- Тише!
- Платить будешь? - спросил один из судейских.
- Из каких денег, интересно? Откуда мне взять?
- Значит, не будешь платить? Ладно. Ввиду того, что дом, в котором ты жил до сих пор, стоит на земле господина Грюнемайера и построен из деревьев, украденных в лесах господина Грюнемайера, ты должен немедленно убраться из этого дома! А так как в Пемете у тебя ни дома, ни земли нет, - ты должен сегодня же со всеми своими домочадцами покинуть деревню.
- Куда же мне, черт побери, идти? - кричал Давид.
- Куда угодно. В свободной стране каждый может идти, куда хочет.
Один из судейских подмигнул двум жандармам, которые вошли в хижину и, не говоря ни звука, начали выкидывать жалкий скарб Давида на улицу. С налитыми кровью глазами, с поднятым кулаком бросился Давид на судейского, но получил такой сильный удар прикладом в грудь, что упал навзничь.
На крики Давида, плач его жены и визг детишек сбежалась вся деревня - кто с топором, кто с дубиной. Собрались и жандармы.
Пеметинцы орут, угрожают.
Жандармы стоят молча, неподвижно.
- Зарядить! - командует жандармский фельдфебель, и сквозь крики, визг и плач слышен стальной звон затворов.
- Взвод! - командует фельдфебель, и на пеметинцев уставились восемнадцать дул.
Жандармы стоят прямо и неподвижно, пеметинцы - наклонившись вперед, их головы втянуты в плечи. Они похожи на диких кошек, готовящихся к прыжку.
- Что это такое? Что тут происходит? Эх вы, люди! С ума сошли?
В самую опасную минуту в Пемете прибыл Грюнемайер.
- Что тут происходит?
Перекрикивая друг друга, сотни людей в одни голос стали объяснять "Богатому немцу", что произошло. Немец только качал головой:
- Эх вы, люди!
- К ноге! - скомандовал фельдфебель; жандармы, опустив винтовки на землю, неподвижно ожидали дальнейших приказаний.
Как только улегся шум, Грюнемайер раздал всем девяти ребятам рыжего Хиршфельда по пятикрейцеровой монете и произнес речь. Потом он пригласил двенадцать самых старых жителей деревни на совещание.
В течение двух часов в одной из палаток совещались старики с Ульрихом Грюнемайером и с марамарош-сигетским адвокатом.
Во время совещания они пили водку немца и курили его табак. Грюнемайер не скупился ни на то, ни на другое.
После двухчасовых переговоров соглашение состоялось.
Деревенские могут продолжать спокойно жить там, где они жили до сих пор. Просроченную аренду Грюнемайер всем прощает. В уплату аренды за текущий год пеметинцы будут работать под руководством инженера один месяц. Соглашение урегулировало и вопрос об охоте. Охотиться разрешено только на опасного зверя - волка, медведя и кабана. Мясо убитого медведя или волка принадлежит охотнику, шкура - Грюнемайеру. С кабаном наоборот: охотник оставляет себе щетину, а мясо должен отдать Грюнемайеру.
Кто сам не видел, вряд ли поверит, как быстро меняется вид леса, вся его жизнь, если этого захочет "Богатый немец".
Спустя три дня в середине леса стояли уже четыре вместительных барака. В двух из них жили жандармы, в третьем - инженер и прибывшие из города рабочие. В четвертом вел свою торговлю Беппо, причем товары из Марамарош-Сигета доставлялись беспрерывно на мулах.
Когда бараки были готовы, начали строить дорогу. Пеметинцы, от мала до велика, пилили, валили деревья. Корни корчевали городские рабочие. Засыпка и трамбовка дороги опять-таки была делом пеметинцев. Работа шла от зари до позднего вечера. Для собирания грибов и земляники, для поисков яиц диких уток, а тем более для охоты не оставалось ни времени, ни желания. Но у народа были всегда еда и курево. Беппо давал им все в кредит.
Прошел месяц, и пеметинцы опять были свободны. Жизнь вошла бы в прежнюю колею, если бы не Беппо, который в течение месяца охотно отпускал пеметинцам все свои товары в кредит и только записывал в книгу, кем что куплено, а теперь потребовал уплаты.
- Платить? Откуда?
Но Беппо не интересовался тем, что у пеметинцев нет денег. Он стал грозить жандармами, адвокатом, судом. Пеметинцы уже знали, что суд - не шутка, и, для того чтобы не иметь дела с судом, охотно заплатили бы, но платить было нечем.
Как месяц назад Грюнемайер, так теперь на помощь им пришел инженер Крумпли.
Инженер предложил пеметинцам уплатить за них все долги с тем, чтобы они потом отработали. Инженер, не скрывая, говорил прямо, что назначит каждому взрослому мужчине по восемь форинтов в месяц, женщинам - по четыре, а детям - по два.
Чтобы не иметь дело с судом, пеметинцы стали строить дорогу дальше - теперь уже за плату. Работали они четырнадцать - пятнадцать часов в сутки. О харчах не заботились, так как инженер уплатил их долги, и Беппо опять стал отпускать товары в кредит.
К концу месяца большая часть старого долга была погашена. За каждым семейством осталось не больше двух-трех форинтов. Но к этому теперь прибавился еще новый долг, сделанный за второй месяц. Когда инженер выплатил деньги за третий месяц - платил он прямо итальянцу, - выяснилось, что пеметинцы съедают за месяц больше, чем зарабатывают. Инженер отдавал все заработанные деньги Беппо, но этим долги не были погашены. У каждого оставался еще долг, - у кого четыре форинта, у кого три. Пеметинцы работали с рассвета до темноты. В результате дорога к Тисе росла из месяца в месяц, и соответственно этому росли долги пеметинцев. Случилось дважды, что Беппо был избит до крови, но от этого положение ничуть не улучшилось. Однажды ночью была сделана попытка ограбить склад, но жандармы оказались на своих местах.
Пеметинцы пошли жаловаться к инженеру.
Он внимательно выслушал их, задумался и наконец дал им такой совет:
- Надо меньше кушать, друзья. Зачем всегда кушать сало? Ешьте хлеб, кашу, и все будет в порядке. Разве раньше вы ели сало?
- Но раньше мы так не работали!
- А разве я меньше вас работаю?
На это они ничего не могли ответить, так как инженер действительно бывал на работе с зари до ночи. Но от этого долги пеметинцев ничуть не уменьшались.
Когда дорога была уже почти готова, началась постройка завода. Здание завода строили из дуба. Когда на нем появилась крыша, на возах, запряженных шестью быками, в Пемете стали прибывать машины. Это были огромные, тяжелые железные машины, каких пеметинцы даже во сне не видели. И для того чтобы погашать долги, они должны были впредь работать на этих машинах.
Машины установили. Лесопилка была готова.
Открытию ее предшествовало большое празднество. На каждой хижине развевались флаги. Грюнемайер угощал всю деревню. На поляне зажарили на вертелах двух целых быков и раскупорили три бочки вина и бочонок водки. Каждый мог есть и пить сколько влезет.
Под вечер в Пемете на своей четверке прибыл сам Грюнемайер. "Богатый немец" был в радужном настроении. Если обычно он ел и пил за троих, то на этот раз - за десятерых. Он на глазах у всех обнимал деревенских девушек и обеими руками разбрасывал пятикрейцеровые монеты, которые носил за ним в корзине слуга.
Вечером, когда при свете факелов крестьяне начали танцевать, Грюнемайер был уже вдребезги пьян. Хвастался каждому, какой он умный: купил у государства лес по два форинта за хольд, а сейчас каждый хольд стоит свыше двух тысяч. Грюнемайер стал целовать уже не только девушек, но и бородатых мужчин. Около полуночи он влез на бочку и обратился к народу с речью, которая начиналась так:
- Эй вы, сукины дети! Научил я вас работать, а? Погодите! Ягодки еще впереди!
Дальше говорить он не мог. У него началась рвота. Два пеметинца держали его, чтобы он не упал с бочки. Остальные кричали "ура!".
Когда танцы кончились, четверо крестьян понесли немца в здание дирекции спать. Они бросили его на кровать одетым.
Так как на другой день Грюнемайер сам не встал, инженер Крумпли около полудня постучал к нему в дверь. Ответа не последовало, и инженер вошел в комнату. Грюнемайер лежал на кровати мертвый, с разбитой головой.
Полицейский врач установил, что ему разбили голову каким-то тупым предметом, вероятнее всего пивной бутылкой. Убийцу разыскивала жандармерия всей округи. Так как розыски успехом не увенчались, человек двадцать - тридцать пеметинцев избили до крови. Но и это не помогло. Убийца найден не был.
На похоронах римско-католический священник говорил венгерскими виршами. Он рекомендовал душу умершего благорасположению господа бога следующим образом:
- Не смотри, господь, что он немец, он тоже твое творение.
Немца похоронили в Пемете. Но лесопильный завод остался, и с того времени он царил над Пемете.
Лесные работы
Лесопилка производила строительный материал - бревна, доски, планки. Она поставляла в виде полуфабриката дерево мебельным фабрикам в Марамарош-Сигете и в Унгваре. В построенном из дуба заводском здании лесопилки работали паровые машины. У этих машин было занято всего около двухсот рабочих, остальные трудились в лесу. Рубили лес самым примитивным способом - с помощью ручной пилы и топора. Очищенные от веток огромные деревья скатывали вниз со склона горы в долину. Оттуда их волокли на завод. Для доставки большого дуба впрягали десять - двенадцать человек, для сосны достаточно было четырех - шести рабочих. Рабочие, таскавшие эти деревья, впрягались, как ломовые лошади. Десятник давал сигналы кнутом, и прикрепленные ремнями к бревну рабочие начинали тянуть.
- Раз-два! Взя-ли!
На лесопилке за четырнадцатичасовой рабочий день платили по шестьдесят пять крейцеров. Лесные рабочие получали по пятьдесят. Случайно вышло так, что на лесопилке работали почти исключительно венгры. Среди них было только пятнадцать - двадцать евреев и ни одного русина. На рубке леса работали вместе евреи и русины. На доставку отправляли одних только русин. Это распределение по странной "случайности" упорно проводили с железной последовательностью.
Если такой "случайностью" распределения добивались особых целей, то это не удалось, ибо все пеметинцы, независимо от различия языков, считались просто пеметинцами. А тех, кто не был пеметинцем, называли "чужестранцами".
"Венгр посыпает свой хлеб красным перцем. Еврей мажет его чесноком. Русин ест хлеб без приправ. Но пустой желудок у каждого голодного пеметинца бурчит на одном и том же языке".
Это мудрое изречение принадлежит Каланче Хозелицу.
Ижак Шенфельд, в свою очередь, сказал так:
- Венгр хотел бы пить вино, а русин - водку. Какая же разница, если нет ни вина, ни водки?..
Против введенных заводом новых порядков пеметинцы протестовали по-своему. Спустя несколько месяцев после смерти Грюнемайера они убили инженера Крумпли. Место Крумпли занял другой инженер, но положение пеметинцев от этого не изменилось. Тогда пеметинцы убили бухгалтера завода. Но новый бухгалтер не выписывал ни на грош больше заработной платы, чем прежний. Затем сгорел дом директора. Когда же и это не повлекло за собой повышения платы и лучшего обращения, они примирились с выпавшей на их долю судьбой. Теперь они только мечтали о лучшем положении, но, чтобы его добиться, не предпринимали больше ничего.
На лесных полянах из вечера в вечер зажигаются костры. Свет костра собирает вокруг себя пеметинцев, как ночных бабочек свет лампы. Огонь лампы обжигает крылья бабочек. Свет костра наделяет воображение усталых лесных жителей крыльями. Старики рассказывают сказки, и слушатели мысленно летают по длинному ряду столетий.
У огня слово принадлежит старикам.
И старики рассказывают все, что слышали, когда были еще детьми, от дедов, слышавших это, в свою очередь, от своих дедов. Так же, как их деды, они знают, что не всегда будет так…
- Когда он придет…
- Когда он вернется…
Относительно его прихода сомнений нет.
Откуда он придет? Оттуда, где восходит солнце. С востока.
Когда он придет? Тоже известно. Когда будет больше всего нужды и опасности.
Но кто именно должен прийти? Вокруг этого вопроса каждый вечер снова и снова возникают словесные бои.
Евреи ждут мессию. Мессия этот, по их представлениям, старый бородатый еврей. На спине у него мешок, в котором можно найти все, чего только пожелаешь, все, что приятно глазам и рту, и мешок этот никогда не пустеет. Подойдешь к мессии и скажешь:
- Мессия! Мне нужна пачка шестикрейцерового табаку, коробка спичек, пол-литра водки и десять граммов сегедского перца "Роза".
Мессия одобрительно кивнет головой, полезет в свой мешок и положит тебе в руки табак, спички, водку и перец. Вот будет жизнь, эх!
- Не плохо бы, - говорят венгры.
Они тоже не имели бы ничего против, если бы этот мессия когда-нибудь забрел сюда, но они в него не верят. Тот, кто носит на спине мешок, хочет либо продавать что- нибудь, либо покупать, но не дарить. Если бы у него было столько подарков, он не бродил бы с мешком на спине.
Венгры ждут Чабу. Этот Чаба не какой-нибудь еврей-мешочник, а настоящий принц. Самый младший сын гуннского короля Аттилы.
Всем известно, что короля Аттилу усыпила отравленным вином его супруга, ехидная злая немка, а потом во сне убила. После смерти Аттилы, в результате колдовства немки, сыновья и витязи короля напали друг на друга и без устали убивали один другого стрелами, копьями, саблями, секирами и топорами, пока последний из них не испустил дух. Когда все гуннские витязи были уже мертвы, немка хотела увести детей гуннов служить немцам. Это, наверное, ей удалось бы, если бы не самый младший сын умершего короля - принц Чаба. По приказу Чабы мальчики-гунны согнали в одно место всех быстроногих коней павших гуннских витязей.
- По коням! - приказал Чаба, и все они исчезли в туманной дали.
С тех пор глаз человека больше не видел их. Говорят (только это великая тайна - не дай бог пронюхают немцы), что принц Чаба увел свою детскую армию прямо на небо. По ночам, когда на небе ни одного облачка, ясно виден путь Чабы. Те, кто не знает этого, называют тропу, проложенную на небе гуннскими лошадьми, Млечным Путем.
Юные солдаты принца Чабы выросли, и, когда невзгоды дойдут до предела, они возвратятся. А тогда каждый венгр получит коня быстрее ветра, сверкающий, как солнце, меч, и все будут пить старое вино, которое привезут с собой в мехах витязи Чабы.
- Что ж, может, так и будет, - говорят русины.
- А может, и нет, - бормочут евреи.
Однако ни русины, ни евреи не считали бы для себя высшим счастьем, если бы каждый венгр имел коня и меч. А что касается старого вина, то евреям это нравилось меньше всего. Уж если после двух-трех стаканов молодого вина венгр склонен к поножовщине, то что же будет, когда он насосется крепкого старого вина?
Русины ждали помощи от какого-то Владимира.
По роду своих занятий этот Владимир, как и Чаба, был князем. Жил он за горами, за долами, в городе Киеве. Город Киев пересекает река, которая даже шире Тисы, быстрее ее и глубже. На берегу этой реки поселилось Идолище поганое, огромное кровожадное чудище. Питалось Идолище мясом невинных девиц, пило их кровь. От его колдовства в коровьем молоке появлялась кровь, лошади начинали хромать, дети болели от дурного глаза, и он, наверное, погубил бы весь народ, если бы не вмешался князь Владимир. Три дня и три ночи боролся Владимир с Идолищем. Семью семь раз ужасные зубы Идолища лязгали уже у самого горла князя, но стальные кулаки Владимира выбили их один за другим, и князь сбросил своего подлого врага с высокого берега в реку. Весь народ видел, как плыло по воде отвратительное тело побежденного чудища. Если бы этот Владимир узнал, в какой нищете живут русины под Карпатами!..
Из вечера в вечер, из года в год, из десятилетия в десятилетие - сказки были одни и те же. По вечерам костры зажигались, после полуночи они потухали, но мессия не приходил, напрасно ждали народы карпатских склонов и королевича Чабу, и князя Владимира.
Но тот, кто пришел, был нежданным и мог быть похожим только на мессию. Да и то только внешним видом.
Когда у старика Шенфельда уже не хватало сил, чтобы рубить деревья, он сделался скупщиком тряпок. С песнями, играя на флейте и защищаясь зонтиком от нападения собак, с большим узлом на спине, странствовал он из деревни в деревню. Однажды старик Шенфельд пришел домой в Пемете с известием, что в Мункаче, Сойве, Перечени и Волоце рабочим платят больше, чем в Марамароше. Старик выяснил также, что эти "чужестранные" рабочие получают больше платы вовсе не потому, что их директора лучше относятся к ним, чем директор Кэбль к пеметинцам, а потому, что они - особенно рабочие Сойвы и Волоца - потребовали увеличения платы, и директора волей-неволей принуждены были платить больше.
- Бабушкины сказки! - решили пеметинцы.
Но как ни ругали старика Шенфельда, как ни смеялись над ним, он не переставал повторять одно и то же:
- Надо требовать! Требовать нужно!
- Хорошо, пойди к Кэблю и потребуй для нас больше платы. Мы охотно примем.
- Если я один пойду к нему, он меня вышвырнет вон одним пинком ноги. Но если пойдет человек двадцать - стольких он никак не сможет вытолкать, хотя бы потому, что у него не хватит для этого ног.
Так как Шенфельд не уступал, в конце концов уступили пеметинцы.
Они отправили к Кэблю делегацию из двенадцати человек.
Кэбль был уроженец Вены. В Пемете он жил только два года, но и здесь остался горожанином. Ежедневно брился и даже в лес ходил в твердых воротничках. Он не пил, не играл в карты. По вечерам - летом при открытых окнах - играл на скрипке, и его жена аккомпанировала ему на пианино. Играл он Моцарта, Баха, иногда Листа. С рабочими разговаривал терпеливо, как вполне понимающий их человек.
Когда же Золтан Медьери сообщил ему, зачем они пришли, директор Кэбль потерял хладнокровие. Он был так поражен, что не мог говорить, только указал рукой на дверь. А когда делегация этого ответа не поняла, вежливый директор наконец обрел голос:
- Вон отсюда! Прочь! Сволочь! Банда!
- Ну, вот видишь, он-таки выпроводил нас, хотя и не ногами, - обратился Хозелиц к ожидавшему их во дворе Шенфельду.
- Вы поступили неправильно.
- А как еще нужно было поступать? - заорал Медьери на Шенфельда.
- Не знаю, - признался Шенфельд. - Надо спросить сойвинцев или берегсасцев. Если иначе нельзя, если они не скажут - что ж! - нужно купить у них этот секрет.
Если бы директор ограничился тем, что выгнал делегацию, то, наверное, все надолго осталось бы по-старому. Но когда он перебросил на лесные работы участников делегации Медьери и Хозелица, которые до этого работали на заводе, они решили этого дела так не оставлять. После совещания, длившегося три ночи, Хозелиц на собранные деньги поехал в Берегсас. Спустя несколько дней он вернулся в Пемете с каким-то человеком. Звали его Янош Фоти.
Фоти прибыл в Пемете утром. День он провел у Михалко, а с вечера до рассвета просидел у одного из костров. На другой день Михалко проводил его до Марамарош-Сигета, откуда Фоти поехал поездом домой в Берегсас. О его пребывании и отъезде не знали ни Кэбль, ни жандармы. Но то, что последовало за этим, Кэбль сразу заметил и, как только понял, сделал все, чтобы у жандармов тоже раскрылись глаза.