Пестрый пророк долго медлил с ответом. Я думал уже, что он заснул, но внезапно букашка раскрыла крылья и смело полетела вверх.
Когда желудок напомнил мне о том, что пора уже вернуться на наменьский берег, я не прыгнул очертя голову в воду, а пошел пешком до одинокой березы. Оттуда я увидел, что на другом берегу пусто. Все купающиеся ушли домой обедать. На берегу стояла только девушка в красной юбке. Сердце мое сильно забилось.
"Илона!"
Я прошел дальше пешком, против течения реки, еще на добрый километр. Высчитал, что если здесь прыгну в воду, то река отнесет меня как раз туда, откуда я отправился, где меня ждет Илона.
Либо, несмотря на продолжительный отдых, я слишком устал, либо течение воды в этом месте было слишком сильно, но я продвигался очень медленно. Когда я доплыл уже до середины реки, мною вдруг овладел страх. Что, если у меня сейчас начнутся судороги?.. Зубы стучали от страха. Для того чтобы немножко успокоиться, и лег на спину. В таком положении достаточно было одного движения, все равно - руки, ноги или головы, чтобы не утонуть. Река - белокурая Тиса - тихо-тихо убаюкивала меня.
Недалеко от меня плыл плот. В школе нас учили, что русины из Марамароша сплавляют по Тисе на плотах строевой лес на бедную лесами Большую венгерскую низменность. Но в школе нам ни слова не говорили, что, если я, плывя по Тисе, захочу приблизиться к плоту, оттуда меня встретят дождем арбузных корок и кочерыжек кукурузы. Пришлось поскорее уплыть обратно.
Очевидно, я слишком долго лежал на воде, потому что вышел из реки далеко от Намени. Пришлось идти пешком обратно целый час. Горячий песок обжигал мои не привыкшие к хождению босиком подошвы. Время от времени приходилось входить в воду.
Приближаясь к Намени, я увидел, что берег реки опять ожил. У воды стояло много людей, может быть, человек сто. На реке были лодки. Много-много лодок. Когда я подошел совсем близко, то увидел, что находившиеся в лодках люди длинными баграми водят по воде. Какого черта они там ищут?
В одной из лодок я узнал старосту Варади и рядом с ним - отца.
- Чего вы воду баламутите, папа? - крикнул я ему, сделав из рук рупор.
Отец вскочил. Если бы Варади не поддержал его, он, наверное, упал бы в воду.
- Геза, сынок, ты жив?
Лодка приплыла прямо к берегу.
Пока лодка причаливала, меня уже окружила толпа. Одни хвалили меня, другие ругали. Большинство ругало. Все были уверены, что я утонул. Баграми они искали мой труп.
Отец выскочил из лодки и - первый и последний раз в своей жизни - дал мне сильную пощечину. В следующее мгновение он уже плакал и, плача, целовал мои глаза, волосы, руки.
Наменьские мальчики, которые не осмелились или не могли переплыть Тису, громко смеялись надо мной, над тем, что за свою храбрость и умение плавать я получил пощечину.
Но Илона не смеялась и смотрела на меня широко раскрытыми глазами.
Когда стемнело, мы опять сидели вдвоем под старым тутовым деревом.
Илона не говорила, молчал и я.
Илона начала первая.
- Ты не боялся, когда был на середине Тисы один? - спросила она.
- Я был не один, - ответил я дрожащим голосом, - я думал о тебе.
Илона не ответила. Я смущенно взял ее маленькую горячую ручку и коснулся губами василькового венка на ее волосах. Она поцеловала мои глаза.
- Ты вернешься? - спросила она.
- Вернусь!
- Обещаешь?
- Обещаю.
Если бы тогда какая-нибудь золотоволосая русалка предсказала нам на ухо будущее, мы оба подумали бы, что это говорит мерзкий старый Бочко. Ведь кто же другой, как не он, мог выдумать, что, когда через десять с лишним лет я вернусь в Намень, Илона Варади натравит на меня собак. И на мне будет тогда запыленная, порванная шинель, на ногах - грубые, дырявые башмаки, а на голове - пропитанные кровью бинты; я где-то оставлю винтовку и потащу к Тисе истекающего кровью раненого Яноша Фоти. И когда я обращусь к ней: "Дай мне стакан воды!" - она, дочь старосты Варади, покажет туда, где в мутной речной воде плавают разбухшие трупы красноармейцев, и скажет: "В Тисе воды достаточно".
… В том далеком будущем румынские артиллеристы обстреливали Намень, которую командир дивизии Микола Петрушевич защищал с помощью только нескольких десятков красногвардейцев-русин…
На обед мы ели уху с красным перцем, уху, сваренную в воде из Тисы. Ужин тоже состоял из ухи.
- Уху с красным перцем по-настоящему умеют варить только в двух местах, - сказал староста Варади, - в Сегеде и в Намени.
Уху надо ополоснуть вином, так как, по убеждению венгров, рыба, попавшая в желудок, хочет опять плавать, но на этот раз в вине.
- Пусть плавает! - говорил староста Варади, снова и снова наполняя стаканы.
Старый, сутулый тисайский рыбак слабым, дребезжащим голосом рассказывал старые, старые были. Самым молодым из его героев был живший двести с чем-то лет тому назад Тамаш Эсе. А самым старым - некий витязь Кючю, который во времена короля Петера один утопил в Тисе сто немцев в железных панцирях и сто итальянских священников, одетых с ног до головы в черное.
До поздней ночи слушали мы рассказы о чудесных подвигах венгерских предков.
Потом легли спать в доме старосты Варади.
Встали поздно, пришлось остаться обедать.
После обеда наконец отправились домой.
За первую половину дороги отец не проронил ни слова. Когда он наконец заговорил, то обратился не ко мне, а скорее выразил свои мысли вслух:
- Подумать только, что несколько лет назад наменьцы пырнули ножом агента по продаже хлеба, осмелившегося сказать, что в правительственной партии тоже могут быть честные венгры. А теперь… теперь и слепой видит: если Ураи не достанет им разрешения на разведение табака, то на следующих выборах вся Намень будет голосовать за правительство.
- Партия независимцев не нуждается в голосах тех, кто за деньги готов продать свои убеждения, - сказал я.
- Берегсас уже продался черту, - ответил отец. - Если теперь и Намень отпадет, то заколеблются и деревни Вари, Папи, и тогда…
Он закончил фразу глубоким вздохом.
- На месте Ураи я даже не принимал бы голосов наменьцев!
- Ты еще мальчик, Геза. Не понимаешь дел мирских.
- Да, - сказал я, - действительно не понимаю, чем наменьцы лучше тех, которые просто за деньги отдают свои голоса за кандидата правительства?
- Лучше, - ответил отец не совсем уверенно.
- И чем такие венгры, - спросил я теперь воинственно, - лучше тех русин, которые голосуют за своего русинского кандидата, даже когда наверняка знают, что за это их посадят в тюрьму? Не лучше, - ответил я себе, - а хуже.
- Лучше, сынок, куда лучше!
- Чем же они лучше?
- Лучше, - повторял отец. - Поверь мне, сынок, лучше. Даю тебе честное слово, - а ты знаешь, я зря своим честным словом не бросаюсь, - даю тебе честное слово, что венгры - самый лучший народ на земном шаре!
В Берегсасе перед нашим домом нас встретила няня Маруся.
- Плохи дела, хозяин!
- В чем дело, Маруся?
- У нас судебный исполнитель. Описывает.
Отец побледнел.
Судебный исполнитель Бакач пришел к нам впервые.
Но, увы, не в последний раз!
Когда исполнитель Бакач и оценщик Хедервари покончили с официальной стороной дела, опечатав давно уже отдыхающий рояль матери, отцовское кресло из свиной кожи и книжный шкаф, в котором вместо книг стояли граненые бокалы, отец предложил им выпить по стаканчику вина. На месте дерева Кошута теперь стояла беседка, увитая диким виноградом. Там отец угощал незваных посетителей, вдруг превратившихся в милых гостей. После того как было уже выпито несколько бутылок вина, выяснилось, что Хедервари хорошо поет.
Звуки пения привлекли в беседку и меня.
Тисы светлая струя!
Где ты, милая моя?
Ты скажи красе моей -
Чей парнишка всех ладней.
Отец кулаком отбивал такт. Винные стаканы танцевали на столе.
Когда пришел Маркович, на столе появились новые бутылки, и отец дал распоряжение няне Марусе достать где-нибудь две пары цыплят и зажарить их с красным перцем. Предвиделся приятный вечер. Но Хедервари все испортил.
Когда отец открывал новые бутылки, оценщик, попавший в Берегсас из Западной Венгрии, следующими словами обнаружил свою темную душу:
- Берегсасское вино тоже неплохой напиток, но все же нет на свете такого вина, которое могло бы сравниться со стаканом настоящего пилзенского пива!
Маркович, вообще хорошо владевший собой, встал и, не прощаясь, ушел.
Отец извинился перед гостями, сказав, что так как ночью плохо спал и очень устал от долгой езды, то чувствует себя плохо и ему придется лечь спать.
Судебному исполнителю Бакачу и оценщику Хедервари не пришлось есть у нас жареного цыпленка в красном перце.
Тамаш Эсе
Тарпинский староста Тамаш Эсе был человеком злопамятным.
Берегский вицеишпан Иштван Гулачи был мстительным человеком.
Эсе был зол на берегских господ. В доме сельской управы и в корчме он не раз откровенно высказывал то, что о них думал.
Гулачи однажды сказал о тарпинском старосте:
- Этому нахальному мужику я когда-нибудь сломаю шею!
Земных благ у Тамаша Эсе, кроме его исторической фамилии, было весьма мало.
Берегский вицеишпан Гулачи унаследовал от своего отца четыре тысячи двести хольдов превосходной земли. Эти четыре тысячи двести хольдов приобрел один из членов семьи Гулачи в 1849 году, когда он в качестве императорского комиссара ловил бегущих солдат разбитой революционной армии Кошута. Власть вицеишпана… четыре тысячи двести хольдов… Гулачи был идеалом берегской венгерской знати.
Когда Эсе узнал, что Ураи достал для наменьцев разрешение на разведение табака, он заявил в тарпинской корчме:
- В моих руках не будет больше знамени с фамилией Имре Ураи!
- А какое у тебя теперь знамя, Тамаш? - спросил его деревенский богач Элек Паткош.
- Венгерское знамя! - ответил Эсе.
- Это ясно, - сказал Паткош. - Вопрос только в том, что на нем написано?
Эсе медлил с ответом. После длительного раздумья и двух стаканов вина он вновь заговорил:
- На моем знамени написано вот что: вперед, нищий, голодный нищий, вшивый нищий…
- Что ты, что ты! Хочешь стать старостой нищих? - спросил испуганно и в то же время злорадно Паткош.
На это Эсе ничего не ответил.
Тарпинский жандармский офицер доложил вицеишпану о странном заявлении Эсе. Прочтя докладную записку, Гулачи громко засмеялся.
- Теперь самое время! - сказал он.
Случай был как раз подходящий. В Тарпе предстояли выборы старосты.
Руководители комитата никогда не любили куруца Эсе, а теперь тарпинский староста объявил войну и партии Ураи. На кого же этот дурак рассчитывает?
- Нищему нужен крейцер, ни один верующий не откажется дать нищему крейцер или кусок хлеба, - сказал тарпинский кальвинистский священник. - Но только дурак дает в руки нищего палку старосты.
- Эсе не нищий! - защищали тарпинцы своего старосту.
- По воле божьей - нет, - сказал священник, - но по своей собственной воле он поставил себя в один ряд с нищими.
Тарпинцы задумались.
"Вперед, нищий, голодный нищий!" - это звучит очень красиво, когда речь идет о Тамаше Эсе Великом, подбадривавшем этими словами своих босых солдат. Но в устах тарпинского старосты Тамаша Эсе слова эти звучали не особенно красиво. Тарпинские крестьяне не были нищими.
Впервые за двадцать четыре года на выборах был выставлен, кроме Эсе, другой кандидат - Элек Паткош.
Началась вербовка голосов.
За шесть - восемь недель до выборов всем стало ясно, что, как бы там ни говорили относительно нищих, все же большинство тарпинцев сильно привязано к Эсе и будет голосовать за него.
Сторонники Эсе боялись, как бы вицеишпан, пустив в ход жандармов, не помог Элеку Паткошу быть избранным. Но Гулачи ничего подобного в голову не приходило.
Точно за шесть недель до выборов Тамаш Эсе получил письмо от Берегсасского банка. В этом письме доверенный банка Комор предлагал тарпинскому старосте в трехдневный срок возвратить банку заем, который Эсе получил когда-то под землю и дом. Но если он не уплатит…
Эсе поехал в Берегсас, чтобы получить где-нибудь новый заем для уплаты старого долга. Бегал он повсюду, но безрезультатно. Никто ему взаймы не давал.
Пришел он также и к моему отцу.
- Устроим, Тамаш, - сказал отец, когда Эсе рассказал ему о своем горе. - Ничего страшного нет. Сегодня же достану тебе эти несчастные гроши.
Отец был убежден в том, что говорил, и не по своей вине не смог достать несчастных грошей. В банке ему денег не дали, так как наш виноградник и дом и без того уже были заложены и перезаложены. У частных лиц он тоже ничего не добился: те, у кого были деньги, дать отцу взаймы не хотели, у тех же, кто дал бы с охотой, были крупные неприятности с проклятым банком.
Маркович, к которому отец обратился в последнюю очередь, вместо денег дал отцу совет:
- Заботься, Йошка, лучше о своих собственных делах. Заботься, пока не поздно.
Неудача отца, так и не сумевшего достать денег, решила судьбу Тамаша Эсе.
Тот, кто утверждает, что венгерские суды работают медленно, пусть заглянет в дело Тамаша Эсе. Через двадцать два дня после получения письма Берегсасского банка в доме Эсе появился судебный исполнитель. Суд назначил продажу с молотка на день выборов.
Не дожидаясь их, Эсе отказался от своей кандидатуры. Старостой был избран Паткош.
Через несколько дней после продажи дома Эсе посетил нас. По своему обыкновению, он принес нам подарок - на этот раз два яйца и два яблока. После обеда он долго пил с отцом. Пили они не наше собственное вино, потому что наше вино отец продал вместе с бочками два месяца тому назад, когда на него очень нажимал банк. Теперь наш погреб был пуст. Вино няня Маруся принесла из корчмы.
Купленное в корчме вино развязывает людям языки значительно медленнее, чем собственное вино, но в конце концов все же развязывает.
- Ну, Йошка, - заговорил молчаливый Эсе, - теперь я стал Иоанном Безземельным.
- Что ты намерен делать? - смущенно спросил отец.
- Наймусь в батраки, - ответил бывший тарпинский староста.
Отец задумался.
- Я тебе советую, Тамаш, поезжай куда-нибудь далеко. Есть еще много мест в Венгрии, куда не достанет ни рука Гулачи, ни рука Шенборна.
- Там хозяйничает какой-нибудь другой барин, разве в фамилии дело? - тихо ответил Эсе. Потом, ударив кулаком по столу, громко закричал: - Никуда не поеду! Здесь останусь!
Его коренастая фигура, мясистое бронзовое лицо, глубоко запавшие карие глаза, лежащие на столе мощные кулаки - все в нем выражало силу и твердую волю.
- Ни на шаг не уйду отсюда! - кричал он. - Австрийский император раздает венгерскую землю, нашу берегскую землю, господам, банк вырывает у нас из-под головы последнюю подушку, но венгерская земля все же не собакам принадлежит, а нам! Пойми наконец, Йошка, пойми - венгерскую землю у нас никто, никто, никакой черт отнять не может! Она наша, наша, наша!
- Что же ты все-таки думаешь предпринять, Тамаш? - тихо спросил отец, когда Эсе умолк.
- Я уже сказал. - Наймусь в батраки.
- А если не получишь работы?
- Тогда пойду просить милостыню!
Отец опустил глаза и замолк. Эсе продолжал:
- Пойду просить милостыню. А если вшивому нищему не подадут, воровать буду! Красть буду! - кричал Эсе. - Черт возьми всех господ! Если судить будут, плюну судье в глаза, но останусь здесь, здесь, здесь…
- Не могу ли я помочь тебе чем-нибудь? - спросил отец после долгого молчания.
- Можешь. Можешь помочь и мне, и себе, и всем честным людям. Всем поможешь, если будешь не только хорошим венгром, но и будешь действовать кулаками. Если кто пристанет к тебе, не склоняй головы, не молчи, а кричи и бей! Бей их, собак, бей, кусай, пинай ногами, пока они не выплюнут свою гнилую душу!
И бывший тарпинский староста, потомок Тамаша Эсе Великого, опершись локтями о стол, закрыл лицо руками. Его мускулистое тело тряслось от рыданий.
Через неделю мы узнали, что Тамаш Эсе нанялся в батраки в деревне Папи к мужу своей старшей дочери, кулаку Петеру Сита.
Туда к нему однажды пришел освобожденный из тюрьмы Янош Фоти.
Макар Чудра
Я научился играть в карты.
В любимой игре отца "марьяж с прикупом" нужны были три игрока. Один объявляет козырь, а двое других играют против него. Пока дядя Балог был жив, партнеров всегда было трое: отец, управляющий городским хозяйством и уксусный фабрикант. С тех пор как дядя Балог умер, постоянного третьего партнера у отца не было. Место покойного занимал то один, то другой знакомый, но полностью заменить Балога не мог никто. Правда, среди игроков можно было найти таких, кто играл бы не хуже покойного, но те как раз не умели по-настоящему пить. Игра же без выпивки - это не настоящее удовольствие. Были и такие, которые свое искусство пить могли бы показывать в цирке, зато они ни черта не понимали в картах. Отец поучал этих плохих игроков, а Маркович без стеснения называл их просто ослами. Кончилось это тем, что несколько месяцев спустя после смерти дяди Балога отец и Маркович остались совсем без партнера.
У Марковича явилась спасительная идея.
- Надо научить играть Гезу.
- Меня учить не надо, - сказал я. - Я столько раз видел, как вы играете, столько раз слышал ваши споры, что теперь умею играть не хуже любого из вас.
- Но-но! - старался успокоить меня Маркович.
- Геза еще не умеет пить!
Это был аргумент отца против моего привлечения в игру. Но Маркович опроверг это возражение.
- Для него можно смешивать вино с содовой водой. А если и этого он пить не сможет, пусть пьет просто содовую воду. На детей мы должны смотреть снисходительно.
В первый вечер, когда мы играли еще без денег, я заслужил доверие уксусного фабриканта.
Во второй вечер, когда игра шла уже на деньги, я выиграл тридцать два крейцера.
Из этого выигрыша тридцать крейцеров я потратил на покупку в "Магазине книг и писчебумажных принадлежностей вдовы Якаба Фаркаша" маленькой книжки в желтой обложке, которая называлась "Макар Чудра и другие рассказы".
Автором книжки был неизвестный для меня русский писатель Максим Горький. На имя автора я обратил внимание только после прочтения книги. Что Максим Горький русский, я узнал из надписи на обложке: "Перевод с русского Деже Амброзовича".