, Кузьма, уж и родной дочери опасаешься? - Елизавета Петровна попыталась уклониться от прямого ответа.
- По-ня-тно! И как это бог вовремя не догадался бабам язык укоротить!.. А где она?
- Кто?
- Ну, не мать же твоя, пресвятая владычица!.. Тьфу!