Пахомчик отозвался не сразу: озабоченно, но без надобности, как показалось Михаилу, огляделся и лишь после явно затянувшейся паузы задал Михаилу совершенно неожиданный для того вопрос:
- Простите, Михаил Иванович, а на что, если не секрет, вы, во всем преуспевающий молодой человек, обиделись?
"Во всем преуспевающий"?! Михаил с трудом сдержался, чтобы не надерзить окончательно.
- Я, конечно, не знаю, как вы, Константин Сергеевич, поступили бы на месте "во всем преуспевающего молодого человека", но мне почему-то кажется, что даже и у непреклонных блюстителей советской морали иногда в поведении наблюдается… ну, некоторые зигзаги, что ли. Ведь, как ни странно, согласитесь, даже такое определяющее понятие, как порядочность, у нас иногда толкуется, так сказать, применительно к обстановке.
- Нет. Не соглашусь! - не задумываясь возразил Пахомчик.
- Ну, хорошо…
На другой день Михаил и сам вспоминал с недоумением: почему он, не такой уж простодушный парень, утаивший даже от отца виновника своего "грехопадения", неожиданно доверился незнакомому человеку?
Может быть, сама обстановка - под широко распахнутым звездным пологом, у трескучего и пахучего рыбацкого костра - располагала к задушевному разговору, а кроме того, рассказ получился отвлеченным: так, Феофан Ястребецкий предстал как "товарищ, недавно побывавший в "Заокеании", а Евдокия Шапо и вовсе выпала из повествования. Да и основной герой рассказа - сам Михаил Громов - предстал перед Пахомчиком не как нашкодивший юнец, а чуть ли не жертвой собственной принципиальности.
- …Конечно, с точки зрения господствующего в нашей стране кодекса морали прав мой отец. Но… вот кто-то из зарубежных классиков, если не ошибаюсь - Шоу, сказал хорошо: если человеку с детских лет назойливо, изо дня в день вдалбливать десять христианских заповедей - не убий, не кради, не пожелай жены или осла ближнего своего, - парень обязательно вырастет распутником и проходимцем. Сработает закон тяготения к запретному. Но, к сожалению, некоторые наши отцы считают, что не только лучшей, но и единственно приемлемой "пищей для ума их детей, даже достигших уже и половой и психологической зрелости, могут служить только литературные произведения, условно говоря, прямого воспитательного воздействия. Такие наставники даже не замечают, что и целиком послевоенное поколение молодежи давно уже выросло из идеологических пеленок!..
На этой фразе, кстати сказать, также позаимствованной Михаилом из "критического арсенала" Феофана Ястребецкого, и закончилась его "исповедь".
- Ерунда!.. И, извините, пошлость!
И, глядя прямо в лицо несколько озадаченного такой его категоричностью парня, Пахомчик пояснил:
- Говорю так не только потому, что я в какой-то степени наставник. И отец! И член Коммунистической партии тоже! Да и вы, Михаил Иванович, как человек, "достигший уже половой и психологической зрелости", должны бы понимать, что печатное слово всегда было, есть и останется навеки одним из наиболее острых и действенных видов идеологического оружия. С этим вы согласны?
- Трудно не согласиться! - сказал Михаил, но Пахомчик, казалось, не обратил внимания на ироничность - не так слов, как тона.
- Ну, а наиболее смертоносным оружием еще с незапамятных времен считались отравленные стрелы, затем, в начале воинственного века, - отравляющие газы. А в наши дни, при невиданном расцвете научной и технической мысли, "могучие ястребы" все больше начинают уповать на помощь невидимых глазу, но сверхпаскудных союзников - бактерий. С этим вам, надеюсь, тоже будет трудно не согласиться!
- Суду все ясно, - опять попытался сыронизировать Михаил.
- Нет. По-видимому, не все, - снова серьезно возразил Пахомчик. - Вы, очевидно, до сих пор не уразумели, что, когда ваш отец - Иван Алексеевич Громов - обнаружил непосредственно в своем доме… ну, безусловно отравленное!.. оружие и, не побоюсь превыспреннего сравнения, нацеленное прямо в голову его сына, он не только имел право, но и обязан был принять самые решительные меры. И только так!
- А кто вам сказал, что я осуждаю отца?
- Вы.
- Я?!
- Да, вы! Неужели вы не понимаете, что в таком вопросе, как точно определил кто-то из римских ораторов, терсис нон датур - третьего не дано! А поскольку вы и до сих пор пытаетесь выгородить некоего "товарища", недавно побывавшего в "Заокеании"… суду стало действительно все ясно!
Пахомчик пристальнее взглянул в угрюмо-сосредоточенное лицо Михаила и неожиданно рассмеялся:
- А посему - давайте укладываться. Рыбка лучше всего берет на утренней заре, а ведь мы с вами - рыбаки!
Хоть и хорошо спится на свежем воздухе, но Михаил долго не мог уснуть.
И свою размолвку с отцом еще раз пережил Михаил в эту безлунную ночь, на берегу реки, по темной глади которой тускловато плавились отблески далеких миров.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1
Первая получка!
Нет сомнений, что многим молодым людям эта знаменательная дата запомнится так же, как, к примеру, первокласснику день 1 сентября, когда вчерашний дошкольник впервые выбирается из-под опеки родительской.
Момент волнующий даже в том случае, если паренек или девчушка прибудет к широкооконному зданию школы не самостоятельно, а в сопровождении так же взволнованной мамаши, которая, заботливо поправив торжественный бант или одернув новенькую форменку, передаст своему отпрыску из рук в руки также первое "подношение начальству" - букет осенних цветов.
- Так что ты, Василек (или Петенька, или Натуся, Игорек, может быть), что же ты должен сказать учительнице?
- Здрасс…
- Правильно. Только не здрасс… а здравствуйте! Теперь тебе надо отвыкать заглатывать окончания. И носом шмыгать некультурно, для этого у тебя в кармашке имеется платок.
Иными словами, но похоже напутствовал Михаила Громова его напарник Ярулла Уразбаев, когда они, расписавшись в получении, направлялись от окошка с приветливой табличкой "касса" прямиком к прорабской, которая помещалась в еще не отделанной, но уже застекленной комнате второго этажа дома, только что подведенного под крышу.
Нужно сказать, Михаила удивило, что ему был выписан аванс чуть ли не вдвое больший, чем Ярулле: работали-то поровну.
Странно.
Но Уразбаева это обстоятельство не только не обидело, но и не удивило ничуть.
- Это не только у нас, а, хочешь знать, на всех объектах такой порядок заведен: новичку полагается обмыть копытца! Для этого и подкидывают.
- Да-а… Порядочек странный.
- Это ты - странный. Как думаешь: должен прораб узнать, что за человек Мишка Громов и к какому делу его интереснее приспособить?.. Да и Тимофей Донников для нас с тобой первое начальство. Так что - не зажимайся!
- Чудак ты, Ярулла, разве мне денег жалко? Просто… ну, Донников - туда-сюда, а ведь товарищ Бабинцев - инженер, человек, по-видимому, интеллигентный.
- Тем более.
- Что?
- Не знаю, чему только тебя, Мишка, учили в университете! - Уразбаева начала раздражать непонятливость напарника, с которым вообще-то у Яруллы с первого дня стали налаживаться дружеские отношения. - У нас в Салавате говорят: сколько ни угощай жеребца беляшами, он все равно к овсу потянется. Какой ты интеллигент ни будь, а выпить на дармовщину - каждому интересно! А если стесняешься, скажи, что желаешь отметить в хорошей компании… ну, папашкин день рождения, что ли… Иди!
Ярулла оказался прав, и вечером того же дня Михаил Громов предоставил полную возможность прорабу второго стройучастка Сергею Антоновичу Бабинцеву и бригадиру Тимофею Донникову узнать, что он за человек.
И нужно сказать, что мнение о новичке у обоих начальников создалось вполне благоприятное: не куда-нибудь, а в лучшее питейное заведение - ресторан при гостинице "Волга" - пригласил Михаил двух своих прямых начальников. Да еще и с женами!
И угощение было выставлено такое, что жена инженера Бабинцева Людмила Савельевна, дамочка по-южному экспансивная, к которой вполне применимо выражение: "Стукнет бабе сорок пять - баба ягодка опять!" - сказала, обращаясь к своему мужу:
- Знаешь, Серж, с тех пор, как ты меня вывез из Сочи, я, пожалуй, никогда не ужинала с таким удовольствием, как… вы не обидитесь, если я буду называть вас Мишей?
- Ради бога, Людмила Савельевна!
По случаю субботнего вечера гостиничный ресторан, разделанный "а ля рюс", был, по выражению Тимофея Донникова, "набит битками". Почти непрерывно играл джаз-оркестр "Виола": четыре музыканта и маслянисто-чернявый бесноватого вида дирижер, он же солист на саксофоне, он же исполнитель усладительно-ресторанных песенок.
Перед эстрадой, оформленной под челн, с которого, по преданию, Степан Разин метнул в воду персидскую княжну, на небольшом "пятачке" толкались, что называется впритирку, любители танцев, именуемых западными. Но так как большинство танцоров имели весьма приблизительное представление о том, как танцуют люди за рубежом, каждый исполнял тот же пресловутый твист как бог на душу положит.
Один - тучноватый, руководящего облика мужчина - приседал, растопырив руки, как на утренней зарядке, а его дама не по возрасту шаловливо играла то бедрами, то бюстом. Другой танцор - здоровенный, круглолицый детина в узеньких брючках морковного колера - озабоченно поднимал то одну, то другую ногу и взлягивал, словно отпугивал настырную собачонку. Третий бесцельно толокся на одном месте, словно озяб человек.
- Ну, молодые - ладно, их дело, как говорится, телячье, - скептически поглядывая на танцующих, рассуждал Тимофей Донников. - А вот взять того апостола: ему, сердешному, небось давно на персоналку пора, а он… эть как выкаблучивает!
- И правильно делает! - обидчиво возразила Донникову Людмила Савельевна. - Это только наши мужчины с сорока лет в деды записываются, а… Кстати, когда мы плыли на "Пушкине" вокруг Европы, Серж, ты помнишь, как все удивлялись на одного… ну, которого мы за академика приняли?
- Помню, - лениво поддакнул разомлевший от хмельной сытости Бабинцев. И неожиданно рассмеялся.
- Ты что?
- Да ведь мы тогда чуть ли не дьякона из Костромы произвели в академики! А вообще Тимофей Григорьевич прав: хорошо - что натурально. А из всех танцующих, по-моему, вон только та пара действительно танцует, а большинство - два притопа, три прихлопа, вот тебе и вся Европа.
Михаил тоже давно уже обратил внимание на пару, которую похвалил инженер Бабинцев: он - выше среднего роста светлоглазый блондин, по виду ровесник Михаилу, она - тоже белокурая, легкая и гибкая девушка возраста, по сути, еще "десятиклассного", но из тех, что по не утраченной еще наивности стремятся выглядеть старше своих лет. И искушеннее.
Михаил и сам не сумел бы объяснить - почему, но чуть ли не с первого взгляда он почувствовал к этой показательно станцованной паре и особенно к "нему" что-то вроде неприязни. И когда после очередного выхода на танцевальный пятачок молодые люди проходили мимо их столика и Людмила Савельевна произнесла нарочито громко: "Вот кому действительно можно позавидовать!" - Михаил добавил также прицельно:
- Да, классический молодец среди овец!
И тут же получил ответный щелчок. Танцор ответил не задумываясь, как будто только и ждал такого выпада в свой адрес:
- И среди кудрявых баранов - тоже!
Реплика прозвучала хлестко. Но еще обиднее показался Михаилу смех девушки и ее взгляд, обращенный в его сторону, который на словах, очевидно, прозвучал бы так:
"Что, выкусил, кудрявый баран?"
- Ты, Михаил Иванович, с этим хлюстом лучше не связывайся, - осторожно хохотнув, сказал Михаилу Донников. - Это, брат, парень длинный: сынок Леонтия Пристроева, кажись, еще от первой жены. И в Москве учится. На дипломата будто бы.
- Подумаешь! - сказал Михаил.
- Думай не думай, а когда к нашим нефтяникам приезжали иностранные специалисты - опыт на опыт менять, так этот самый Павлик Пристроев сопровождал их по всем объектам. А по-английски тарахтит не хуже любого лорда!
- Да, такое возможно только в нашей стране! - не сказала, продекламировала Людмила Савельевна. - Прямо на глазах совершается чудо. Ведь когда мы с мужем перевелись сюда из Сочи - Сергей Антонович там возводил правительственный санаторий, - я просто в ужас пришла: осень, грязь непролазная, бараки! И вот - пожалуйста: оркестр, твист, шницель по-министерски! Абсолютно столичный антураж!
Однако Михаилу Громову после мимолетной перепалки с Павликом Пристроевым "столичный антураж" разонравился. И когда чернявый дирижер затянул под густо томительные звуки джаза модную песенку с припевом "Мы с тобой два берега у одной реки" и Людмила Савельевна, приспустив ресницы и покачивая в такт музыке головой, проворковала: "Какие слова!" - Михаил высказал иное мнение:
- Слова, может быть, и красивенькие, да звучат не по-русски.
- Ну, Миша! Как вы можете?
- Мне кажется, нельзя сказать: мы с тобой два берега у одной Волги.
- А, поэтам все дозволено! - примирительно сказал Бабинцев. - Даже великий Пушкин писал "сткло" и "музы́ка".
Вторая встреча Михаила с запомнившейся ему парочкой произошла уже в преддверии осени, совсем в иной обстановке и при обстоятельствах, которые в милицейском протоколе были описаны так:
"…После чего вышеозначенный Г. Н. Крутиков допустил нецензурную брань, а также нанес П. Л. Пристроеву оскорбление действием…"
А произошло это "оскорбление действием" у речного вокзала, к дебаркадеру которого только что пришвартовался пассажирский теплоход "Добрыня Никитич", следующий рейсом Новороссийск - Москва.
В этот поздний, по-августовски темный вечер Михаил Громов и еще два комсомольца из добровольной дружины несли охрану общественного порядка на Нижней набережной; там вечерами бывало довольно людно и не всегда благопристойно, особенно вблизи речного вокзала, где до одиннадцати часов успешно перевыполняли план пивной бар, ресторан и даже - чем не культура! - коктейль-холл, заведение, которое местные остряки переименовали в "Ершовку".
Поспешивших на скандальный шум дружинников не так возмутило, как удивило зрелище, представшее их глазам: у мостков, ведущих на дебаркадер, в присутствии многочисленных зрителей мелкорослый и щупловатый на вид, но верткий, как трясогузка, паренек в затертой спецовке ожесточенно наскакивал на молодого человека, который был на голову выше его, да и по фигуре - куда массивнее. За поединком с живейшей заинтересованностью следил коренастый старичок, с лицом гладким и розовым, как у невесты, обрамленным аккуратной бородкой. Он, как рефери на ринге, забегал то с одной, то с другой стороны, изредка выкрикивая одну и ту же, по сути, одобрительно звучащую фразу:
- Ай, как нехорошо, ребятушки! Ай, нехорошо!
К чести многочисленных зрителей, видимо пассажиров с теплохода, нужно сказать, что почти у всех драка вызывала возмущение, а симпатии большинства были на стороне неловко и пассивно оборонявшегося. Об этом можно было судить по возмущенным возгласам:
- Безобразие!
- Он же его изувечит, этот стервец!
- Боже мой, боже мой, где же милиция?
Как водится, не обошлось и без обобщений.
- Вот она - наша хваленая молодежь! - иронически пробасил сам еще не старый, но досрочно посолидневший деятель, облаченный в зеброцветную пижаму и апостольские босоножки.
Когда Михаил без особых усилий утихомирил охваченного бойцовским азартом щуплого паренька, он не без удивления распознал в жертве - на левой скуле пострадавшего красовалась "блямба" - Павлика Пристроева, а в плачущей рядом с Павликом девушке - его партнершу по танцам.
Конечно, доведись, и сам Михаил в разговоре осудил бы такое "оскорбление действием", но в этом конкретном случае первое чувство, которое он испытал, если выразить его словами, прозвучало бы так:
"Ничего, ничего, вперед не будешь задаваться, шаркун ресторанный!"
2
На пристанском милицейском пункте, куда был доставлен только один из участников драки - Павлик Пристроев отбыл на теплоходе в Москву - и несколько свидетелей, выяснилось, что механик с буровой вышки "Подарочная" (сверх плана был запущен бурильный агрегат) Григорий Николаевич Крутиков учинил драку со студентом Павлом Леонтьевичем Пристроевым из-за того, что тот обозвал его мародером.
- Да, было такое надругательство! - услужливо подтвердил розоволицый старичок.
Причиной же столь неуместного и оскорбительного для рабочего человека слова послужило то, что Крутиков, по его собственному признанию, "подмолачивал на багажишке", чем уже само по себе нарушал какое-то узаконение. А когда он запросил с Павлика за доставку двух чемоданов от автобусной остановки до дебаркадера два рубля…
- Да-а, дороговато, дороговато вы, Крутиков, цените свою добровольную услугу, - сказал, явно красуясь служебной обстоятельностью, на диво подтянутый и обрамленный бачками старшина милиции.
- Они здесь совсем распоясались! - возмущенно воскликнула защищавшая интересы "потерпевшего" подруга Павлика Пристроева, которая, как тут же выяснилось, оказалась дочерью заметного в городке товарища, руководителя "Сельхозтехники" Кузьмы Петровича Добродеева.
И комсомолкой!
И вообще - девушкой, заслуживающей внимания.
Но все это Михаил Громов выяснил значительно позднее, а здесь…
- Ты и сама-то, видать, из-за пятака на рубль копоти напустишь! - презрительно сказал Крутиков, даже не взглянув на свидетельницу.
- Я с нахалом не хочу разговаривать! - тоже не поворачиваясь к собеседнику, отпарировала девушка.
"А девчонка-то с характером", - отметил про себя Михаил.
- Тогда катись отсюда, пока…
- Товарищ Крутиков, - начальственно прервал перепалку старшина. - Попрошу вести себя соответственно!
- Вот именно: как говорится, будьте взаимно вежливы! - кстати припомнил воззвание из парикмахерской старичок.
После того как был оформлен протокол, разошлись свидетели и был отпущен "до выяснения" злостный нарушитель общественного порядка, Катюша Добродеева, доселе державшаяся наступательно, неожиданно проявила малодушие. И когда старшина обратился к ней не без галантности - ведь каждый молодой человек, даже облеченный властью и облаченный в мундир, подвержен чисто мужским слабостям: "А вас, товарищ Добродеева, мы известим особо, - хорошо прозвучало слово "особо", - а пока разрешите пожелать вам спокойной ночи!" - "Благодарю вас!" - тоже благосклонно отозвалась девушка и направилась к выходу. Но на полпути задержалась.
- А если этот Крутиков… ведь такие типы на все способны.
- Ерунда! - ответил Катюше вместо дежурного Михаил. - Во-первых, Крутиков - не тип…
- А во-вторых, - прервал Михаила дежурный, - вам, товарищ Громов, будет поручение: проводить товарища Добродееву до ее местожительства. Вот так!
Власть есть власть.