- Рублишек двадцать ты мне не подкинешь, Михаил Иванович? - неожиданно и несвойственным ему просительным тоном сказал Митька и, подметив удивление на лице Михаила, пояснил: - Мамаше, понимаешь, хотелось бы перевести побольше, поскольку на будущей неделе… у нее намечается день рождения.
Насчет дня рождения Митька опять "подзалил", за что, впрочем, сразу же мысленно осудил сам себя.
- Ну, какой же разговор! - даже обрадованно отозвался Михаил и, присев к Митьке на кровать, добавил: - Да, не ошиблись мы в тебе, Дмитрий Никонович!
В ответ Небогатиков широко развернул мехи баяна и без всяких переборов неподходяще весело рванул грустный мотив любимой песни громовцев - "…у незнакомого поселка, на безымянной высоте…".
"Не ошиблись! Не ошиблись!" - простенькие, а какие замечательные слова. Петь бы их!
И она - Маша, Машенька, Маша-крохотуля! - тоже не ошиблась, когда - сама первая, заметьте! - призналась, что давно уже - питает к Мите симпатию.
Правда, тут же оговорилась: поскольку комсомол оказал ей, Марии Васильевне Крохотковой, такое доверие, а он хотя и взят на поруки теми же комсомольцами, но… "Да ты сам, Митюша, теперь должен понимать, что личное у нас не должно отделяться от общественного!"
Если на такую сознательную фразу Небогатиков натолкнулся бы в газете или услышал на докладе, посвященном проблемам комсомольской морали, он, весьма вероятно, не придал бы ей серьезного значения. А может быть, по свойству своего ершистого характера, и съязвил бы: дескать, "пой ласточка, пой!". Но поскольку это "указание" исходило из уст, а точнее сказать, из весьма притягательных губок девушки, которая…
Короче говоря, высказывание Маши-крохотули Митька не только воспринял как откровение, но и сам изрек с таким же убеждением слова, тоже, по сути, не совсем подходящие для интимного объяснения:
- Да, Машенька, с сегодняшнего дня нам с тобой во всем надлежит придерживаться…
И хотя Небогатиков, не закончив словесного обращения, с некоторой опаской привлек к себе миниатюрную фигурку девушки, Крохоткова отлично поняла, чего им обоим "с сегодняшнего дня надлежит придерживаться".
Вот когда оно наступило - настоящее!
3
Казалось бы, никакая тучка не осмелится затемнить такой солнечный, на диво прозрачный денек, ничто не может омрачить такие сердечные проводы, какие организовали Небогатикову его друзья на небольшой, отгороженной от общего зала веранде пристанского ресторана.
И два составленных столика были густо уставлены питием и яствами, и рижский транзистор - Митькину мечту! - торжественно вручили ему товарищи по бригаде, и три розы, точно как в старинном романсе - "две алых, одна белоснежная", преподнесла Митьке его Машенька.
Свой первый честно заработанный отпуск Небогатиков решил провести в рязанском городе Сапожке, навестить мать - Анну Прохоровну Небогатикову, до сухоты истосковавшуюся по своему заблудшему Митюше за время его почти трехлетнего отсутствия.
То ли не радость будет Анне Прохоровне - узнать, что ее единственный сын возвратился к ней оттуда, откуда мало кому удается вырваться: из проклятого тысячами матерей уголовного мира.
- Хотя и пусто мне будет без моего цыганчика, но то, что ты не забываешь свою маму… Ну до чего же хороший ты стал, Митюнька: лучше всех! - улучив минутку, шепнула Небогатикову Маша-крохотуля.
- Вот сегодня мы еще раз и уже с полной уверенностью готовы поручиться за тебя. Ты, Митя, стал нам всем дороже родного брата!
Такие хорошие слова сказал, открывая веселую застолицу, сам бригадир. Хотя Михаил Громов был старше Небогатикова только на год, он стал для Митьки по-настоящему уважаемым человеком: по-старинному - вроде крестного отца.
"…Какой же хороший ты стал, Митюнька: лучше всех!"
"…дороже родного брата!"
Счастье, что никто из них, так доверчиво смотрящих на него парней и девушек, даже не подозревает, что перед ними сидит… Ну, конечно, он - снова объявившийся вор Митька-свистун. И только, как говорится в судейских протоколах, за отсутствием улик он имеет право…
Имеет право?
Да нет, за эти проклятые деньги, которые лежат у него около сердца, он снова продал все: и доброе имя, и чистую совесть, и право именоваться полноправным членом дружной молодежной семьи, которой вскорости, возможно, будет присвоено высокое и гордое звание - бригада коммунистического труда!
"Скорей бы уж вырваться!"
Вот почему сначала Маша-крохотуля, потом Михаил Громов, а затем и все провожающие стали подмечать в поведении Небогатикова и его обычном балагурстве какие-то тревожащие нотки.
Настораживало ребят и то, что Митька приналег на выпивку. А выглядел совсем трезвым, только побледнел с лица, и взгляд непонятно чем обеспокоенных глаз то и дело уводил в сторону.
Так что никого не удивил вопрос Громова:
- Чего это ты, Митяй, сегодня какой-то…
- Какой?
- Волнуешься?
- Видишь ли, Михаил Иванович…
Небогатиков нерешительно взялся руками за край стола, как бы собираясь встать, но не встал. Склонил низко к плечу голову, словно прислушиваясь к самому себе. Снова повторил:
- Видишь ли, Михаил Иванович…
Но закончить фразы не успел, потому что с речного простора накатился и, казалось, плотно заполнил полуоткрытую веранду обрадованным ревом гудок теплохода. И сразу же, как бы отвечая на приветствие речного гостя, расположившийся неподалеку от веранды духовой оркестр грянул "Богатырский марш".
Почти все провожающие устремились к перилам.
Площадка перед причалом, оцентрованная скульптурной группой, олицетворяющей, по замыслу столичного ваятеля, неразрывный союз советской индустрии и сельского хозяйства, была заполнена по-праздничному нарядными людьми. Над толпой алел и тоже, казалось, приветственно лопотал на ветру кумачовый транспарант - "Добро пожаловать!", под которым стояли три самые привлекательные девушки из художественной самодеятельности нефтяников, наряженные под боярышень: кокошник, сарафан, косы русые и красные полусапожки на полувысоком каблуке. Средняя боярышня (в житействе - секретарша начальника нефтеносного участка) держала, тоже по воскрешенному древнерусскому обычаю, на расшитом петухами полотенце поднос с хлебом-солью. Две крайних - сестры-погодки, студентки техникума - помахивали батистовыми платочками и приветливо улыбались.
Звено пионеров, истово переживавших значительность минуты, также было выдвинуто на передний план наряду с монолитной группой передовиков производства.
- Как минимум, министра встречают. Или представителя дружественной державы, - высказал предположение Глеб Малышев.
- Ничего подобного: Майя Плисецкая сегодня должна прибыть. А завтра будет выступать во Дворце культуры, - возразил Глебу брат. - Надо будет билетики расстараться.
Оказалось - ни то, ни другое.
С пришвартовавшегося к причалу белоснежного красавца теплохода, под звуки оркестра и приветственные крики, торжественно прошествовала по наведенному трапу группа кавказцев, возглавляемая черноусым красавцем чуть ли не саженного роста.
- Тю! Из головы вон! - обрадованно воскликнула Васена Луковцева. - Да ведь это к нашим нефтегонам гости прибыли. Из Баку. Факт. Бригада какого-то знаменитого… Ну и дядя! Недаром и фамилия у него состоит из пяти имен: все не помню, а оканчивается на "оглы".
- Махмут Али-заде Асадулла оглы, - уныло подсказал окончательно помрачневший Митька.
- Да что с тобой, Митя? - спросила Маша, заботливо прикрыв обеими ладошками руку Небогатикова.
- Лучше не спрашивай, Машенька.
Неожиданно, даже не закончив музыкальной фразы, смолк оркестр и на веранду донесся раскатистый бас встречавшего гостей из Закавказья секретаря партийной организации светоградских промыслов Василия Васильевича Батюшкина, тоже дядя - будь здоров! - под стать азербайджанцу-бригадиру.
- Товарищи! Сегодня для всех нас поистине праздничный день…
Какими же нелепыми показались эти слова Митьке Небогатикову!
- …И пусть каждый из вас, славных тружеников седого Каспия, почувствует себя здесь - на берегу великой русской реки! - в родной семье…
"В родной семье?" Митька осторожно высвободил свою руку из-под рук Маши Крохотковой, взял бутылку и вылил остатки водки в свой стакан.
- Вот это мне уже совсем не нравится! - сказал Громов и решительно отодвинул стакан от Небогатикова.
- И мне, и мне!.. Да что с тобой наконец? - уже с явной тревогой воскликнула Крохоткова.
- Ничего. Уезжаю и… точка!
- Неправда! Неправда!..
- Ну, тогда…
Небогатиков выдержал недолгую, но, судя по потемневшему от волнения лицу, очень тягостную для него паузу, затем медленно поднялся из-за стола и заговорил, с трудом подбирая слова:
- Тогда… Слушай, Машенька. И ты, Михаил Иванович, слушай.
Снова пауза. И совсем неожиданно:
- Худо мне! Ну, неужели же вы все, черт возьми, такие толстокожие!
В наступившем молчании как-то особо торжественно прозвучал голос Батюшкина:
- …Нет и никогда не будет в нашей стране благороднее звания, чем звание - рабочий человек!..
- Ничего не понимаю, - заговорил наконец Громов, напряженно всматриваясь в лицо Небогатикова. - Неужели ты, Дмитрий, опять…
- Да, - произнес Митька еле слышно.
- Да, - подтвердил громче.
- Да! Да! Да! - выкрикнул чуть ли не истерически.
- Не может быть, - тоже поднимаясь из-за стола, сказала Крохоткова. - Нет, нет…
- Спасибо, Машенька. - Небогатиков хотел было взять в свои руки руку девушки, но не решился. Шумно выдохнул, неловко пригладил двумя руками темные курчавящиеся волосы, затем, собравшись с духом, выхватил из кармана завернутую в целлофан пачку денег и положил на стол.
- Что это? - испуганно спросила Крохоткова.
- Вещественное доказательство.
- Украл? - спросил Громов.
- Да.
- Ой, как страшно! - Крохоткова опустилась на стул, подавленно закрыла лицо руками.
Тоже, как бы стыдясь, потупились братья Малышевы, и Ярулла Уразбаев, и Васена Луковцева. Только Громов не отрывал отчужденного взгляда от лица Небогатикова. И тот не выдержал:
- Да что ты на меня так смотришь! Ну, ударь… А еще лучше - вот, ножом!
- Только не впадай, Небогатиков, в бабью истерику, - не сразу и как-то неподходяще спокойно заговорил Громов. - Нам ведь тоже не легче. Оплеванным. И не в лицо ты всем нам плюнул, а в самую душу!
- Заживо отпеваете, Михаил Иванович? - так же с нехорошим безразличием спросил Митька и снова пригладил волосы.
- Что это значит?
- Ведь после таких слов мне остается… одно!
- Вы не имеете права так говорить…
Крохоткова отняла от лица руки, выпрямилась. И хотя во взгляде девушки не было гнева, безжалостно разящим показался Митьке этот взгляд.
- Конечно, все это со стороны Небогатикова очень… подло. Но если бы он уехал с этими погаными деньгами в город Сапожок, это было бы еще бо́льшим предательством. Да, предательством! Ведь там ждет своего сына мать. Сына ждет, а не вора! Слышите, Небогатиков?
Ой как трудно было Маше не закричать, не расплакаться!
Девушка и сама не сумела бы объяснить, почему в эти страшные для нее минуты она снова заговорила как комсорг товарищ Крохоткова. Как будто бы преступление совершил какой-то посторонний человек, а не он, ее Митюшка, парень, для которого она настежь распахнула свою девичью душу. Ведь она и сблизилась с Небогатиковым только после того, когда поверила, что вместе с судимостью парень стряхнул с себя, как засохшую грязь, воровскую повадку.
- Где взял? - спросил Громов. Пожалуй, деловито спросил.
- На углу Дружбы народов и Фалалеевой протоки, дом четырнадцать дробь один, - в тон Громову ответил Небогатиков.
- Врешь, мерзавец!
- Ах, вру…
И Громова, и Машу Крохоткову, да и всех ребят просто поразила перемена и в лице и в поведении Митьки: только что был, что называется, свойский парень и вдруг…
Сразу очерствело лицо, хищно сощурились глаза. И заговорил он, как всем показалось, издевательски: с нахальной такой улыбочкой:
- Идите и проверьте. Ведь этот домик вам, Михаил Иванович, хорошо известен!
Больших усилий стоило Громову сдержать себя, не ударить стоявшего перед ним уже совершенно чужого и, более того, сразу показавшегося ненавистным парня.
Но Михаил сдержался. Только сказал с холодным презрением:
- Подлец!
И ушел.
И Маша Крохоткова прошла мимо Митьки. Совсем чужая.
И все ребята ушли.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
1
- …Правильно говорится: сколько ты волка ни корми, зверь все равно останется зверем!
Такими горестно и зло прозвучавшими словами закончил свой рассказ Пахомчику Михаил Громов.
Поскольку Константин Сергеевич, видимо, не торопился высказать свое мнение, сидел и пристально рассматривал злополучный целлофановый сверток, Михаил добавил:
- Вот и делай добро людям!
- Да-а, действительно: так обмануть своих… благодетелей!
Слова Пахомчика, как показалось Михаилу, прозвучали иронически. Это задело.
- Смеетесь над дурачками?
- Нет. Это не смешно. А вообще, дорогой товарищ Громов, дурак, разиня, простофиля - это типы социально опасные: от дурака в артели не велики потери, а дай дурню власть - наплачешься всласть!
- Понятно.
Пахомчик внимательно взглянул в насупленное лицо Михаила и неожиданно улыбнулся, что уже всерьез обидело парня.
- Конечно, у бригадира нет такой власти, как, скажем…
- …у прокурора!
Пахомчик рассмеялся. Помолчал, потом заговорил серьезно:
- Ну, поскольку ты, Михаил Иванович, ссылаясь на народную мудрость, приравнял Небогатикова к волку, хочу напомнить тебе еще одно изречение: повинную голову и меч не сечет.
- Жалко, вы не видели эту повинную голову! - от возмущения Михаил даже привстал со стула. - Ведь мы поручились за него перед всеми комсомольцами! Мы помогли ему освоить отличную специальность! И жил с нами, в общежитии. А оказывается, все поведение Небогатикова было… личиной!
- Личиной?.. Вот это слово действительно страшное - личина. Очень страшное!
На этом разговор Михаила Громова с Пахомчиком прервался, потому что в кабинете появилась секретарша Софья Казимировна Потоцкая.
- Пришли, - доверительно сообщила Потоцкая.
- Кто?
- Та самая женщина.
- А точнее?
- Ну, что проходит по делу Пристроева. И не одна заявилась.
- Позвольте, Софья Казимировна, ведь мы вызывали… - Пахомчик перевернул несколько листочков настольного календаря. - Ну, точно: Зябликова Е. А. - шестнадцатого к десяти часам.
- Говорила.
- Ну и что?
- Как глухому радио: у меня, говорит, на пятнадцатое заказан билет на самолет. И не куда-нибудь, а в самые Сочи летит активистка.
Последние слова Софьи Казимировны прозвучали, пожалуй, завистливо.
- Ну, уж если дамочка собралась в Сочи!..
- А мне когда прикажете явиться, товарищ Пахомчик? - спросил Михаил, крайне раздосадованный тем, что буквально на полуслове оборвался столь волнительный для него разговор.
- Видите ли, товарищ Громов, - так же официально отозвался Пахомчик, - поскольку вы на днях выезжали по моему поручению в село Заозерье, я полагаю, вам будет небезынтересно ознакомиться и с продолжением этой уголовно-романтической истории. Так что пока присядь, сынок, вот там, около графина, свежий "Огонек" можешь полистать…
За долгие годы практики Пахомчик научился почти безошибочно определять настроение появлявшихся в прокуратуре людей не только по первому обращению, но и по тому, как человек заходил в его служебный кабинет. Однако на этот раз появление, а вслед за тем и поведение "проходившей по делу гражданки" Константина Сергеевича несколько удивило. Евдокия Андрияновна Зябликова, в отличие от сопровождавшего ее Крутогорова, который в первые минуты держался стеснительно, зашла в кабинет прокурора с таким непринужденным видом, как будто надумала повидаться с добрым знакомым.
- Светоградскому златоусту Константину Сергеевичу Пахомчику - привет и уважение!
- Здравствуйте, товарищ Зябликова. - Пахомчик официально пожал протянутую руку. - Если не ошибаюсь, у вас имеется личная заинтересованность, - Константин Сергеевич подчеркнул слово "личная", - в деле Леонтия Никифоровича Пристроева?
- А вы никогда не ошибаетесь, высокое начальство! - пожалуй, уже с подчеркнутой бесцеремонностью заговорила Зябликова. - Не то что мы, как вчерашняя статейка в нашей газете озаглавлена, "рядовые труженики полей"!
- А почему такой тон? - строго спросил Пахомчик: поведение женщины показалось ему развязным.
- Устала я, дорогой товарищ прокурор: словно за трех доярок норму тянула. Второй день, поверите ли, толкаемся мы вот с ним по вашим "раям", а толку чуть. Куда ни придешь - у всех начальников время по минутам расписано: прямо огнем горят на работе, сердешные. А начисто сгореть не могут! А тут еще актив жару поддал… Может быть, присесть дозволите?
- Прошу. И вы, товарищ…
- Крутогоров Степан, по папаше - Федорович. Председатель колхоза "Партизанская слава", - по-солдатски, с четкой обстоятельностью отрекомендовался спутник Зябликовой.
- Знаю вас: и по вчерашнему выступлению, да и раньше много слышал о вашем колхозе. Похвального.
Пахомчик пожал руку Крутогорову, затем опустился в кресло, выжидающе закурил.
- Так вот, Константин Сергеевич, - нарушила несколько затянувшееся молчание Зябликова. - Я, конечно, пока не знаю, в чем вы обвиняете моих хлопцев.
- В злостном хулиганстве, - сказал Пахомчик.
- Только и всего? А позвольте полюбопытствовать: больше ни на кого не жаловался вам Пристроев?
Пахомчик ответил не сразу. Выдвинул ящик стола, достал рабочий блокнот.
- Прежде всего, товарищ Зябликова, хочу поставить вас в известность: за такие деяния Уголовный кодекс предусматривает лишение свободы на срок от двух до пяти лет! Если, конечно, нет смягчающих вину обстоятельств. Или наоборот - отягчающих!
- Есть, всякие! - не ко времени улыбнувшись, отозвалась Зябликова. - Так что… сейчас запрете двух наших механизаторов в каталажку или разрешите им завершить уборочную? Парни-то больно хорошие - что Николай Полознев, что тезка ваш - Константин Левушкин.
Пахомчик недовольно покосился на одобрительно хмыкнувшего Громова, - Михаилу с первого взгляда понравилась эта, судя по обхождению, неуступчивой повадки женщина, - потом записал что-то в блокнот и снова задал вопрос:
- Вы, товарищ Зябликова, кажется, член партии?
- А как же. И давайте, товарищ прокурор, договоримся по-честному: не боюсь я никаких уголовных статей - ни смягчающих, ни отягчающих!
- Позвольте, позвольте, - деланно удивился Пахомчик. - При чем тут вы?
- А при том, что я от ответственности никогда не укрывалась. И правду не прятала. А вот ваш Леонтий Пристроев… Интересно, до каких пор у нас в районе будут выгораживать таких… комбинаторов?