Этот министерский советник, Габор Генеи-Пооч, сам метил на пост товарища министра, но Вадас опередил его. Генеи неистовствовал, но всецело покорился Вадасу, которому нравилось, что этот старомодный венгерский господин ходит перед ним на задних лапках. Вадас сделал его своим доверенным лицом.
Когда Генеи-Пооч познакомился с показаниями Верховина, а затем в течение полутора часов лично с ним разговаривал, он решил, что пришел случай убрать Вадаса с дороги. Он знал, что, если доложит обо всем своему министру или же премьер-министру, дело будет замято, чтобы не пришлось признаваться, что на пост товарища министра был назначен мерзавец. Поэтому Генеи-Пооч решил избрать другой путь. Он позвал к себе редакторов марамарош-сигетских газет и заявил им, что те ужасные обвинения, которые убийца Верховин выдвинул против правительственного эмиссара Акоша Семере и против его высокоблагородия господина товарища министра Вадаса, лишены всякого основания. Показания Верховина - плод фантазии сумасшедшего.
Министерский советник попросил журналистов опровергнуть самым определенным образом все выдвинутые Верховиным обвинения.
Какие это были обвинения, редакторы так и не узнали, но теперь они знали твердо, что обвинения эти ни на чем не основаны. И они начали опровергать. Правительственные органы делали это патетически, с возмущением взывая к нравственности; оппозиционные - с некоторой сдержанностью.
Опровержения марамарошских газет обратили на дело Верховина внимание будапештских газет. Оппозиционные газеты послали в Марамарош-Сигет своих корреспондентов. Сотрудник одной из оппозиционных газет даже приехал в Пемете.
Замять эту шумиху было уже трудно. Но так как, высказывая свои подозрения против Липота Вадаса, оппозиционные газеты начали постепенно обстреливать и все правительство, упрятать концы в воду становилось абсолютно необходимым. По указанию министра юстиции, марамарош-сигетская прокуратура распорядилась о психиатрической экспертизе умственных способностей Федора Верховина. Для этой цели из Будапешта в Марамарош-Сигет приехали два эксперта-медика.
Пока будапештские врачи были заняты обследованием умственных способностей Федора Верховина, правительственный эмиссар Акош Семере подал в отставку и поселился в санатории. Директор Кэбль переехал в Вену, передав руководство заводом инженеру Темеши. Натан Шейнер и Фердинанд Севелла скрылись неизвестно куда.
Эксперты установили, что Верховин не только невменяем, но является опасным для собственной и чужой жизни сумасшедшим. Прокуратура постановила поместить его в дом умалишенных в городе Кашше. По пути из Марамарош-Сигета в Кашшу Федор Верховин выскочил из поезда и разбился насмерть. Министерский советник Генеи-Пооч подал в отставку.
Когда руководство пеметинским заводом перешло к инженеру Темеши, отец послал мне телеграмму, чтобы я тотчас же вернулся в Пемете.
В течение многих лет никто не знал, жив ли Фердинанд Севелла. После мировой войны выяснилось, что он очень даже жив. Он поселился в Америке, сделался миллионером и играет большую роль в искусстве и в литературной жизни как генеральный директор одной из голливудских кинокомпаний. С тетей Сиди, которая осталась в Венгрии, он разошелся и женился на знаменитой кинозвезде.
Венгерские газеты неоднократно писали о Фердинанде Севелла, что и в Америке он остался хорошим венгром и завоевал честь и славу для своего отечества.
"Объединенными силами"
Когда директор Кэбль уехал из Пемете, отец, конечно, думал, что сможет некоторое время пожить спокойно. Он ошибся. Новый директор Темеши начал чистку аппарата завода с моего отца. Вполне понятно. Отца рекомендовала на завод мадам Шейнер, а на работу взял директор Кэбль. И помимо всего - шурином моего отца был Фердинанд Севелла.
Темеши решил уволить отца.
- Как изменчива жизнь! В первый раз меня хотели уволить потому, что я не нравился мадам Шейнер. А теперь меня выгоняют за то, что я ей нравился.
Но как изменчива жизнь на самом деле - он узнал позднее.
Михалко, приговоренный за оскорбление жандарма к трем месяцам тюрьмы, уже через два месяца вернулся домой - как раз в тот день, когда отца уволили.
На следующий день медвежатник посетил нового директора завода. Темеши встретил его очень любезно. Попросил сесть и угостил папиросой. Кузнец закурил, потом сказал, зачем пришел.
- Знаете, господин директор, раз я уже сидел за убийство, хотя никого не убивал. И мне и вам было бы весьма неприятно, если бы я теперь сел за то, что действительно убил человека. Вот этим оружием!
И медвежатник протянул к носу директора свой громадный кулак.
- Что вы хотите этим сказать, господин Михалко? - спросил ошеломленный Темеши.
- Говорю, как понимаю, а вы понимайте, как знаете, - ответил Михалко и после этого не совсем прозрачного объяснения покинул директора.
Темеши испугался. Но почему Михалко грозил ему, он понял только тогда, когда к нему пришла делегация из тридцати заводских и лесных рабочих.
Речь держал темнолицый Медьери.
Говорил он пространно и немного путано. Его речь не стала более ясной и от того, что товарищи часто мешали ему своими репликами. Особенно много болтал одноглазый Хозелиц.
- Господин директор, вы, человек умный и культурный, не можете не понимать, что как собачонка злится, когда ее ударят, так и человек сердится, если ударят его друга, - говорил Медьери.
- В таких случаях собака может лаять, - добавил Хозелиц. - Но так как человек лаять не умеет, он вынужден сразу кусать.
- Помолчи, Абрам! - крикнул Медьери и, сердито оттолкнув Хозелица, продолжал свою речь. - Это я говорю, господин директор, только для того, чтобы вы, как человек умный и культурный, поняли, что если мы считаем своим врагом того, кто хотел повесить медвежатника Михалко, то другом своим считаем того, кто помог нашему Григори избавиться от петли.
- Как господь бог сказал Моисею на горе Синай…
- Молчи, Абрам!.. Одним словом, мы хотим вам сказать… хотим вас просить: оставьте, господин директор, Йожефа Балинта в покое. С нашим Пемете ничего плохого не случится, если в нем будет жить хоть один честный человек.
Темеши был достаточно умен. Он сразу понял, что не исполнить этой просьбы нельзя. Но тут же решил, каким образом использовать любовь рабочих к Йожефу Балинту. Когда делегация ушла, директор велел позвать к себе отца. Он сообщил ему, что увольнение отменяется и жалованье кладовщика повышается с семидесяти пяти форинтов до ста.
На следующий вечер, - это было как раз в тот день, когда я приехал в Пемете, - директор Темеши посетил нас.
- Знаете, господин Балинт, - сказал он после нескольких минут вежливых приветствий с обеих сторон, - я считаю, что наш пеметинский народ потому так некультурен, беден и одинок, что далек от политической жизни. Этому надо помочь.
Отец смотрел на Темеши с удивлением, я - с подозрением.
- В Пемете надо учредить организацию политической партии, - сказал с некоторой торжественностью Темеши.
- Партии независимцев? - спросил отец.
- Независимцев или правительственной - все равно. Важно только, чтобы наша партия объединяла всех честных граждан и могла бы оказать влияние на незрелых еще в политическом отношении рабочих. Я думаю, - продолжал задумчиво Темеши, - что для этой цели, пожалуй, более всего подходила бы партия независимцев. Значит, нам нужно создать здесь такую организацию.
- Сколько человек в Пемете имеют право голоса? - спросил отец, в котором сейчас же проснулся агитатор- вербовщик независимцев.
- Точно не знаю, - ответил Темеши, - но думаю, человек двадцать.
Отец задумался.
- В программе партии Юшта значится всеобщее избирательное право, и эта партия осуждает угнетение национальностей. Группа этой партии могла бы рассчитывать, конечно, и на сочувствие рабочих.
- Это правда, - сказал Темеши. - Программа Юшта, безусловно, повлияла бы на рабочих. Но, по моему мнению, в нежелательном направлении. Она вызвала бы в них тщетные надежды. До сих пор только социал-демократы дурачили и возбуждали рабочих, теперь же этим делом занимаются и юштовцы. Именно поэтому всем честным гражданам необходимо объединиться. Я думаю не о юштовцах, а об умеренном, серьезном, патриотическом крыле партии независимцев, господин Балинт.
- По-моему, это было бы действительно лучше, папа, - заговорил я. - Тогда рабочие, по крайней мере, сразу же поняли бы, что создание партийной организации направлено против них.
- Мы ни против кого не идем, - сказал Темеши. - Мы хотим бороться за Венгрию, за венгерский народ. А за это вы, господин Балинт, как старый боец-независимец, я думаю, всегда готовы стать в боевые шеренги.
- Всегда! - ответил отец, в голосе которого чувствовалась растроганность. - Всегда! За Венгрию и венгерский народ я всегда и на все готов. Но знаете, господин директор… - Тут отец сделал небольшую паузу. - Знаете, - продолжал он, задумавшись, - я долго не занимался политикой, и за это время я очень много думал. Много думал и пришел к убеждению, что постоянным подчеркиванием того, что венгерский народ лучше других, мы не служим интересам венгерского народа. Поступая так, поверьте мне, господин директор, мы только наживаем себе врагов. А разве это хорошо для венгерского народа, господин директор, разве это выгодно, если его соседи смотрят на него как на врага? Венгерский народ хорош. Это факт. Но другие народы тоже хороши. Венгерский народ любит свободу. Но и другие народы свободолюбивы. Если мы на самом деле хотим, чтобы венгерский народ был свободен…
- Конечно, мы хотим этого, господин Балинт, - кричал Темеши, который явно пытался рассеять опасения отца не столько "умной", сколько "громкой" речью. - Мы хотим бороться и будем бороться за свободу венгерского народа. Как мы будем бороться? Как нам указывает девиз его величества: "Viribus unitiз" . Если мы хотим достигнуть цели, то в этой борьбе должны участвовать все честные граждане, а это возможно, только если наша программа будет умной и умеренной, чтобы каждый честный гражданин мог под ней подписаться. Я уже беседовал об этом с несколькими из пеметинских господ. Все они готовы - в интересах венгерского народа - участвовать в создании партии. И никто не сомневается в том, что вы, господин Балинт, будете активно работать с нами. Ваше участие в этом деле очень важно с двух точек зрения. С одной стороны, потому что вы, как бывший агитатор-вербовщик, имеете большой политический опыт. С другой стороны, потому что пеметинские рабочие или, во всяком случае, часть этих рабочих питают к вам большое доверие.
- Господин директор, вы хотите вовлечь в организуемую партию и рабочих? - спросил я с ехидной улыбкой.
- Как вы можете задавать такой вопрос? (Мое присутствие, очевидно, действовало Темеши на нервы.) В политической партии участвовать может только тот, кто имеет право голоса. Но партия, конечно, не забудет и о рабочих. Мы будем их учить, направлять, будем удерживать их от всяких вредных, а порой и прямо опасных глупостей. Будем устраивать лекции. Может быть, создадим для них даже особое консультативное бюро…
- Какого ты мнения об этом деле, папа? - спросил я отца, когда Темеши ушел. - Надеюсь, ты понял, чего он от тебя хочет?
Посещение Темеши и политический разговор, от которого отец за последнее время отвык, смутили его и привели в состояние опьянения. Он слышал мой вопрос, но не понял его. Правда, он мне ответил, но не на то, о чем я спрашивал.
- Венгерский народ хорош, - сказал он. - И другие народы тоже хороши.
- Это правда, папа. Но правда и то, что судьбой венгерского парода, так же как и судьбой других народов, пока ведают их враги.
Отец, который считал себя теперь сторонником партии Юшта, после однодневного колебания приступил к активной деятельности.
Из числа пеметинских жителей право голоса на выборах имели, как вскоре выяснилось, четырнадцать человек. Все четырнадцать одобрили план Темеши. Пятеро из четырнадцати активно работали по созданию партийной организации. Но партийная организация в Пемете все же не была создана.
Темеши агитировал за партию умеренных независимцев. Тайком он мечтал о том, чтобы весной 1915 года, когда состоятся выборы в парламент, выступить кандидатом в депутаты с программой этой партии, против Липота Вадаса. Позицию Темеши разделяли инженер Зала, бухгалтер завода Гаммершлаг и кассир завода Немет.
Оба трактирщика, староста Уйлаки, ветеринарный врач Тимар и аптекарь Шипец были сторонниками правительственной партии.
- Каждый истинный венгр должен поддерживать правительство, - говорил обычно аптекарь Шипец, - потому что правительство всеми силами борется за то, чтобы весь мир признал венгров первым народом на свете.
- За что борется правительство, я не знаю, - сказал однажды отцу один из трактирщиков, Лейбович, - но твердо уверен, что, если бы я не был сторонником правительства, меня сразу же лишили бы патента. Поэтому я убежденный сторонник правительственной партии.
Греко-католический поп Волошин тоже был за правительство. Когда семь лет назад на парламентских выборах выступил кандидат русинских националистов, Волошин поддерживал его. Теперь он агитировал за правительство потому, что после победы русинского кандидата вицеишпан стал очень тщательно проверять финансовые дела греко-католической церкви. Зато, когда в Марамароше опять избрали депутатом кандидата правительственной партии и русинский народ беспрепятственно мучили правительственные органы, греко-католическая церковь получила поддержку от правительства.
Отец, кальвинистский пастор и учитель были сторонниками партии Юшта. Отца привлекали демократические требования программы этой партии. Кальвинистский поп, человек молодой и неопытный, поставил себе целью обращение пеметинских русин в кальвинистскую религию. Для того чтобы завоевать доверие русин, он подписался под требованиями юштовской партии, учитывавшей интересы угнетенных национальных меньшинств. У учителя Павла Кенеди жена была словачка. Поэтому он тоже был сторонником программы юштовцев в национальном вопросе. Кроме того, к партии Юшта его привлекали также и мечты о каком-то примитивном аграрном социализме. Заведующий почтовой конторой тоже был за юштовскую партию. Его перевели в Пемете в виде наказания за то, что, работая в Унгваре, он голосовал за кандидата умеренного крыла независимцев. Теперь он громко агитировал за юштовцев, надеясь, что за это его опять накажут и в виде наказания переведут куда-нибудь в другое место. Сочувствовал юштовцам и врач Золтан Шебек, однако с оговорками. Он старался добиться объединения независимцев обеих мастей в одну партию.
С тех пор как Темеши сделался директором, он жил в знаменитом "кэблевском доме" с красной крышей, который менял только жильцов, но не название. В этом доме собрались четырнадцать избирателей Пемете с целью учредить местную организацию партии. Для начала основатели партии ужинали с семи часов вечера до одиннадцати, а с одиннадцати до половины второго ночи ораторствовали. Во время ужина они очень подружились, а когда стали декламировать о необходимости единства, - рассорились.
Вышло это не сразу. Первым выступил Темеши. Он говорил "вообще" о любви к родине, о Венгрии, на пользу которой нужно работать и бороться "viribus unitis". От обильной и вкусной пищи основатели партии сильно устали, а от обилия крепкого вина сделались - каждый по своему темпераменту - кто большим пессимистом, кто большим оптимистом, кто необычно миролюбивым, а кто чрезвычайно воинственным. Но слова Темеши все одобрили. Зато, когда после Темеши слово взял учитель Кенеди, которого вино сделало воинственным, единство сразу лопнуло.
- Венгры, - начал свою речь Кенеди, - являются сейчас нищими и рабами в собственной стране. Если они хотят свободно дышать и есть досыта, то принуждены эмигрировать в Америку. Рабство и нищета надоели венгерскому народу.
- Кто не готов страдать за отечество, не достоин звания венгра! - перебил оратора аптекарь Шипец.
В ответ на это Кенеди назвал аптекаря "отравителем". Шипец в долгу не остался и обозвал учителя "словацкой собакой". Кенеди, который до этого говорил о свободе, теперь заговорил о пощечине, а за словом, наверное, последовало бы и дело, если бы вовремя не вмешались Темеши и кальвинистский священник.
После Кенеди выступил поп Волошин. Волошин высказался за правительство. Свою речь он снабдил богатой приправой антисемитских замечаний. Дядя Лейбович, который, так же как и Волошин, был сторонником правительственной партии, обиделся на Волошина за антисемитские выпады и решил покинуть собрание. Он уже встал, чтобы уйти, но отец - энтузиаст-независимец - заставил его опять сесть в удобное кресло.
- Если вы, любезный господин священник, говорите против таких евреев, как товарищ министра Вадас, вы совершенно правы!
Эта реплика задела старосту Уйлаки. Дело в том, что староста надеялся с помощью товарища министра Вадаса получить для своего сына, студента медицинского факультета, стипендию.
- Антисемиты! - кричал Уйлаки на отца.
- Объединенными силами! - орал доктор Шебек, в то время как староста упрекал отца, что он дружит с "уголовным типом" Григори Михалко. - Объединенными силами мы умеем, к сожалению, только есть и пить. Горе тому делу, за которое мы беремся! Впрочем, я должен вас покинуть, меня ждет больной.
Инициатива Темеши все же имела последствия. Единой организации создать не удалось, но вместо нее были основаны три "организационных комитета". Один из них, под председательством аптекаря Шипеца, работал над созданием организации правительственной партии. Другой, под руководством Темеши, подготовлял основание партии умеренных независимцев. Третий комитет, под началом кальвинистского священника, агитировал за партию Юшта. Этот последний комитет наладил через отца некоторую связь с рабочими.
В результате работы трех организационных комитетов пеметинские граждане-избиратели, встречаясь на улице, перестали кланяться друг другу.
В тот самый вечер, когда в кэблевском доме сошлись основатели партии, мы тоже собрались у костра. Мы не ели и не пили, как они, но и не ссорились.
Григори Михалко весь вечер молчал. Он очень изменился за месяцы, проведенные в тюрьме. Обычно пеметинские лесные рабочие, попадавшие в тюрьму, возвращались домой потолстевшими: питание в тюрьме было лучше, а работа - менее изнурительна, чем в лесу. Григори Михалко похудел. Это заметнее всего изменило его. Теперь он целыми часами мог сидеть молча, с неподвижным взглядом. Это продолжалось в течение многих месяцев и прошло только когда медвежатник наконец высказал то, что его мучило.
- Поверь мне, Геза, - сказал он (через пять-шесть месяцев после возвращения), - не виселицы я боялся. Нет. Меня мучило то, что невинный человек может попасть в такое положение… Если бы меня разрезали на куски за то, что я сделал, даю тебе слово, я ничуть не возмущался бы. Но когда человека наказывают за то, чего он не сделал, за то, что он сам считает подлостью…
- Как ты можешь, Григори, мучиться оттого, что враг ведет себя подло! Я понял бы тебя, если бы мы думали, будто ты убил Ревекку…
- Теперь я уже не мучаюсь. Прошло, - сказал Григори: - Враг есть враг. Знаю. Но раньше я думал, что враг тоже человек.