Народ окружил кузницу. Многие залезли на деревья и на крышу. Уважение к "пророку" и любопытство слились у них в одно чувство. Все находили вполне естественным, что "пророк" устраивает для них "фокус", хотя никто не знал, что эти две профессии - "пророка" и фокусника - родственны между собой.
Через несколько секунд "пророк" и медвежатник, обнаженные до пояса, стояли уже лицом к лицу во дворе кузницы в центре образовавшегося вокруг них человеческого кольца. Медвежьи мускулы Михалко не были ни для кого новостью, но могучие руки "пророка" они сейчас видели впервые.
Михалко думал, что он уложит своего противника в несколько секунд, но ошибся. Дудич, правда, не был таким сильным, как Григори, но мускулы у него тоже оказались крепкими, а использовать свою силу он умел лучше медвежатника. При первом же выпаде ему удалось схватить его за талию так, что Григори только с большим напряжением всех своих сил смог освободиться из его объятий. А когда Григори пытался обнять своего противника, тот ловко ускользал из объятий его огромных рук. Когда Михалко наконец удалось поставить "пророка" на колени, Дудич с такой силой вскочил опять на ноги, что кузнец отшатнулся. Сотни зрителей смотрели на эту борьбу с благоговением, как на церковные мистерии, и следили за ней с таким же волнением, как за выступлениями шпагоглотателя.
Прошло больше получаса, пока Михалко наконец удалось уложить "пророка" на обе лопатки. Медвежатник, тяжело дыша, помог своему побежденному противнику встать.
- Видите, братья, что я прав, - обратился Дудич к удивленной толпе. - Видите, сколько сил в руках русинского человека! Посмотрите на Михалко, и вы увидите, что я проповедую правду. Ты победил меня, Григори Михалко! - обратился он к медвежатнику. - Но мне не стыдно. Ведь меня победил мой брат, русин. Я даже гордился бы твоей силой, если бы знал, что ты правильно применяешь ее. Молитесь за медвежатника, - обратился он к народу.
"Пророк" провел ночь в Пемете, в хижине Даниила Простенека. На заре он отправился в деревню Бочко. Человек тридцать пеметинских русин получили разрешение проводить его до половины дороги.
Когда они были уже на расстоянии двух-трех километров от Пемете, из глубины леса кто-то выстрелил в "пророка", но не попал. Скрывшегося убийцу никто не видел, но выстрел слышали все тридцать человек.
- Молитесь за меня! - сказал "пророк" и приказал сопровождающим вернуться в Пемете. - Расскажите пеметинским братьям, какими средствами борются против меня жиды. Но скажите им также, что Элек Дудич не боится их пуль. Скажите им, что я в любой момент готов отдать свою жизнь за русинских братьев.
На прощание одни целовали "пророку" руки, другие - одежду.
"Пророк" исчез среди деревьев, и тридцать русин, жаждущих мести, направились назад в Пемете.
На краю деревни, недалеко от кузницы, они встретили Хозелица.
Первый удар дубиной Хозелиц получил в грудь. Он закричал от боли и пошатнулся. Во время падения ему нанесли второй удар - по голове. Лицо его покрылось кровью.
Ревекка Шенфельд, собиравшийся как раз в дорогу, с узлом на плече и с зонтиком в руке, видел, как Хозелиц упал на землю. С поднятым для удара зонтиком бросился он на выручку Каланчи и с разбитой головой упал рядом с Хозелицем.
Михалко слышал крик Хозелица. Бегом прибежал он на помощь своему другу. По дороге он поднял с земли молодую сосну, которую держал в руке как таран.
Убийцы Ревекки разбежались. Может быть, они испугались Михалко, а возможно, той крови, которую пролили.
Они быстро исчезли среди деревьев.
Медвежатник бросил свою сосну вслед бежавшим. С грохотом ударилась она о большой дуб.
Михалко наклонился над Ревеккой. Потом выпрямился и снял шляпу.
Ревекка был мертв. Мозг его вытекал на упавший рядом зеленый узел.
Хозелиц был жив. Он тяжело стонал.
Михалко взял его на руки, как маленького ребенка, и понес к себе в кузницу. Уложил и обмыл лицо впавшего в забытье от потери крови Каланчи. На месте левого глаза Хозелица торчала большая опухоль.
Пока Михалко ухаживал за Хозелицем, наливая ему в рот можжевеловую водку, за ним пришли жандармы. Кузнеца-медвежатника арестовали за убийство Ревекки Шенфельда.
После того как мой отец дал показания в качестве свидетеля, обвинение в убийстве отпало. Отец показал, что он издали видел смерть Ревекки. Видел он также, как при появлении Михалко убийцы разбежались. Но кто были эти убийцы, отец сказать не мог. Таким образом, кузнец-медвежатник получил всего-навсего три месяца, и то только за грубое обращение с жандармским фельдфебелем.
Судьба наказала и "пророка".
Неделю спустя после посещения Пемете "пророк" проповедовал в Верецке.
Когда он шел по лесу из Верецке в Волоц, его окружили двадцать четыре жандарма и повели в Сойву закованным в кандалы. Начальник уезда велел запереть его в конюшню. Ночью русинские дровосеки разобрали стену конюшни. К утру "пророк" исчез.
Сотня жандармов и полицейских обшарила весь лес. Но они искали напрасно, - "пророка" и след простыл.
В горах возникли легенды. Дудича видели в разных местах: то он говорил речь с горной вершины, то читал свою проповедь, сидя на облаках.
Официальное сообщение вицеишпана Гулачи покончило с легендами. Гулачи сообщил, что Элек Дудич бежал через Галицию в Россию. Берегсасская прокуратура разослала приказ об аресте "пророка".
- Он вернется! Вернется! - повторяли русины. - А когда вернется…
Много, много тысяч русин изо дня в день молились за своего "пророка".
Благодетельница Пемете возненавидела меня с первого дня нашего приезда. Когда я кланялся ей на улице, она отворачивалась. Я перестал кланяться. Тогда она пожаловалась на меня отцу.
- Не забудь, сынок, что мы до некоторой степени зависим от мадам Шейнер.
Это я принял к сведению. С тех пор, встречая ее на улице, я либо сворачивал в сторону, либо прятался за толстое дерево, пока она пройдет.
К матери благодетельница Пемете относилась вначале очень дружелюбно. Правда, когда кузнец Григори стал домашним врачом моего отца, мадам Шейнер рассердилась. Но все же всякий раз, когда Шейнер собирал в своем доме религиозных евреев для общей молитвы, отца тоже приглашали, хотя хорошо знали, что он не соблюдает и даже не знает законов Моисея. Отец не молился, а только что-то бормотал и при этом качался и бил себя кулаком в грудь. Этим он достиг признания верующих. Со временем он, наверное, приобрел бы славу святого человека, но его свидетельства в пользу Григори показали, что он недостоин впредь принимать участие в руководимых Натаном Шейнером молениях.
Это показание едва не лишило отца должности кладовщика.
Склад пеметинской лесопилки был большим открытым двором, полным досок, бревен и полуфабрикатов для производства мебели. Там царил художественный беспорядок. Днем этот беспорядок охраняли четыре собаки, а ночью, кроме собак, еще и два вооруженных сторожа - хромой еврей по фамилии Шиндель и не совсем нормальный венгр, Золтан Балаж, носивший на одном плече собственную винтовку, а на другом - винтовку своего товарища.
Зачем было охранять этот склад, не знаю. Те, кому в Пемете нужны были дрова, воровали их не со склада. Деятельность отца в качестве кладовщика до некоторой степени была похожа на его деятельность в Будапеште в качестве кланяльщика. Он кланялся. Разница состояла только в том, что здесь он кланялся не первым, а только отвечал на приветствия людей, приходивших на склад.
С собаками отец быстро подружился. Зато с обоими сторожами он все время ссорился. Против того, что оба сторожа, укрывшись одеялами, спали всю ночь, отец не возражал. Но он требовал, чтобы утром они вставали вовремя и чтобы ему не приходилось будить их. Напрасно он постоянно ругался с ними - ничего не помогало. Чтобы покончить с этим, он решился на жертву. У нас в доме был старый будильник. Однажды утром отец принес его на склад и объяснил сторожам, как с ним нужно обращаться. Когда сторожа усвоили технику этого дела, отец подарил им будильник с условием, что с помощью этого великого достижения современной техники они будут каждое утро на ногах к семи часам, до его прихода на склад. Сторожа приняли подарок, поблагодарили, и Шиндель поклялся, что впредь будет вставать каждый день в половине седьмого. В первый же вечер они, по инициативе Балажа, решили испробовать будильник. Он действительно звонил. Это так им понравилось, что они решили продолжать опыт. После часового экспериментирования будильник испортился и перестал звонить. Чтобы исправить его, Шиндель решил разобрать механизм. К большому удивлению Балажа, ему это на самом деле удалось. Но вновь собрать его Шинделю уже не удалось. Утром Балаж выменял у Ревекки Шенфельда на разобранный на куски будильник две глиняных трубки с вишневыми мундштуками. На складе все осталось по-прежнему.
Два дня спустя после того, как отец дал в Марамарош-Сигете показания в пользу Григори Михалко, директор Кэбль провел на складе ревизию. Он нашел все в невообразимом беспорядке. Когда же он потребовал складскую книгу, выяснилось, что ее в природе не существует. Отец записывал на листе бумаги то, что привозили на склад, а на другом листе - что оттуда увозили. Листы эти он носил в кармане и время и от времени, конечно, терял.
- Но как же вы тогда можете определить, что имеется на складе? - спросил пораженный директор Кэбль.
- Можно сосчитать, - высказал свое мнение отец.
- Неслыханно!
Таково было мнение директора Кэбля.
На следующий день после ревизии на складе директор позвал отца в контору и объявил, что он может подыскать себе другую работу. Это было в конце апреля. Первого июня мы должны были оставить квартиру.
- Что нам теперь делать, куда идти? - плакала мать.
- Переедем в Будапешт, - ответил отец. - Где живут восемьсот тысяч человек, там и мы не помрем с голоду.
Отец старался казаться спокойным, но это ему никак не удавалось. В течение двух дней он не мог ни есть, ни пить, ни спать.
Теперь, наоборот, мать стала его утешать.
- Не горюй, Йошка. Как-нибудь обойдется. Всегда найдется что-либо или кто-либо…
Мать оказалась права. "Кто-то" опять помог нам. Это был тот же брат мамы, дядя Фердинанд.
Фердинанд приехал в Пемете второго мая и остановился у Шейнеров.
В первый день он даже не зашел к нам, но явился на следующий, когда отец был уже на складе. Поцеловал маму и обеих сестер. Меня как будто не заметил.
- Как вы могли допустить, Изабелла, - начал он свою речь, - как вы могли допустить, чтобы ваш сын дошел до этого? Внук сотни мудрых раввинов, мой племянник - и вдруг стал сообщником бандитов, убийц и предателей отечества. Как подумаю о том, что сын моей родной сестры кончит свою жизнь на виселице…
Я бросился на Фердинанда и, наверное, ударил бы его, если бы мать, горько зарыдав, не оказалась между нами.
- Иди, Геза, пошли отца домой!
Через четверть часа отец был уже дома.
- Ну, Йошка, этого я от тебя не ожидал! - приветствовал его Фердинанд.
- Чего ты не ожидал? - удивился отец. - Ты же знал, что я ни черта не понимаю в заведовании складом.
- К черту все склады! - кричал Фердинанд. - Кэбль только рад тому, что ты не понимаешь в этом. Твой предшественник вел книги - и украл половину склада. Речь идет вовсе не об этом. Я от тебя, шурин, не ожидал, что ты придешь на помощь этому убийце-кузнецу!
- Но если он не убийца, Фердинанд! Я ведь видел, что убил не он!
- В этом-то и беда! Зачем нужно было тебе, отпрыску хорошей семьи, бывшему владельцу виноградников, отцу большого семейства, моему шурину и хорошо оплачиваемому кладовщику, - зачем тебе нужно было видеть такие вещи? Разве тебе платят жалованье за то, чтобы ты это видел?
- Не могу же я допустить, чтобы погубили совершенно невинного человека?!
- Если ты будешь жалеть всех невинно пострадавших, с тобой не стоит разговаривать. Разве ты не знаешь, что на всем свете изо дня в день погибают тысячи невинных? Ты что, спятил? Сам себе помочь не можешь, а собираешься стать защитником невинных. Кто тебе дороже? Этот убийца-кузнец или твои собственные дети? Ведь, если вас отсюда выгонят, они наверняка пропадут. А твои дети - за исключением Гезы - безусловно невиновны. Неужели у тебя совести нет, что ты заботишься о чужих людях и не думаешь о собственных детях? Ты полагаешь, что этот кузнец позаботится, когда они будут из-за него голодать? Думаешь, у него тогда заговорит совесть? Черта с два, брат! Признайся, Йошка, признайся, что сделал большую ошибку.
Отец молчал.
- Не можешь ли ты как-нибудь помочь нам, Фердинанд? - заговорила мать.
- Не могу. И не хочу. Но мадам Шейнер, которую Кэбль очень уважает, могла бы вам помочь. Эта милая, добрая женщина готова забыть, что вы вели себя по отношению к ней неблагодарно. Она готова поговорить с директором Кэблем при одном условии - если Геза сейчас же уедет из Пемете. На вашем месте я послал бы этого пария в Америку. Там он кончит не на виселице, - в крайнем случае, на электрическом стуле. Но может даже случиться, что сделается миллионером. Если же он останется здесь, то доведет вас до нищеты, а себя… Ну, словом, ваш сын уедет из Пемете, а Йошка останется кладовщиком.
Отец не ответил.
- Что касается Гезы, - заговорила мать, - он при всех условиях уедет из Пемете. Через несколько дней он поедет в Будапешт на экзамены, а с осени будет учиться в университете.
- Тогда все в порядке, - обрадовался Фердинанд. - Ошибку, которую ты совершил, шурин, тебе, конечно, никогда не исправить. В обществе пеметинских господ тебе больше нет места. Что касается должности кладовщика, ее мадам Шейнер может еще для тебя спасти. Я тотчас же поговорю с ней. А вечером приду к вам ужинать.
Под вечер я ушел из дому и половину ночи провел, шатаясь по лесу.
К ужину Фердинанд принес пять литров вина.
Он был очень весел и пытался настроить на веселый лад отца. Но это ему не удавалось. Отец не хотел пить.
- Не могу, шурин, - сказал он. - Я дал обет.
На другой день утром Фердинанд уехал из Пемете.
А спустя четыре дня я тоже был уже на пути в Будапешт.
"Пророк" Элек Дудич сделал фанатиками нескольких бедных, невежественных русинских дровосеков. Одним из результатов деятельности "пророка" было то, что я вынужден был проститься с Пемете. Тогда я был еще недостаточно опытен, чтобы уметь смеяться над таким странным развитием событий. Наоборот, я был возмущен. Хотя до этого я действительно собирался осенью переехать в Будапешт - днем работать, зарабатывать на себя сам, а по вечерам учиться в университете, - но теперь я решил обязательно вернуться в Пемете. Отца я, конечно, не хотел обрекать на безработицу, но полагал, что как-нибудь сумею устроить так, чтобы вернуться. Прощаясь с одноглазым Хозелицем и с темнолицым Медьери, я сказал им:
- До скорого свидания!
И я оказался прав. Вскоре я увиделся с ними снова. Действительная жизнь бывает иногда похожа на ту, о которой пишут в книгах: случается, что она не терпит несправедливости, исправляет ее и мстит за нее.
В Будапеште я остановился у дяди Филиппа. Жил у него шесть недель. Но дядю я видел очень редко и почти всегда очень недолго. Он сильно постарел, волосы у него были уже почти совсем седые, но он бодро и весело смотрел в будущее.
Пока я держал в Будапеште испытания, столица тоже сдавала экзамен.
Я сдал экзамен отлично. Будапешт провалился.
В тот день, когда я впервые явился в гимназию, полицейские выбрасывали из парламента оппозиционных депутатов, протестовавших против повышения численности армии.
В день, когда начались мои выпускные экзамены, один из оппозиционных депутатов стрелял в председателя парламента, графа Иштвана Тису.
В день моего письменного экзамена по математике на улицах Будапешта строились баррикады, украшенные красными флагами, которые потом атаковали полицейские. Пролетариат выступал против повышения численности армии и требовал всеобщего избирательного права. На Вацском проспекте горел крупный завод. Одного конного полицейского, который задавил ребенка, пристрелили насмерть. Против демонстрантов были посланы войска. В результате - убитые и раненые.
Что касается моей письменной работы по математике, то получилась она у меня плохо. Нам дали очень трудную, сложную задачу, но я сразу же сообразил, как ее надо решить. Для решения задачи нам было дано пять часов, а я сделал ее за полтора. За это время я успел даже тайком передать решение сидевшему позади меня Полони. Из всех экзаменовавшихся я первым передал готовую работу дежурному учителю. Можете себе представить, как я был счастлив и горд!
Но не успел я выйти на улицу, как сообразил, что допустил ошибку. Результат был неправилен. По пути домой я еще раз проверил задачу в уме. На этот раз результат получился правильный. Когда потом я в третий раз мысленно решал задачу, мне удалось найти ошибку. В одном месте я умножил так: 8 × 6 = 46. Этой дурацкой ошибкой я испортил все! Может быть, будет принято во внимание, что план и все направление решения правильны, и только эта глупая мелкая ошибка, которую даже маленький ребенок не допустит, если внимательно считает, только она испортила все… Но если даже это примут во внимание, я все-таки получу плохую отметку.
Я был в таком отчаянии, что не видел и не слышал ничего вокруг. Даже не заметил странного оживления на улицах. Правда, я шел из Пешта в Буду по проспектам Ракоци и Лайоша Кошута, рабочие же двинулись в другом конце города, но смотри я на все ясными глазами, и здесь должен был бы заметить нечто необыкновенное. Но я видел только одно: 8 × 6 = 46. Да, видел. Шел с опущенной головой и видел написанным на сияющем под лучами солнца асфальте: 8 × 6 = 46.
К обеду я был уже дома, где застал одну только тетю Эльзу. Как только мы поели, она тоже ушла из дому. Я остался один. В одной из комнат я завесил окна и лег на диван, чувствуя себя несчастным. Не было даже возможности утешиться, обвинив в своем несчастии кого-либо другого.
- Что с тобой, Геза? Неужели ты спишь? - разбудил меня голос дяди Филиппа.
- С тобой случилось что-нибудь, Геза?
- Я все, все испортил!
- Ты плакал, Геза? Ты ранен, что ли? Что ты сделал?
Написал: 8 × 6 = 46. Этого я никогда не смогу исправить!
Дядя Филипп громко засмеялся.
- Хороший я пророк! - сказал он. - Когда ты ребенком разыгрывал взрослого, я всегда предупреждал тебя, что вырастешь и станешь ребенком. Теперь ты уже почти взрослый мужчина - и вот! Плачешь из-за такой ерунды.
Только сейчас я заметил, что костюм дяди совершенно разорван.
- С вами-то что случилось, дядя Филипп?
- Ничего особенного. Один идиот, конный полицейский, наехал на меня. Я получил от него несколько ударов шашкой плашмя. Ничего…
- Ударов шашкой? Плашмя?.. Где же вы были, дядя?
- На улице Аради, за баррикадами. Хотел перевязать двух раненых рабочих, но эти свиньи напали на нас сзади.
- Баррикады?!
Через несколько минут я был уже внизу, на улице.
На будайской стороне царила тишина. Освещенные газовыми фонарями улицы были почти пусты. Изредка только попадались навстречу полицейские патрули.
Я дошел до моста. Там мне пришлось повернуть обратно.
У моста стоял взвод солдат и никого не пропускал.
Свет далекого пожара проложил на черной воде Дуная красную полосу. Я посмотрел по направлению Уйпешта и увидел, что пожар где-то там.